Наваждение - Кира Мальцева

она не смотрит на меня, просто указывает в сторону меня и мамы, — В летний дом, к нам домой. К ней домой.

— Она мертва! — кричит он, — Твоя мать мертва уже четыре чертовых года!

— Я не хочу об этом говорить, — говорит она, качая головой. Она смотрит на своего отца с разочарованием, написанным на ее лице, и проходит мимо меня, даже не взглянув. Я стою там с минуту, тишина в комнате затягивается. Логинов наклоняется над столом, обе ладони вытянуты, голова опущена.

Мне стало жаль Катю.

Мама смотрит на меня с выражением боли, — Рома… — начинает она.

Я прерываю ее, прежде чем она успевает сказать,— К черту это дерьмо, — говорю я, — Я ухожу.

Я поднимаюсь по лестнице в спальню, где лежит мой бумажник, но мне, честно говоря, интересно, ушла ли Катя. Я захожу в свою комнату, хватаю бумажник и сигареты и останавливаюсь, когда дохожу до ее комнаты. Ее дверь приоткрыта немного, и я стою там несколько секунд, решая, хочу ли я что-то сказать. Затем дверь распахивается, и она смотрит на меня с удивлением.

Она громко вздыхает и качает головой, — Серьезно, Громов, мне не нужна твоя чушь прямо сейчас. Я не в настроении. Я ухожу.

— Хочешь компанию?

Ее бровь поднимается, — Ты, блядь, шутишь?

— Я не придуриваюсь. Правда, — защищаюсь я. В ней есть что-то такое, что, кажется, выводит меня из себя.

— Ты хочешь, чтобы у брата и сестры было время сблизиться? - спрашивает она.

— Я хочу выбраться отсюда, — говорю я уклончивым тоном.

— Хорошо, — она перекидывает сумку через плечо, и я следую за ней к входной двери. На этот раз за главными воротами стоят трое фотографов, которые курят, слоняясь без дела, и быстро встают, направляя свои камеры на нас, когда мы приближаемся.

Катя тихо ругается, когда мы выходим, — Неужели им больше нечего делать?

— Роман, Екатерина, вы действительно ненавидите друг друга? У вас есть для нас комментарий?

— Занимайся своими делами, — говорит она, — Серьезно. Смотри, мы стоим прямо здесь, не так ли? Почему бы тебе не сфотографировать нас вместе. Мы друзья. Это мой комментарий.

Я кладу руку ей на плечо, — Улыбайся в камеру, — я поднимаю большой палец вверх, и Катя смотрит на меня, наконец срывая улыбку, прежде чем тоже поднять большой палец.

Фотографы закатывают глаза, и мы поворачиваемся и быстро идем по тротуару два квартала, прежде чем кто-либо из нас произносит слово. Затем Катя засмеялась. Звук легкий, мелодичный. Я смотрю на нее, потому что не помню, что слышал ее смех . Она язвительная, да, но она такая чертовски серьезная. Как только она начинает смеяться, она не может остановиться, сгибаясь пополам, и ей приходится вытирать слезы с глаз.

Когда она останавливается, она смотрит на меня, — Что? – спрашивает она.

— Ты смеёшься как сумасшедшая, — и она просто пожала плечами.

Я вытаскиваю пачку сигарет, и она смотрит на меня, — Сигаретку? — спрашиваю я её.

Она качает головой, — Я так понимаю, что вы тоже едите к нам в летний дом? Почему ты слушаешь свою маму, а не поедешь куда ни будь отдыхать?

— Моя мама держит для меня счёт для моего будущего, так вот, если я буду послушным мальчиком, то она его переделает на моё имя, — говорю я, — А правда, что тот дом принадлежит твоей матери?

Она пожимает плечами, — Это было ее любимое место. Когда я была ребенком, мы с мамой отдыхали там каждое лето.

— И он везёт туда Милу, — говорю я, — Это хуёво с его стороны.

— Ничего страшного, — отвечает она, но я вижу, что она лжет, — Твоя мама кажется неплохая женщина. Но мне тоже, странно, что ты называешь ее по имени.

Мы стоим возле входа в метро, — Ты имеешь в виду, вместо мамочки? – спрашиваю я, — Куда, черт возьми, мы идем? — я мечтаю покурить, хотя прошло всего десять минут с последней затяжки. Катя заставляет меня нервничать. Или, скорее, я чувствую раздражение из-за того, каково было видеть ее, стоящую рядом со мной, с небрежно перекинутой рукой через мое плечо. А может быть, я раздражён, потому что я не трахался уже десять дней.

— Я не знаю, — говорит она, — У меня не было никаких планов.

— Ты не похожа на легкомысленную девушку, — говорю я, — И я могу не ехать в этот летний домик, если тебя это беспокоит.

Мы садимся в метро и едем черт знает куда. Мы говорим об обычных вещах, ничего серьёзного. Кажется, теперь она меньше раздражается и стала смеется над историями, о некоторых маминых друзьях, голливудских знаменитостях, и о том, что наша маленькая фотография со средним пальцем, мелочь по сравнению с настоящими скандалами. Она смеется, и это звучит мило.

— Куда, черт возьми, мы идем? — спрашиваю я, когда мы выходим на остановке.

Катя пожимает плечами, — Никаких планов, — говорит она, — Просто убираюсь к чертям из дома. У тебя есть планы получше?

Я поднимаю руки в притворной капитуляции, — Как хочешь, принцесса.

Она игнорирует меня, и мы пошли не спеша, пока не добрались до парка.

— Ты не так уж плоха, принцесса, — говорю я, — Я имею в виду, для высокомерной суки.

Она смеется, — Не могу поверить, что ты только что меня так назвал.

— Сучка? – спрашиваю я.

— Люди думают, что я стерва?

Честный ответ — да, но я пожимаю плечами, — Кого волнует, что они думают?

Катя смотрит на меня долго и пристально, — Лучше, чем быть избалованным придурком.

Я ухмыляюсь, — Как скажешь, заучка, — мы находимся в укромном месте в стороне от дорожки, деревья нависают над тропой, и это место практически необитаемо. Я вытаскиваю косяк, и она смотрит на меня.

— Ты дурак? – спрашивает она, — Мы в общественном месте.

— Я никого не вижу тут минут пятнадцать, — говорю я, —Пошли.