Тайны Елисейского дворца - Жюльетта Бенцони

Со временем Месье постарался, чтобы замок-сокровище стал еще и хранителем сокровищ. Самые драгоценные из них хранились в трех кабинетах, осматривать которые можно было только вместе с хозяином. В одном кабинете висели творения прославленных художников, во втором в витринах лежали драгоценные диковинки, в третий принц входил один или в сопровождении верного друга. В третьем кабинете хранились драгоценности, какими украшал себя Месье. На черном бархате покоились колье, застежки, пряжки, гарды шпаг, браслеты, кольца и драгоценные камни, чью судьбу владелец еще не решил. Здесь Месье проводил лучшие часы своей жизни!

Его сын, ставший регентом, был человеком более заурядным и роста вполне обыкновенного благодаря своей матери, живой и веселой Лизелотте, принцессе Пфальцской. И тем не менее он любил Сен-Клу не меньше отца, а в Версале чувствовал себя неуютно. В годы царствования Людовика XV и Людовика XVI великолепный Версаль вновь занял свое почетное место, что, впрочем, было совершенно естественно – в нем царили Бурбоны, а Сен-Клу принадлежал Орлеанам.

Наполеон, став первым консулом, а потом императором, забрал прелестный дворец себе и предпочитал его Тюильри, где все еще сохранялась память о революции, с которой император покончил. В Тюильри он любил только свой кабинет, просторную комнату с большим окном, смотрящим на Сену. Благодаря ярко-желтым стенам казалось, что погода радует солнцем всегда, однако несогласные с государем императором проводили здесь далеко не солнечные часы.

Карета Лауры въехала за золоченую ограду, охраняемую солдатами в красных с золотом мундирах, и остановилась. Как хороша была эта теплая летняя ночь с глубокой синевой неба, усеянной миллионами звезд! Лаура не могла не улыбнуться звездной ночи. Граф де Нарбонн подхватил ее улыбку. Он решил не отпускать Лауру одну с лакеями и кучером, тем более что везла она с собой целое состояние! Как адъютант его величества императора граф имел право появляться при дворе.

В ярко освещенном вестибюле навстречу Лауре поспешил Мишель Дюрок, обер-гофмаршал двора Наполеона, хороший ее знакомый и слегка влюбленный поклонник. Он не скрыл своего удивления.

– Кого я вижу? Неужели Лаура? То есть, я хотел сказать, мадам генеральша! А Жюно только что едва не заставил нас расплакаться, описывая, как вы чудовищно больны! Глядя на вас, я не назвал бы вас умирающей, скорее цветущей!

– Я очень рада. Что же может быть лучше сюрприза?

– Для кого? У Жюно вид истинного мученика.

– Ну, так он успокоится. А главный сюрприз предназначен для императора, конечно. Все еще за столом?

– Вы шутите? Семья как раз только что встала из-за стола и теперь в галерее Аполлона.

– Ну что ж, пойдем и мы в галерею. Дорогой де Нарбонн, не соблаговолите ли взять этот ларец, я вам буду очень благодарна. Противные придворные платья до того неудобны! – пожаловалась она, в то время как лакеи расправляли на ковре ее небольшой шлейф.

– Одно ваше появление уже подарок небес! Вы изумительны! – восхитился Дюрок абсолютно искренне и подал ей руку.

Лаура улыбнулась. Она знала, что хороша в строгом белом муслиновом платье на золотой подкладке, золотых туфельках и в короне из золотых лавровых листьев. Точно такой же золотой поясок из листьев с капельками бриллиантов обхватывал платье под грудью, а вдоль изящной шейки покачивались такие же серьги-подвески, выгодно оттенявшие ее слегка золотистую кожу.

Когда Лаура вошла в галерею, где многочисленные зеркала размножили ее красоту, императорское семейство появилось ей навстречу из противоположной двери. Де Нарбонн шепнул несколько слов камергеру, и он громким голосом провозгласил:

– С соизволения их императорских величеств, мадам Жюно!

Воцарилась мертвая тишина. Лаура оценила собственную дерзость, но не отступила. Она сделала первый глубокий реверанс, потом второй, потом третий уже почти у ног императорской четы. И тогда она взяла из рук графа – который неотступно следовал за ней и не уступил бы сейчас своего места, посули ему целое царство! – небольшой ларчик, открыла его и достала статуэтку из слоновой кости. Греческую статуэтку, представляющую юную девушку в золотом лавровом венке и с золотой оливковой ветвью в руках. Эту статуэтку Лаура протянула Наполеону.

– Сир, – начала она, и, несмотря на ее решимость, ее теплый низкий голос слегка дрожал, – угодно ли императору принять эту Победу, давно уже живущую у нас в семье, в честь многих побед, которые ваш гений приносит Франции. Эта Победа особенно дорога нам, потому что держит в руках оливковую ветвь, символ мира, которого так ждали все жены и матери и который был подписан на берегах Немана двумя самыми великими государями мира!

Лаура закончила свою речь и опустилась на одно колено.

Вновь тишина, и сразу же буря аплодисментов, приветствующих ее короткую речь.

Император улыбнулся чарующей улыбкой, которая так редко освещала его лицо. Он принял Победу из рук Лауры и ласково погладил ее кончиками пальцев, прежде чем передать Дюроку.

– Позаботьтесь, чтобы ей нашли достойное место на моем письменном столе. Я хочу, чтобы она всегда была у меня перед глазами. Подарок от жены одного из лучших моих солдат мне особенно дорог!

Наполеон наклонился и поцеловал руку Лауры.

– Идите поздоровайтесь с государыней императрицей и Мадам Матерью, им очень вас недоставало.

Жозефина встретила Лауру тепло и поцеловала ее. Лаура не разделяла неприязни семейства Наполеона к его жене. Слава сына и брата ударила его домочадцам в голову, и они хотели, чтобы он женился, по крайней мере, на инфанте. Исключение составляла Полина. Леклерк, ее первый супруг, умер, и она вышла замуж за импозантного, но в остальном совершенно ничтожного князя Камилло Боргезе. Лаура и Полина дружили с детства, и свежеиспеченная княгиня настояла, чтобы они обращались друг к другу по-прежнему «ты», когда оставались наедине. Их по-южному теплая встреча вполне возместила Лауре холодный прием Элизы, старшей в семье Бонапарт, вышедшей замуж вопреки воле семьи за некоего Бачиокки, корсиканца, дворянина старинного, но обедневшего рода. Наполеон сделал ее великой герцогиней Лукки и Пьомбино, и не ошибся: став правительницей Тосканы, Элиза проявила неожиданные административные таланты. А что касается внешности, то она единственная походила лицом на мать.

Каролина и не думала скрывать от соперницы своего недовольства, тем более что ее супруг в числе первых собрался приносить поздравления героине вечера и с восторгом сказал жене:

– Наша Лаура сегодня ослепительна! Какое изящество! Какой шарм! Почему она так редко у нас бывает?

– Откуда вам это известно? Вы сами редко бываете дома. И потом, мы не одного с ней круга, – высокомерно ответила рассерженная Каролина.

Мюрат, тщеславный, как павлин, обожавший рядиться в золото и украшать гигантскими плюмажами шляпы, все же не растерял здравого смысла своих предков, честных керсийских трактирщиков, и, громко расхохотавшись, ответил:

– Наша знатность слишком свежа, чтобы ею чваниться. Как говорит император, не стоит ссориться из-за короны, раз наш отец не был королем. Даже если тебе это не нравится, я пойду и поздравлю Лауру!

– А я вам советую гордиться славой, – прошипела Каролина. – Безграничная слава императора, моего брата, – она подчеркнула родственность, – стоит всех пергаментов мира.

– Разве я спорю? Она безгранична, так что не стоит о ней и кричать. Пойду поздравлю Лауру.

– Сидите на месте, вы же видите, император обходит гостиную, – снова прошипела Каролина, нервно обмахиваясь веером.

Так оно и было. Жозефина, в окружении своих дам, поднялась и заняла свое место на троне, двойном, с полукруглыми спинками, поднятым на четыре ступеньки над остальным залом, а Наполеон, сцепив за спиной руки, двинулся по гостиной. Честно говоря, обход напоминал больше смотр, чем милостивый знак внимания. Запомнилось, как на одном из праздников он побеседовал с дамой:

– У вас что другого платья не нашлось, чтобы явиться на придворный бал? Оно же грязное!

Дама лишилась чувств. Или притворилась, что их лишилась.

В этот вечер Лаура, оставшаяся стоять рядом с Полиной, которая взяла ее под руку, услышала, как Наполеон, остановившись напротив молодой женщины на последнем месяце беременности, которая никак не могла подняться, сделав реверанс, добродушно заметил:

– Боже ты мой! Мадам! Да я думаю, вам было бы куда лучше в постели, чем здесь!

Бедняжка стала пунцовой, открыла рот, но не могла сказать ни слова.

Наполеон, смилостивившись, задал новый вопрос:

– И когда вы ожидаете счастливое событие?

– Когда… Когда вашему величеству будет угодно, – пролепетала несчастная и лишилась чувств[9].

Ее унесли. Все хохотали, тогда как бедняжке было не до смеха, она корчилась от боли, а дома, не теряя ни минуты, принялась за дело, выполняя свой долг перед императором: у нее начались схватки.