Византийская тьма - Александр Говоров

— Андроник, Андроник… — припоминал Денис уроки спецсеминаров. — В ссылке в Пафлагонии… Это, вероятно, двоюродный брат императора Мануила Комнина, который сам вступил на престол в 1183 году… Боже, это же восемьсот лет, это «Слово о полку Игореве», это Даниил Заточник… И Чингисхан уже родился!

— Эй, всеблагой! — без особого почтения обратился к старцу похожий на медведя Пупака. — Долго вы там будете траляля? Не пора ли обедать?

— Обедать! — совсем как какой-нибудь домашний папаша засуетился грозный мистагог. — Садитесь все обедать!

Уже за мраморной скамьей, исполнявшей на сей раз роль обеденного стола, чародей рассуждал, размахивая козьей ножкой:

— Я рад, что подтвердились все мои научные концепции. И знаешь, Пупака, после нашего с тобой давешнего разговора я подумал: ведь мне мало чина протоспафария за столь беспримерные успехи в науке. Я предъявлю государю наглядные свидетельства своей правоты, и пусть он велит титуловать меня «мистик».

— Ого-го, чего захотел! — Пупака не то чавкал, не то хохотал, занятый своей порцией козлятины. — До сих пор чин мистика жалован был только Федору Миртилу, за то, что он публично воскресил мертвеца.

— А что же, мой подвиг менее убедителен? А я перетащил сюда человека буквально с того света!

— А ты помнишь, чем кончил тот пресловутый Миртил? Феодосий, наш суровый патриарх, не менее убедительно доказал, что и сам мистик, и его клиент-покойник оба слуги диавольские, и сжег их на костре!

Наступило несколько неловкое молчание. Туземец в вязаной шапочке поспешил преподнести Сикидиту самый бескостный и самый сочный ломоть козлятинки.

А Денису припомнился тут рассказ одного его знакомого. Будто в какой-то из психиатрических больниц есть палаты, точнее камеры, где содержатся больные, начисто отключившиеся из повседневности, но интенсивно живущие в воображаемом мире. Они представляют себя кремлевскими самодержцами, миклухо-маклаями, нудистами, черт-те кем. Отсюда вывод — не может ли, в конце концов, случиться, что этот самый их эргастирий…

Отказывается здравый смысл признать это расстояние в восемьсот лет!

И он все щипал себя, с вывертом, с болью, уже без всякой надежды надеясь, а вдруг проснется, а вдруг очнется…

Бам! Это со звоном разбилась большая стеклянная реторта, заставив всех вздрогнуть. Долгоносый слуга начал укладку вещей к завтрашнему отплытию. Поднялся ужасающий гам: чародей, Пупака, несостоявшийся оруженосец кричали друг на друга в один голос.

Денис воспользовался ослаблением контроля и вышел из хижины не через дверь, а через ту конурку, тот чулан, который археологи условно именовали «камера чудес». Никаких чудес там не оказалось, горели жировые светильнички в форме чайников, громоздились какие-то тюки. Зато был запасный выход прямо к морю. Денис вышел во тьму и первое время щурился, ничего не разбирая. Открыл глаза, и вновь ему почудилась Светка Русина, стоящая напротив в своем курортном сарафане. Но это, конечно, была не она, а бесформенный куст шиповника.

Неужели прав был потомок великой Блаватской с его бесовской всезнающей усмешкой?

Над морем разливался феерический свет — готовилась взойти луна. Трещали цикады — хозяйки субтропических ночей. Ветерок шевелил ветви акаций, причесывал невидимый во тьме камыш.

— О господи! — непроизвольно вырвалось у Дениса. — Да минует меня чаша сия!

И вспомнился Христос в Гефсиманском саду. Но никого никогда не минует его чаша. От эргастирия уже бежали в тревоге хозяева и слуги, размахивая факелом.

3

— Не пираты ли это, не разбойники? — тревожился Сикидит, вглядываясь из-под ладони в туманный, жаркий горизонт. Там, в просторах моря то появлялась, то пропадала точка, которую можно было трактовать по-разному — и буревестник, и обломок кораблекрушения, а то и приближающиеся исподтишка пираты. — Эй, корабельщик, бывают ли здесь разбойники?

— Море кишит ими, — флегматично отвечал корабельщик в конусовидной шляпе. Он натягивал канат от паруса, словно он извозчик, который держит вожжи от резвой лошадки. Его кавказская лодка бодро шла пучиною эвксинской, благополучно миновали Трапезунт, не заходя в порт, чтобы как раз не попадаться в поле зрения пиратов. Но когда перевалили за Синоп, все тот же попутный ветер принес им качку, и жизнь в лодке сделалась невыносимой.

— О-ох! — стенал доблестный Пупака. Он от жары разделся догола, горбоносый туземец обтирал его губкой, смоченной в уксусе. — Так и выворачивает! И зачем я с тобою, ваше блаженство, поехал в эту богом забытую Бореаду! Жил бы сейчас возле принца, там как раз в Пафлагонии разгар охоты…

Сикидит, не ввязываясь в перебранку, с опаской следил за смутным горизонтом, а Пупака, как только мучения его немножечко оставляли, вновь набрасывался на чародея.

— Что ты все боишься пиратов? Уж если ты с твоим искусством человека одним словом можешь перенести за тысячу лет, неужели ты их испепелить не в силах?

Тот отвечал в том смысле, что за себя он не боится, сокровищ не нажил, возраст же такой, что и в рабы его не продашь. Боится пленника потерять — и без зазрения совести указал на Дениса, который сидел тут же на расстеленном коврике. Это же итог всей его ученой жизни, это цена потерянных зубов, облетевших волос, нажитых морщин…

— Да как тебе доказать, что он действительно с того света? — продолжал насмешничать Пупака. — На нем этого не написано, такой же, как мы. А может быть, он домовой, мурин из-за печки или сбежавший каторжник? Глянь, он и по-нашему разговаривает, ни дать ни взять какой-нибудь логофет из придворной канцелярии.

Чародей ничего не отвечал. Солнце стало склоняться к закату, приблизился час вечерни. Сикидит вынул образок Одигитрии — покровительницы странствующих и путешествующих, принялся молиться. Зашептали, закрестились все, кроме Дениса, который в его положении не знал, как поступить. Да и молиться он не умел. Теперь уж эти простодушные византийцы наверняка подумают, что он исчадие преисподней.

— Лучше бы ты продал его питиунтским князькам, — высказался Пупака. — Ведь предлагали тебе за него четверть литры серебра, еще говорили — красавец какой!

— Лучше бы ты отвязался от меня, — окрысился Сикидит, — со своими советами. Небось в столицу приедем, так ты и с доносом на меня побежишь? Меня предупреждали, что ты из «стражей уха», специально ко мне, мол, приставлен…

Скандал разгорался, тем более что это помогало переносить качку. Костаки, например, стал вопить, что лучше бы пираты их захватили. Если к пиратам они попадут, он, Костаки, пойдет с ними шляться по морям.

Денис подумал, что следует переменить тему разговора, и спросил:

— А все же, блаженный, вы так и не разъяснили, как вам удалось меня в ваши измерения залучить… Мне это непонятно.

Чародей вновь принялся пространно толковать, почему еще рано его именовать блаженным. Это следующий ранг, а пока титуловать надлежит — всеблагой.

Затем он разразился обстоятельной лекцией о всемирной душе, которая разлита во вселенной — во времени и пространстве. Капли этой вечности, как брызги вселенной, и суть наши бессмертные души. Время от времени они возвращаются в океан-прародитель, и Верховный Распорядитель всего сущего по своей непостижимой воле вновь отправляет их в далекое странствие…

Море переливалось за кормою, и кавказская лодка бежала легко.

— Эге, всеблагой! — усмехнулся про себя Денис. По древней философии он как раз был в числе успевающих. — Ты еретик, папаша, и сразу по трем статьям. Ты исповедуешь безбожника Платона или, точнее, неоплатоника Гемиста Плифона — раз. Ты осмеливаешься признать вечность и бесконечность, которые не суть понятия Троицы, — два. Наконец, ты проповедуешь переселение душ, что христианской церковью признано за величайший грех. И хорошо, что Пупака, преданный тебе «страж уха», по-видимому, не очень разбирается в теологических тонкостях, иначе быть бы тебе на огне…

Лекция прервалась неожиданно, при объяснении разницы между субстанцией и ипостасью. Старец, приблизясь вдруг к лицу Дениса, спросил, дохнув чесноком:

— А ты сам не из стражей уха будешь, а?

— Что вы это… — изумился Денис.

— А что? У нас по-всякому бывает. Никак я в толк не возьму, уж очень у меня с тобою легко получилось, раз-два и ты тут… Может быть, тебя просто ко мне подсадили?

Но он не стал далее анализировать это предположение, а продолжил лекцию, коснувшись неких персидских дэвов, которые будто бы могут переливаться через соломинку.

— Скажите, всеблагой, — деликатность Дениса начинала иссякать. — А какое сегодня число? День сегодня какой? Дата?

О, вот это был вопрос вопросов! Старец остановился, будто бы на стенку налетел. Долго тер лысину и щурил глаза, потом объявил число в византийских индиктах. Это не дало Денису ничего, потому что для пересчета в понятные ему даты надо было помнить исходные точки периодов, а он, как мы знаем, посетитель семинаров был не весьма аккуратный.