Коммерция (август 2007) - журнал Русская жизнь

Пока же все идет прежней колеей, лучшие торговцы не находят другого выхода из затруднений, как накладывать на товар не двадцать пять процентов, как мы полагали при наших вычислениях, а пятьдесят, семьдесят и даже рубль на рубль - а бывает, что и того больше. И в этом направлении они действуют с каким-то упрямым озлоблением: чем более ухудшаются торговые обстоятельства, тем большие цены они наваливают на товар, желая сбросить все свои тягости на публику.

Но публика за то жестоко мстит торговле, отвечая равнодушием ко всем приманкам и сокращением потребностей; повсюду покупателей мало, товар не идет с рук; покупаются только самые дешевые вещи; все торгуют дурно, а некоторые… и совсем не торгуют - сидят в своих магазинах лишь по привычке или потому, что перестать торговать «стыдно».

Все это ясно показывает, что дела стали в ненормальное положение: публике стало не под силу выносить «надбавок», налагаемых на нее торговцами, а торговцы не в силах выносить налогов, налагаемых на них и казною, и городом, и купеческим обществом. Многочисленные несостоятельности, чуть не ежедневно открывающиеся во всех отраслях торговли, приводят к тому заключению, что торговое дело в Москве, каким бы путем оно ни велось, сделалось просто невозможным.

Примечания

1. «Положение о пошлинах за право торговли и других промыслов» было введено в 1865 году.

2. Полные товарищи отвечают по финансовым обязательствам товарищества всем своим имуществом, а не только суммами в рамках уставного капитала.

3. Речь идет о Новом Гостином дворе, построенном на месте Старых Рыбных рядов (Рыбный пер., 3). Его действительно реконструировали вскоре после издания статьи, в 1890 году.

Олег Александрович Керенский

Когда папа был министром

В начале 60-х «Радио Свобода» решило подготовить серию программ к надвигавшемуся 50-летию революции. Кто-то придумал обратиться к тогда еще многочисленным свидетелям Февраля и Октября - записать их мемуары на магнитофонную пленку. Задание было поручено преподавателю Колорадского университета, историку Алексею Малышеву (он проделал большую часть этой работы) и главному редактору тематических программ «Свободы» Владимиру Рудину. Центров эмиграции после войны стало гораздо меньше, чем прежде: рассеялись Прага, Берлин, Варшава и Белград, не говоря уже о Харбине и Шанхае. Зато к Парижу и Нью-Йорку добавились бесконечные маленькие американские и европейские городки, где стареющие беженцы селились у своих детей и внуков. Интервьюерам пришлось объездить пол-Европы и пол-Америки, собирая рассказы о революции в одну звуковую коллекцию.

К 1965 году были готовы записи воспоминаний 79 человек: писателей, литературных критиков, историков, художников, адвокатов, инженеров, общественных деятелей старой России, сохранивших и в эмиграции пыл, мысль и не проходящее ощущение трагедии отечества.

С начала 1967 года «Радио Свобода» начало включать фрагменты этих интервью (продолжительностью от 5 до 13 минут) в исторические, публицистические и литературные передачи. К ним обращались не только для иллюстрации какого-либо эпизода между Февралем и Октябрем, но и в тех случаях, когда рассказчик просто вспоминал старую Россию.

Насколько можно судить, в эфире прозвучали приблизительно половина имеющихся записей, причем каждая была представлена не более чем третью своего объема. Остальное так и осталось в архиве.

К концу 1960-х годов (после 15 лет вещания) архив радиостанции разросся настолько, что встал вопрос о целесообразности хранения неактуальных записей. Поскольку «Свобода» - радио американское, архивы полагалось передавать в хранилища США. Для катушек с мемуарными интервью был выбран Колумбийский университет в Нью-Йорке, где существовал Отдел устной истории. Туда и попали все пленки.

Долгие годы о них никто не вспоминал. В конце 90-х, собирая материалы по истории холодной войны, я обратился в Колумбийский университет, но оказалось, что пленок там давно уже нет и даже старожилы не помнят об их существовании. Мне показали лишь машинописные расшифровки, сделанные тогда же, в начале 60-х, в Мюнхене: по былым стандартам, перепечатывалось все, что произносилось, - «э-э-э», «кхе-кхе», всевозможные оговорки. Я искал звук, голоса, мне хотелось делать радиопрограммы. Но голоса исчезли, а за копирование старой машинописи требовали несусветные деньги; у каждого маленького архива свои причуды.

Мне повезло: года через два я нашел голоса - причем там же, на Манхэттене. Правда, не все - одиннадцать записей были утрачены. Сравнить с мертвой машинописью это было нельзя: все они, эти немолодые собеседники Малышева и Рудина, говорили почти забытым, теплым, старомодным русским языком. Не то чтобы их речь была правильнее нашей (хотя часто была), но в ней сохранялось обаяние прежних дней, грация, наивность и изящество манер. И я подумал, что по силе приближения к личности с звуком голоса мало что может соперничать.

Старший сын министра юстиции, позднее - военного и морского министра и, наконец, министра-председателя Временного правительства Олег Керенский в 12 лет оказался свидетелем второй, а затем и третьей русской революции. Ему пришлось пережить и эйфорию первых мирных дней, и гордость за знаменитого отца, и растерянность семьи, попавшей под подозрение новых властей, и арест, и побег за границу с подложными документами. Прежняя жизнь с любимым отцом была революцией бесповоротно разрушена, но Олег Керенский стал на ноги сам, отстояв достоинство фамилии и превратившись в видного британского инженера-мостостроителя, владельца большой инженерной фирмы, разрабатывавшей, кроме мостов, дороги и электростанции. «Я пролез в люди, мне повезло», - говорит он. Под руководством Керенского-сына был, в частности, спроектирован и построен знаменитый мост через Босфор, соединяющий Европу с Азией.

Олег Александрович скончался в Лондоне 25 июня 1984 года.

Иван ТОЛСТОЙ

- Я родился 3 апреля 1905 года в Петербурге, на Бассейной улице. В то время мой отец был помощником присяжного поверенного. Мать моя из военной семьи, отец ее был генералом, а дед по материнской линии - первым в России профессором-китаистом. В семнадцатом году мы жили на Тверской улице, почти напротив Смольного института и совсем близко от Таврического дворца. В то время папа был членом Думы и ходил на заседания пешком. Наша квартира, насколько я помню, состояла из пяти комнат: гостиная, столовая, кабинет, наша детская спальня и мамина спальня.

- В вашей семье еще дети были?

- Да, у меня брат на два с половиной года меня моложе. Мы с ним учились в одной школе на Шпалерной улице.

- Какая это была школа?

- Частное коммерческое училище Майи Александровны Шидловской, одна из первых школ совместного обучения в России. В ней было восемь классов. Я успел окончить семь. В 1918 году нашу школу закрыли. Первые дни революции я помню очень ярко. Отец мой вдруг исчез из дому и долго не появлялся. Мы бегали смотреть на толпы, которые шли к Таврическому дворцу. Я видел прибытие гвардейского экипажа. Но в то время мне было двенадцать лет, так что я, разумеется, не мог ни в чем участвовать.

- Какие еще яркие картины вы помните?

- Невероятные толпы людей, невероятно радостное настроение; на улицах обнимались и целовались. Я принадлежал к семье, которая в то время считалась революционной, так что все наши знакомые были в восторге, поздравляли друг друга. Боев не было, только очень короткие перестрелки.

Потом я помню пожар в здании тюрьмы предварительного заключения и окружного суда, многократно описанный разными мемуаристами. Моя школа была рядом, и мы большой компанией отправились рассматривать пепелище. Двор почти выгоревшего здания был завален бумагами и фотографическими карточками. Мы все это подбирали и тащили домой и, между прочим, спасли много ценных материалов. Кто-то подобрал там целый том документов, связанных со слежкой за моим отцом.

- На какой улице был этот окружной суд?

- На Шпалерной, рядом с Литейным мостом… В первые дни февраля все происходило или на улицах, или в Думе. Вскоре отец стал министром, и вся его жизнь переместилась в присутствие. Папа и другие участники революции бегали по коридорам, заседали, а знакомые ждали в приемной, чтобы поговорить или поздравить.

- Вы приходили туда к отцу?

- Мы постоянно там бывали, даже завтракать ходили туда. Это вообще была какая-то сумасшедшая жизнь, у папы стояла кровать в углу кабинета, приходили знакомые, экспромтом подавались завтраки. А дома никого не было, кроме бабушки, ее постоянно навещала папина сестра - она была врач-хирург. Позднее в нашу квартиру вселился папин брат, дядя Федя, который был помощником прокурора в Ташкенте. Он потом вернулся в Ташкент и погиб там со всей своей семьей. Июльские выступления большевиков я помню. Я стоял в толпе у дворца Кшесинской и слушал выступление, не уверен - Ленина или Троцкого.