Комонс (СИ) - Батыршин Борис Борисович

Что-то сухо треснуло. Я скосил глаза – в руках у Геши две половинки указки.

– «…я знаю, что это даже не безумие, сказал Карягин, что для этого вообще нет человеческих слов. Нас нет и ста восьмидесяти, почти все ранены, истощены, вымотаны. Провианта нет. Боеприпасы кончаются. Зато есть обоз с ранеными, тяжеленные телеги, которые придётся тащить на себе, потому что лошади нужны для пушек. Перед воротами крепости Аббас-Мирза – слышите хрюканье его ручных уродов и хохот его наложниц? Это он ждет, когда голод сделает то, что не смогли сделать двадцать тысяч персов. Но ждёт он зря, потому что ночью мы уйдём, прорвёмся к другой крепости, которую снова возьмём штурмом, имея на плечах всю персидскую армию. А так же уродов и наложниц. Это не боевик. И не эпос. Это русская история, птенчики, и вы ее главные действующие лица…»

Я сделал паузу и обвёл взглядом одноклассников. Поймал взгляд Милады – она слабо улыбнулась. Мне.

…нравится? Не поверишь, мне тоже…

– Говорят, на небесах был когда-то ангел, отвечавший за невозможное. Так вот, ночью когда Карягин выступил из крепости, этот ангел умер от недоумения. Егеря – а они беспрерывно сражались уже две недели – выскользнули из крепости. Как ночные призраки, как нетопыри, как существа с Той, Запретной Стороны. Но пик безумия, отваги и силы духа был впереди. Продвигавшиеся сквозь тьму, морок, боль, голод и жажду егеря наткнулись на ров, через который нельзя было переправить пушки, а без них крепость было не взять. Леса, чтобы заполнить ров, рядом не было, а персы могли настигнуть их в любую минуту. Четыре солдата – одного звали Гаврила Сидоров – молча спрыгнули в ров. И легли. Как бревна. Тяжеленные пушки поехали по ним. Под хруст костей, стоны боли. На пушечный лафет брызнуло красным. Изо рва поднялись только двое, и отряд двинулся дальше…

Девчонка, сидящая в ближнем к двери ряду, громко всхлипнула и поднесла к глазам платок. Наташка Воронина, оторви да брось, заводила девичьей половины класса. Вот бы никогда не подумал…

– …за три версты от крепости их атаковали несколько тысяч персидских всадников, сумевших пробиться к пушкам. Зря. Егеря не забыли, какой ценой им достались эти пушки. На лафеты вновь брызнуло красное, на это раз персидское – и брызгало, и лилось, и заливало лафеты, и землю вокруг до тех пор, пока персы в панике не разбежались, так и не сломив сопротивление сотни наших.

Крепость Мухрат взяли с ходу. На следующий день подошёл князь Цицианов с двумя с половиной тысячами гренадер и десятью пушками, вдребезги разбил Аббас-Мирзу и соединился с остатками отряда Карягина.

Я сделал паузу. Класс потрясённо молчит. Как и Геша. Как и затаившийся в нашем общем сером веществе Женька.

– Всё.

И – не удержался:

– Евгений Абашин доклад закончил.

Это сработало как спусковой крючок – заговорили все разом. Не вставая, не поднимая рук, не дожидаясь позволения историка.

– …что, правда, такое было?

– …где ты это прочёл?

– …а почему в учебнике об этом нет?..

– …читал, Пикуля, «Баязет»? Там тоже…

Громкий стук – Геша постукивает обломком указки по столу, призывая класс к порядку.

– Кхм-м… – он натужно откашлялся, и я заметил, что глаза у него покраснели. – Садись, Абашин. Отлично.

И, чуть помедлив:

– В следующий раз, пожалуйста, предупреждай…

6

Математичку Клавдию Васильевну, средних лет даму с внешностью и манерами не успевшей состариться колдуньи Бастинды, мы недолюбливали. Да и не за что было, если честно: Клавдиша – смерть всему живому и, прежде всего, самой математике. Алгебра всегда была для меня бичом божьим. Геометрия же, если и шла полегче, то лишь самую малость. Так что, этот год нам с Женькой придётся как-то пережить, и тут надежда на жалкие ошмётки моих институтских знаний. Всё ж, Бауманка – это серьёзно, особенно если родная бабуля когда-то преподавала там математику в ранге профессора. Увы, её кровь во мне точно отдохнула…

Ну да ладно – матанализ пойдёт только в девятом классе, а там должна прийти другая учительница.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

На этой мысли я себя осадил. Я что, собираюсь, подобно книжным попаданцам, взрослеть, готовя себя (и альтер эго, конечно), к великой цели – но когда-нибудь потом, в далёком будущем? Ох, сомнительно, что я тут ради такого именно расклада. Уж очень всё… не то, чтобы зыбко – построено на своего рода динамическом равновесии. И наше с Женькой «соседство», подразумевающее нахождение какого-то компромисса, а вовсе не полное поглощение, а то и замещение его личности моей. И флэшбэки эти… в смысле – этот. Потому как до сих пор случился только один. Но что-то подсказывает мне, что им дело не обойдётся. Так что, не стайер я, не стайер. Моя дистанция – в лучшем случае, полторашка, да и то…

Урок тем временем шёл своим чередом. Тема была не бей лежачего: «В курсе седьмого класса вы начали изучать векторы и действия с ними. В этом году изучение будет продолжаться. Поэтому Сначала вспомним основные сведения о векторах…»

В общем, до конца урока я пребывал в медитативной дрёме. Аст (на этот раз я устроился подальше от учительского престола) поначалу толкал меня локтём, но быстро понял бессмысленность этого занятия и отстал. Я же лениво наблюдал за попытками Женьки обрести контроль над телом – безрезультатные, в общем, попытки. Так, дёрнется чуток рука, или голова повернётся в сторону нашей классной секс-бомбы Оленьки Канищевой – вот кому мода конца семидесятых на экстремальное мини пришлась особенно кстати…

А вот когда прозвенел, наконец, звонок, и мы выскочили, с облегчением в коридор – вторая перемена, аж четверть часа! – меня накрыло. Всерьёз. Потому что…

Мы, наш класс «А» был дружен – и в последние два года учёбы, и потом, после школы. Встречались, общались, перезванивались. А раз в год, девятнадцатого октября, в «день лицеистов» собирались у памятника на Пушкинской. Кое-кто переженился, потом развелись, ясное дело… Другие пропали с концами, а кто-то и сохранил школьную связь на долгие годы.

И вот – они. Все. Подумайте, каково это – видеть вокруг своих живых мертвецов, уже оплаканных и потерянных годы назад. Жёлтый лоб этого целовал на отпевании. Гроб того нёс, этому на могилу – нет, на плиту, под которой капсула с пеплом из горелого БТРа – приносил цветы. И они, живые, рядом, огрызаются если случайно толкнул в суете большой перемены… А других, о ком услышал случайно: "Ада Михайловна – помнишь твою первую учительницу? Умерла два года назад" – ты встречаешь в школьных коридорах – деловитых, грустных, весёлых, не знающих своей обречённости. Тот разбился на мотоцикле, этот попал в плен в Кандагаре, а через неделю его голову подкинули к блокпосту – без глазу, ушей и языка. Этот умер в сорок, этот в сорок три, от цирроза – спился, ясное дело… А этот жив, но не выходит из дома, перенёс четыре операции. И живы ещё Высоцкий, Окуджава и Визбор. БГ – молод, ни у кого нет ни смартфона, ни даже интернета. И друзья кричат тебе с другого конца школьной рекреации "Женька, давай сюда!" – а ты поворачиваешься и видишь кучку стариков, мертвецов и предателей в юных телах…

Да, сейчас я вполне могу сработать под девочку Алису из финальных кадров «Гостьи из будущего» – рассказать каждому, что его ждёт. Только вот обрадуют ли их мои откровения?

Нет уж, нахрен такое попаданство. Остаётся надеяться, что Женька не способен воспринимать мои эмоции, и главное – мою память в полном объёме. Пока не способен.

И тут – щёлкнуло. Уж не знаю, наложилась ли Женькина попытка на мой эмоциональный всплеск, или я сам интуитивно захотел спрятаться поглубже, уйти в мозговую тину – что угодно, лишь бы подальше от этой реальности, – а только из узкого тупичка возле кабинета труда на первом этаже наше общее тело вывел уже он. Я перепугался, что у альтер эго случится после такого насыщенного утра откат, и он с рёвом ужаса кинется в медкабинет. Откуда его увезут прямиком в заведение, где персонал необычайно ласков, двери в палатах лишены ручек, а рукава рубашек по странному капризу портного завязываются за спиной.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})