Успокоение, Ltd (сборник) - Макс Брукс

Я дошел до того, что однажды оглушил человека ударом по голове, но оставил в сознании, чтобы он слышал мои слова.

– Почему ты ничего не предпринимаешь? – издевательски кривлялся я пожилому мужчине прямо в лицо.

Старик был иностранцем и не понимал ни слова.

– Ну, давай! – ревел я. – Сделай что-нибудь!

Я, как сумасшедший, повторял одну и ту же фразу, словно мантру:

– Сделай что-нибудь, сделай что-нибудь, СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ!

Оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что мое «сделай что-нибудь» было не столько издевкой, сколько завуалированным призывом о помощи. «Пожалуйста, сделайте что-нибудь. – Вот что мне следовало бы сказать на самом деле. – Ведь ваш вид обладает необходимыми инструментами и волей! Пожалуйста, сделайте что-нибудь! Найдите решение, которое спасет оба наших народа! Пожалуйста, сделайте что-нибудь! Пока вас еще много! Пока есть время! Сделайте что-нибудь! СДЕЛАЙТЕ ЧТО-НИБУДЬ!»

Но в ту ночь, на своем последнем пиршестве у озера Теменггор, я был слишком опьянен кровью, чтобы так поступить. Третьей жертвой стала дряхлая старуха, да еще и сумасшедшая, как оказалось. Многие беженцы страдали от болезни, которую люди называли «военным неврозом». Увиденные ужасы, понесенные личные потери лишали людей рассудка. Фактически их физическая оболочка существовала отдельно от разума. Старая карга, на которую я напал, осознавала мое присутствие не более чем тот зомби. Когда я вскрыл ей вены, она издала, как мне показалось, легкий вздох облегчения.

До сих пор помню омерзительный вкус ее крови у себя на языке – водянистой, пресной, с привкусом веществ, выделяемых организмом при переработке собственного жира. Я уже подумывал бросить ее и пуститься на поиски четвертой жертвы, как вдруг мое внимание привлекла какофония воплей и стонов, более громких, чем обычно, и доносящихся с западной стороны моста.

Полутрупы прорвали баррикады. Я понял это сразу, как только вышел из джунглей. Воздвигнутая людьми стена из перевернутых машин и строительного мусора буквально кишела безмозглыми пожирателями плоти. Уж не знаю, то ли у защитников бастиона иссяк запас патронов, то ли храбрости, но солдаты улепетывали от надвигающейся лавины полутрупов во все лопатки. Через баррикады лезли сотни, если не тысячи живых покойников, растаптывая своих же собратьев и формируя у основания заграждения пандус из утрамбованной мертвечины.

Я взлетел на мост и принялся звать Лейлу звуками, доступным только нашему слуху. Ответа не последовало. Попытался высмотреть ее в толпе спасающихся бегством людей, надеясь среди светло-розовой человеческой оравы заметить темно-янтарное свечение ее ауры. Напрасно. Я так и не увидел ничего, кроме объятых безумием светляков и полчищ завывающих полутрупов. То был первый раз, когда на меня нахлынуло это необычайно сильное и давным-давно позабытое чувство. Его нельзя назвать тревогой; что такое тревога, я прекрасно знаю. Тревога возникает при появлении потенциальной угрозы – огня, солнечного света или эволюции людей в новый подвид биомеханических существ. Возникшее ощущение не было тревогой, да и вообще не было результатом определенной мысли. Во мне словно проснулся какой-то древний первобытный инстинкт и завладел мной без остатка. Я не испытывал ничего подобного с тех самых пор, как мое сердце перестало биться несколько веков назад. Чувство было чисто человеческим. Это был ужас.

Странная это вещь – наблюдать за собой со стороны. Я запомнил каждый удар, каждый пинок, каждую секунду ярости, обрушенную мною на толпу полутрупов. Десять, одиннадцать, двенадцать размозженных черепов, очередная свернутая шея… Пятьдесят семь, пятьдесят восемь переломленных хребтов, разлетающихся на куски мозгов… Сто сорок пять, сто сорок шесть… Я считал каждого поверженного, а часы все тянулись и гора трупов росла. Одержимость – единственное определение, которым можно описать мое состояние в ту ночь. Я действовал безотчетно, словно одна из тех диковинных машин, коих понастроили себе светляки. Крушил противника безостановочно, пока вдруг меня не схватила чья-то рука. Я отпрянул, собираясь нанести удар, как вдруг встретился глазами с Лейлой.

Ее руки, черные и скользкие от гнили разлагающихся тел полутрупов, лихорадочно тряслись, а глаза горели животным блеском.

– Смотри! – проревела она, указывая на горы перемолотых мертвецов вокруг.

Все было тихо, только щелкали челюстями несколько оторванных черепов. Лейла занесла ногу над одной из голов, жадно хватающей ртом воздух, и, натужно крякнув, впечатала ее в землю.

– Мы это сделали! – крикнула она.

В этот момент нас обоих распирало от гордости за то, что мы сотворили.

– Мы это сделали! – Пыхтя впервые за несколько веков, она махнула рукой на баррикады вдалеке, которые штурмовала очередная волна полутрупов. – Еще. – Ее шепот перерос в рев. – Еще. Еще! ЕЩЕ!

Следующие несколько дней мы лежали при смерти. Откуда нам было знать, что гнилостная жидкость в телах полутрупов настолько опасна. Яд проник в микроскопические ссадины, полученные в ходе ожесточенного контактного боя. Мы уже решили, что нам суждено стать последними жертвами той ночной схватки, в которой мы положили больше тысячи мертвецов.

– По крайней мере ты успел подкрепиться, – сказал Нгуен, придя в наше затемненное укрытие. – Я выяснил, что человеческая кровь – единственный антидот против вашей заразы.

Он принес с собой закуску – мужчину и женщину. Оба пленника отчаянно бились в путах и мычали сквозь кляпы.

– Я подумывал оглушить их, но предпочел удобству качественный лечебный эффект, – сказал Нгуен и приблизил шею женщины к моим губам. – Адреналин в крови ускорит процесс выздоровления.

– Почему? – спросил я, удивленный щедростью приятеля. Эгоизм – одна из основных черт представителей моего народа, и касается это как материальных благ, так и крови. – Почему ты решил сохранить для нас самое вкусное? Почему не…

– Вы оба стали знаменитостями! – заявил он с почти детским воодушевлением. – То, что вы сделали на мосту, то, чего добились… вы вдохновили наш народ!

Лейла, которая уже жадно высасывала кровь из шеи мужчины, посмотрела на Нгуена круглыми от удивления глазами.

Прежде чем мы оба успели вставить хоть слово, Нгуен продолжал:

– Вы вдохновили наших братьев в Пенанге. Пока неизвестно, чем занимаются другие наши братья за пределами зоны безопасности, но мы разберемся с этим позже. Самое главное сейчас то, что вы показали всем нам, как нужно действовать! Вы подсказали решение проблемы, выход из тупика! Теперь мы можем бороться сообща! Некоторые уже начали! За минувшие три ночи как минимум дюжина наших сделала вылазки за людские кордоны и нанесла удар в самое сердце приближающихся вражеских полчищ. Тысячи полутрупов сложили головы! За ними последуют миллионы!

Не знаю, что сыграло свою роль – речь Нгуена или живительная сила человеческой крови, – но меня мгновенно охватила неописуемая эйфория.

– Вы спасли нас! – мурлыкал он нам в уши. – Вы объявили войну.

И война началась. Примеру, поданному мной и Лейлой у озера Теменггор, последовали многие другие наши соплеменники. Мы извлекли урок из прошлого, когда сражались против мертвецов голыми руками, что едва не стоило нам жизни, и теперь либо облачали руки в перчатки, либо обматывали их непроницаемой тканью. Кое-кто из наших наловчился драться вообще только ногами, освоив искусство боя сродни тем, что светляки называли «боевыми единоборствами». Такие «верховые танцоры», как мы их называли, прыгали по головам и плечам полутрупов вне досягаемости от их смертоносных рук и крушили черепа, словно яичную скорлупу. Это был воистину грациозный танец смерти, хоть с военной точки зрения особого практического смысла и не имел. Однако стремление к эстетизму – одна из немногих ярко выраженных черт, присущих нашей культуре.

К сожалению, на каждого верхового танцора приходилось такое же количество имитаторов – тех из нас, кто предпочитал действовать методами светляков. Имитаторы сражались человеческими инструментами: дубинками, огнестрельным и холодным оружием. Свой выбор они аргументировали тем, что оружие людей более эффективно, нежели голые руки и ноги. Многие из них останавливали выбор на том оружии, которое было распространено в эпоху и на территории их бывшего проживания. Так, нередко на поле боя можно было увидеть древнего китайца, орудующего широкими двуручными дадао, или малазийца, вооруженного традиционной шпагой «керис сунданг». Как-то ночью на Кэмерон-Хайлендз я даже видел одного старого западноевропейца, который стрелял из ржавого кремневого мушкета «Браун Бесс», только и успевая его перезаряжать. «Толкуй об Александре, болтай о Геркулесе, – напевал он, перезаряжая оружие. При этом руки старика мелькали с такой быстротой, что по скорострельности его древний мушкет мало чем уступал современным автоматам. – О Гекторе, Лизандре – воителях чудесных!»[2]