Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду - Александр Ильич Антонов

архиепископа Игнатия, душеприкладного отца моего, боголюбца, в сан патриарха всея Руси. Да исполните не коснея обряд возведения, архиереи!

Но никто из них не осмелился отозваться на повеление Лжедмитрия, никто не был способен на кощунство при здравствующем патриархе выбирать нового отца церкви. Каноны православной церкви для архиереев казались незыблемыми.

И тогда самозванец попытался испугать архиереев и тем самым побудить их к действию:

— Не скудейте памятью, отцы церкви, вспомните, как Иоанн Васильевич, наместник Бога на земле и в государстве Российском, проявлял свою непреклонную волю. И мы не потерпим супротивничества.

Протопоп Терентий первым шагнул за порог недозволенного законами церкви. Он запел задостойник праздника Вознесения Господня:

— «Величай, душе моя, Вознёсшегося от земли на Небо Христа Жизнедавца...»

И появились дьяконы, которые принесли голубую мантию, клобук, рясу, жезл — все приготовленное к обряду. Но тут поднялся на амвон митрополит Казанский Гермоген и поднял руку. Терентий замолчал. Лжедмитрий подался вперёд к Гермогену, а он властным перстом показал на Лжедмитрия и провозгласил:

— Ещё не венчанный царь возводит своей властью на престол патриарха в нарушение закона православной церкви, при живом, но злою волей отлучённом первосвятителе, страстотерпце Иове. Да кто есть Игнатий? Он родом страны италийские, а веры не вем греческие, не вем латинские, едино вем, еже православные догматы неистово исполняша и твориша. Да сия правда ещё не вся. Поднимает невенчанный царь на святительский престол Руси, на патриаршество, призвавши из Рязани архиерея Игнатия, угодника своего и возлюбленника, не пастыря и не учителя, но пьяницу, сквернословника и пакостника, чем же митрополитов, архиепископов и епископов оскорбиша и весь священный Собор поставя ни во что же!

Послав без страха и сомнения эти гневные слова самозванцу, Гермоген покинул Благовещенский собор. И все, кто слушал Гермогена, и сам новоявленный «царь» стояли окаменевшие, будто поражённые громом.

Лишь Геласий, который стоял неподалёку от самозванца, тихо, но с вызовом промолвил:

— Человек в чести, но неразумен — подобен животному, обречённому на гибель, — и тоже покинул собор.

И только Богу ведомо, почему архиереи пришли в движение, почему исполнили волю Лжедмитрия, венчали Игнатия-грека на патриаршество российское. Но обряд венчания был жалким, достойным скоморохов, выступающих на воскресных торжищах.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ИГРЫ

Ведуны Катерина и Сильвестр после возвращения с Гермогеном из Казани поселились в своём доме на Пречистенке. За смертью Бориса Годунова, которому они предсказали семь лет царствования, их никто не преследовал, не грозился сжечь на костре за то, что взяли власть над судьбой человека выше Бога.

Катерина растила Ксюшу, занималась домашними делами, стояла за прилавком, торговала. Сильвестр снова добывал товары — узорочья да паволоки — у оптовых торговцев, пропадал днями в Москве на торжищах и в другие города уезжал. И всё присматривался, прислушивался к тому, что творилось на Руси, и сам становился участником разных событий, возникающих каждый день.

Ранним июньским утром в день Модеста и Амоса из Кремля ускакали гонцы в северные земли. А вскоре Сильвестр узнал от дьяков, что помчали гонцы в дальние монастыри и города, чтобы волею царя Дмитрия дать свободу всему роду Романовых, всем сродственникам их и своякам, кого при Борисе Годунове не вернули в Москву. Многие из них уже умерли в неволе, но к оставшимся в живых царь не мог не проявить милость.

Да тут же вскоре, хмелея от державной власти, он пожаловал новое достоинство всем русским архиереям. Доныне подобного не знали на Руси: «Дмитрий» сделал иерархов церкви сенаторами. И было похоже, что он только для этого преобразовал Боярскую Думу в Государственный Сенат. И секретарь Лжедмитрия поляк Ян Бунинский составил подробную роспись всем членам русского Сената, их роли и место. И первые места при этом были отданы иерархам церкви. Все они теперь сидели вблизи «царя». Прочие же — бояре, дворяне, думные дьяки, другие светские вельможи — занимали кресла поодаль от царя, сидели у стен Грановитой палаты на скамьях.

Царь в Сенат входил первым, садился на трон. По правую руку от него сидел Игнатий, по левую — митрополиты, архиепископы, епископы. Да не было только среди них на заседаниях митрополитов Казанского Гермогена и Крутицкого Геласия. «Царь» не простил им дерзости, да ждал часа, когда можно будет наказать.

На первом же заседании Сената «царь» объявил, что дал свободу Романовым и вызволяет из монастырского заточения свою «матушку», инокиню Марфу, а в миру царицу Марию Нагих, посылает за нею гонцов и торжественный поезд.

Да тут же вскоре среди скоротечных событий выявилось одно грозное. Оно заставило трепетать душой многих москвитян, и в первую голову — торговых людей.

Лазутчики «царя» раскрыли заговор. А главным заговорщиком, по слухам, оказался князь-боярин Василий Иванович Шуйский. Глава заговора князь Василий и его братья Дмитрий и Иван были схвачены ночью в постели, посажены в пытошные башни Кремля и ждали своей горькой участи. Она была объявлена скоро: Василия приговорили к смертной казни на плахе, а Ивана и Дмитрия — к вечной ссылке в сибирский Пелым.

С этой вестью Сильвестр поспешил к Гермогену, который жил затворником в Донском монастыре, спрятавшись от коварного Лжедмитрия. Оберегали его в монастыре надёжно.

Ничто не радовало Гермогена в текущей жизни. Он негодовал на иерархов, он клеймил анафемой Игнатия и отрицал его как патриарха, он с гневом вспоминал Терентия и других иерархов, которые пошли за Лжедмитрием, находились в Сенате рядом с «царём».

Гермоген искал причины, толкнувшие иерархов на признание царём Лжедмитрия. Он не мог поверить в то, что они увидели в нём истинного сына Иоаннова. Тогда что же? Да всё было просто: он назначал им ругу — и церквам и монастырям просторные земельные угодья. Он многих пожаловал несудимыми и тарханными грамотами. И всё-таки Гермоген был склонен к тому, что даже его, мужественного человека, порой озадачивало: иерархи видели в Дмитрии истинного наследника престола. И это стало такой мощной притягивающей силой, что не считаться с этим было бы глупо. Оставалось только сожалеть о заблуждении иерархов и постараться развенчать Лжедмитрия, показать его истинное лицо мшеломника.

Гермоген встретил Сильвестра по-отечески, благословил, порадовался за него:

— Вижу сына моего во здравии. И хорошо. Да как там крестница моя, Ксюша, как свет Катерина?

— Твоими молитвами, отче владыко, все во здравии и с Богом, — прикоснувшись губами к руке Гермогена, ответил Сильвестр. Да тут же помолился на образ Иоанна Предтечи, что висел в красном углу покоя и сказал с горечью: —