Гробница для Бориса Давидовича - Данило Киш

дворца. Эти фрески были обнаружены под свежим слоем в 1843 г., но из-за спешки и любопытства, матери открытий и прегрешений, реставрация была выполнена крайне небрежно: к древней патине, к блеску золота и одеяний был добавлен нуворишеский блеск богатства и боярской роскоши. Но, тем не менее, сцены остались нетронутыми: под синим небесным сводом Византии ипподром и цирк, а на первом плане, в почетной ложе, император и императрица, окруженные своей свитой; конюхи ждут за барьером, чтобы выпустить гарцующих арабских скакунов на арену; воины с твердыми лицами, вооруженные копьями, сопровождаемые сворами охотничьих псов, выгоняют диких зверей; борцы и актеры демонстрируют свое искусство на сцене под открытым небом; мускулистый атлет держит в руках длинный канат, по которому ловко, как обезьяна, поднимается акробат; гладиатор, вооруженный топором, устремляется на укротителя с медвежьей головой.

Книга Константина VII Багрянородного (Порфирогенета) «О церемониях византийского двора» раскрывает нам в главе под названием Готские игры смысл этой последней сцены: «Развлечения, известные под названием Ludus gothicus, проходят, по Воле Его Императорского Величества, в каждый восьмой день после праздника рождения, и тогда гости Его И. Величества переодеваются готами, водружая на себя маски и головы разных диких зверей».

Вот ровно столько о прошлом.

Пивоваренный завод

Теперь киевский Софийский собор под своими высокими сводами скрывает часть пивоваренного завода Спартак, сушильный цех и склад. Огромные двадцатитонные цистерны, на подставках из балок, стоят вдоль стен, а тяжелые железные бочки рассредоточены везде между колоннами, вплоть до апсиды. Сушильный цех трехэтажный, с деревянными решетками от окон до аркад. (Постоянная температура 11° Цельсия исключительно благоприятна для развития полезных бактерий, придающих пиву специфический аромат). Через одно из выставленных окон проходят алюминиевые трубы, изогнутые как дымоходы, и соединяют сушильный цех с флотацией, которая размещается в большом одноэтажном бараке в каких-нибудь ста метрах от церкви. Леса и приставные лестницы соединяют решетки, трубы и цистерны, а кисловатый запах хмеля и солода приносит в древние стены аромат бескрайних степей после дождя. Фрески и алтарь закрыты (на основании недавнего декрета) длинными джутовыми кулисами, которые спускаются вдоль стен, как серые знамена. На месте, где когда-то стояла (точнее сказать, где и сейчас стоит, под серым покрывалом) Пресвятая Дева, «изумленная внезапным появлением Архангела», теперь висит портрет Отца Народов: работа профессионального художника Соколова, заслуженного деятеля искусств. Через метель из толпы пробивается старушка и пытается поцеловать руку Благословенному, как-то по-крестьянски, по-простонародному. Он улыбается старушке и кладет ей руку на плечо, по-отечески. Солдаты, рабочие и дети с удивлением наблюдают эту сцену. Под портретом, на той же стене, где между полотнищами джута угадывается мутный свет из двух окон — стенгазеты и графики. Челюстников, с похмелья и одурманенный хмельным запахом, изучает график производства так, как будто в лихорадке изучает собственный температурный лист.

Повторная реставрация

И.В. Брагинский, «участник революции, крестьянский сын, большевик», главный инженер цеха, снимает кепку, чешет голову, вертит в руках бумагу и читает ее, наверное, в третий раз, не произнося ни слова. Челюстников в это время рассматривает церковь изнутри, поднимает голову к высоким сводам, заглядывает за лестницы, прикидывает в уме вес котлов и цистерн, подсчитывает, шевеля сухими губами. Эти высокие расписные своды напоминают ему маленькую деревянную церковь в его родной деревне, когда он давно со своими родителями ходил на службы и слушал бормотание попов и пение паствы: воспоминание далекое и нереальное, замершее в нем, в новом человеке с новыми взглядами на жизнь. О том, что потом происходило в тот день в киевском Софийском соборе, у нас есть свидетельство самого Челюстникова: «Иван Васильевич, участник революции, крестьянский сын, большевик, потратил на бесполезные домыслы и уговоры два часа нашего драгоценного времени. Считая, что выполнение месячной нормы производства пива важнее церковных таинств, смял приказ Райкома и бросил мне в лицо. Невзирая на осознание того, что время неминуемо уходит, я попытался его образумить и объяснить ему, что все заинтересованы в том, чтобы подготовить церковь к богослужению. Наконец, обессиленный его упрямством, я отвел его в кабинет и наедине доверил тайну, не упоминая имени гостя. Ни этот аргумент его не удовлетворил, а также и несколько телефонных разговоров с руководством, которые я провел с телефона полевой связи из его кабинета. Наконец, я был вынужден использовать последний аргумент: наставил на него свой наган. (…) Сто двадцать заключенных, которых доставили из ближайшего областного лагеря, под моим личным руководством произвели повторную реставрацию церкви в течение неполных четырех часов. Часть оборудования сушильного цеха мы прислонили к стене и закамуфлировали джутовыми покрывалами и полотнищами палаток, перекинутыми через леса, как будто действительно ведутся реставрационные работы восточной стены. Бочки и цистерны вынесли наружу и откатили во двор барака на бревнах (только людской силой и без какой-либо техники), туда, где находилась флотация… Без пятнадцати минут четыре я сел в машину и в точно назначенное время находился в фойе театра, где меня уже ждал Аврам Романич».

Борода и камилавка

Приводим и далее свидетельство Челюстникова: «Товарищ Пясников ему (то есть, Авраму Романичу) все объяснил и даже, как он мне позже сказал, дал на подпись заявление, в котором тот обязуется молчать обо всем, как о государственной тайне. Это очевидно возымело действие: руки у Аврама Романича тряслись, когда он прилаживал мне бороду. Ризу с лиловым поясом и камилавку мы одолжили с возвратом в костюмерной театра, а в письме их начальству указали, что эти вещи нам необходимы для членов агитбригады, которая готовится давать представления антирелигиозного содержания по деревням и рабочим коллективам. Аврам Романич, стало быть, больше не задавал вопросов и полностью погрузился в работу; вскоре у него даже перестали трястись руки. Что и говорить, человек знал свое дело! Он не только сотворил из меня самого настоящего протоиерея, но даже по собственной инициативе приделал фальшивый живот. «Вы когда-нибудь видели, — сказал он, — вы когда-нибудь видели, гражданин Челюстников, худого протоиерея?» — с чем я согласился. И, несмотря на все, что с ним позже случилось (о чем я не имею намерения здесь говорить), я утверждаю, что заслуга Аврама Романича в том, что дело удалось, не меньше, чем моя: он дал мне несколько ценных советов, которые имели для меня огромное значение, несмотря на мой известный сценический опыт. «Гражданин Челюстников, — сказал он мне, позабыв о страхе, вдохновленный своей работой, — ни на секунду не забывайте, что бороду, особенно такую бороду, носят не головой, а бюстом, верхней частью корпуса. Поэтому вам надо прямо сейчас, за это короткое время, согласовать движение головы и тела».