Насущный хлеб сражений. Борьба за человеческие и природные ресурсы в ходе гражданской войны в США - Джоан Э. Кэшин

требовалось порядка восьмидесяти бревен. Сам процесс, в зависимости от количества его участников, занимал от одного до трех дней. Предполагалось, что на помощь придут другие белые мужчины, и каким бы богатым ни был сосед, его отказ помочь в такой ситуации считался проявлением высокомерия[62].

Самые старые здания на Юге датировались XVIII веком. Некоторые из них были спроектированы в георгианском стиле – например «Беркли», трехэтажный кирпичный особняк, построенный на берегу Джеймс-Ривер в 1726 году. Другие плантаторские дома вели свою историю с начала XIX века: когда-то это были простые бревенчатые домики, к которым впоследствии пристраивали крыльцо и второй этаж, а потом обшивали получившееся строение досками. Некоторые южане очень гордились своими старинными обиталищами. Джон Уайет родился в округе Маршалл, Алабама; к 1861 году его родному дому уже исполнилось сорок лет, и он надеялся, что здание простоит еще не меньше века. Дома могли служить одной и той же семье на протяжении многих поколений: еще один способ сберечь материальные ресурсы. Дункан Блу, фермер и производитель скипидара из округа Камберленд, Северная Каролина, жил в доме, который когда-то принадлежал его деду[63].

Самыми заметными, пусть и немногочисленными строениями были дома плантаторов. Кирпичные или деревянные, они возвышались на холмах, в отдалении от дороги, и к их главному входу обязательно вела длинная обсаженная деревьями аллея. Такой дом не просто служил для своих владельцев тихой гаванью: он был символом богатства и принадлежности к элите. Ли Биллингсли вспоминал, как его отец построил в округе Бледсоу, Теннесси, кирпичный дом из двенадцати комнат. Часто такие дома строили в неогреческом стиле и украшали белыми колоннами: строгие, симметричные и величественные колоннады не только отвечали представлениям о прекрасном, но и помогали удержать в доме прохладу. Построенные, как заявил один из владельцев, из «наилучших материалов», плантаторские дома состояли из множества комнат и стоили несколько тысяч долларов – куда больше, чем мог себе позволить средний белый житель Юга[64].

Внутри любого дома, каким бы ни был социальный статус его хозяина, находилось множество самых разных объектов как практического, так и чисто декоративного назначения. Некоторые вещи изготавливали вручную, остальные – приобретали в магазине. Многие предметы имели хозяйственное назначение и могли пригодиться в повседневной жизни: например, рыболовные снасти и медицинский сундучок, выставленные в доме надсмотрщика из Южной Каролины. Однако у людей любого класса имелись вещи, предназначенные исключительно для собственного удовольствия. У Харриет Ванн, жены йомена из округа Честерфилд, Южная Каролина, имелась скрипка. Среди любимых вещей могли быть и более практичные, причем не обязательно дорогие. Мэри-Энн Кобб, жена конгрессмена, с нежностью описывала «теплый на вид» хлопковый коврик, ситцевые занавески и книжные полки в своем доме в Афинах, Джорджия. В богатых домах можно было увидеть кровати из красного дерева и другие свидетельства потребительской культуры, сложившейся к концу XVIII века[65].

Дом был еще и хранилищем воспоминаний: в нем хранилось множество любимых сувениров, воплощавших в себе историю семьи. Многие белые южане с пиететом относились к своим Библиям: мужчины, как правило, завещали их вместе с другими «семейными книгами» женам и дочерям. Женщины часто были хранительницами материальной истории семьи. Они собирали дагерротипы своих родственников, вставляли их в красивые рамки, берегли письма, оставшиеся от предыдущих поколений, – невосстановимые свидетельства их личной истории. Со временем сентиментальная ценность таких предметов, пусть даже самых простых, росла. Через несколько десятилетий даже обычная прялка становилась частью семейного наследия. Некоторые женщины чувствовали глубокую связь со своими вещами. После смерти родителей Эллен Уоллис из Кентукки навестила их дом; она пишет, что неодушевленные объекты «громко звали ее», когда она проходила мимо[66].

Белые южане любого социального положения любили свои дома и то, что находилось внутри этих домов. Жительница Джорджии А. Э. Харрис, муж которой владел несколькими рабами, находила свой бревенчатый дом довольно «симпатичным». Многим нравилось обсуждать дома своих соседей. В Миссисипи Летиция Дэбни Миллер любовалась богато отделанным домом своего дяди, однако пришла к выводу, что жить там не очень комфортно – собственное, более скромное обиталище нравилось ей куда больше. Потерять свой дом, каким бы маленьким, дешевым и старым он ни был, было очень тяжело. Врач Харди Утен с болью описывает поездку к дому своего детства в округе Берк, Джорджия. Он обнаружил, что здание заброшено, а двор зарос кукурузой, и это словно бы навеки отделило его от воспоминаний детства[67].

Впрочем, как отмечает Джон Грейдон, не каждый белый южанин относился к своему жилищу с подобной нежностью. Некоторые его соседи в округе Алачуа, Флорида, строили свои дома как придется и нисколько ими не гордились. Были случаи, когда владельцы не заботились о состоянии своего дома. Фермер Хью Маклорин знал, что «Старый дом», в котором жили они с женой, пришел «в состояние разрухи», поэтому завещал сыновьям деньги на ремонт, если они захотят его восстановить. В большей части общин имелось несколько заброшенных домов. В округе Хардеман, Теннесси, в 1860 году по неизвестным причинам были оставлены несколько домов. Однако их владельцы, скорее всего, ушли из них не по своей воле, поскольку любой дом был ценным материальным активом[68].

Политика и война

Политика всегда была жизненно важной частью жизни сообщества: она служила одновременно проявлением добрососедских отношений и ревностного соперничества. Кандидаты из двух основных партий, Демократической и Республиканской, проводили энергичные кампании, организовывая парады, торжественные ужины и песенные вечера. По всей территории Юга соседи собирались на барбекю, чтобы послушать речи кандидатов на должности в окружном управлении, а те обменивались пикировками, по большей части дружескими. Местные выборы могли иметь крайне личный характер. Уильям Кинни из Стонтона, Виргиния, знал об избиравшихся в 1857 году кандидатах на должность представителя его округа в сенате штата очень многое: их сильные стороны, недостатки, имена их друзей и врагов. Политика принадлежала белым мужчинам, поскольку у белых женщин в Соединенных Штатах не было права голоса, и большинство полагало, что женщинам не подобает слишком сильно интересоваться политикой. Некоторые мужчины тоже были аполитичны, хотя, разумеется, они могли голосовать[69].

В середине 1850-х годов, когда распалась партия вигов и сформировалась Республиканская партия, вопросы, связанные с рабовладением, вышли на передний план национальной повестки. Многие белые южане пришли к выводу, что все белые северяне очень от них отличаются, причем не только по вопросам, связанным с рабством или отношениями между расами, но и в целом. Роберт Г. Армстронг, отправившийся пароходом из Мемфиса в Новый Орлеан, познакомился на борту с несколькими семьями янки и списал свои чувства на проявление южного менталитета. По его словам, северяне были закрытыми и необщительными, не проявляли, в отличие от южан, «ни малейшего душевного тепла»; с ними «все было холодным, жестким, практичным». Но вопреки жалобам Армстронга, два эти региона на самом деле имели много общего. Большинство белых северян тоже жили в маленьких городках и селах и вели активную социальную жизнь, которая, как и на Юге, подразумевала и взаимовыручку, и конфликты. В отношении к материальным ресурсам северяне ничем не отличались от южан: все та же комбинация хозяйственности с расточительностью. Питались они несколько иначе – например, чаще, чем это было принято в Дикси, ели похлебку из моллюсков – но так же потребляли много мяса и так же считали, что нельзя разбрасываться едой. Им