Отец Паисий мне сказал... - Афанасий Раковалис

Старец сказал:

— Раньше в школе во время праздников Пасхи, Рождества мы из уважения целовали руку учителю. Мы ему доверяли. И в армии целовали руку командира, когда получали отпуск. А командир говорил: «Передай от меня поклон твоим родителям».

— Он говорил это так, формально, или от души? — спрашиваю Старца.

— Это было движение сердца, он чувствовал ответственность. «Сейчас, — думал офицер, — когда эти ребята вдалеке от своих родителей, я за них отвечаю». У людей было уважение друг к другу.

И в селе, когда мы иной раз сидели за воротами и мимо проходил какой‑нибудь пожилой человек — все вставали, мужчины и женщины. Было почтение, особенно к старикам. Сегодня люди стали лукавыми. Смотришь, сегодня всё толкает человека ко злу. Однажды в автобусе я встал, чтобы уступить место другому. Он был младше меня, но выглядел уставшим от работы. А нам, монахам, дополнительная аскеза всегда на пользу. Кто‑то поднял крик: «Вот, лукавый монах! Встал, чтобы посадить своего братца! Брось, этот номер не пройдет». Что тут скажешь?

В другой раз вижу цыганку с восемью — девятью детьми. Она пыталась сесть в автобус. Кондуктор хватал детей и буквально швырял внутрь! Можно ли так обращаться с матерью, у нее и грудной младенец на руках!

Я поднялся, чтобы ей помочь. Разве цыганка не человек? По плоти, как потомок Адама, она — моя сестра. Может, она не христианка, чтобы быть и духовной моей сестрой, но у нас один и тот же отец — Адам, мы дети Одного и Того же Небесного Отца — Бога.

Кондуктор начал кричать: «Монах с собой и подружку протащил».

Уже нет в людях уважения, нет любви.

Когда по договору об обмене населением мы приехали из Каппадокии[18], нам должны были дать землю и дома в Игуменице[19]. Это были турецкие села, жители которых, как предполагалось, переселятся в Турцию. Мы ждали, пока они уедут.

Идет наш староста к турецкому, а тот ему говорит:

— Это вы уедете, а мы останемся здесь.

«Ну и ну, — подумал староста, — как это понимать?»

Вот что случилось: они подкупили двух депутатов парламента и были причислены к албанцам. И таким образом остались, а нам пришлось отправляться выше — в Коницу. Кондилис[20], узнав об этом, разгневался, ударил кулаком по столу. Но он уже не мог ничего изменить, дело было сделано. Хороший был Кондилис, справедливый. Когда во время войны с Турцией готовилась высадка десанта, он не мог сдерживать себя, бегал по кораблю и кричал: «Ребята, семи смертям не бывать, а одной не миновать! Умрем героями!»

Оставалось еще сто метров до берега, а он уже прыгнул в море. Да, да, очень был горячий. Хороший был.

Этих «турко-албанцев» выгнал потом Зервас[21]. Так Господь восстановил справедливость. Какие же это были варвары! Боже, упаси! Сколько людей они убили! Бедные греки спускались с гор, пешком, неся на спине тяжелый мешок, как правило, пшеницы, чтобы обменять ее на масло или соль и хоть как‑то свести концы с концами. Жизнь тогда была трудной. «Турко-албанцы» покупали у них то, что они приносили, а затем, стоило им выйти за ограду села, убивали их и забирали деньги назад. Скольких поубивали таким образом. Варвары… Страдали от них люди… Потом греки стали собираться вместе по 30–40 человек. «Если что и случится — на миру и смерть красна…» Но стольких сразу убить непросто.

Сегодня в миру люди хотят работать мало, а деньги получать большие. Подобное настроение овладело и многими из тех, кто пытается жить духовной жизнью. Хотят достичь святости, не прилагая усилий.

Приехал сюда один университетский профессор и говорит мне, что уже всерьез рассматривается вопрос о необходимости сжигать кости мертвых из‑за якобы возникшей нехватки места.

— Ба! — говорю. — Как это места не хватает? Такие пространства вокруг Салоник! Весь Хортьятис[22] в вашем распоряжении! Заполнилось одно кладбище — через три — четыре года открываешь новое, чуть дальше. Не все же еще застроено этими многоэтажками?

Он завел речь о «санитарно — гигиенических» соображениях! О каких «санитарно — гигиенических» соображениях могут говорить те, кто заполнил грязью весь мир, кто загадил море в Салониках и повсюду. А косточки ведь омытые, чистые! Проявите хоть чуточку уважения! Но нет, им надо втоптать человека в грязь, обесценить его. Отсечь его от корней, от предков и традиций, чтобы он остался один — одинешенек, лишенный памяти и связи с предшественниками, с ценностями и устоями их жизни. Потом делай с ним, что хочешь, — напичкав всевозможными теориями. Хотят насадить в душах людей атеизм: «Умер? Все, нет человека!»

Им надо сделать так, чтобы нельзя было пойти на кладбище, вспомнить о покойном, воздать ему подобающую честь, задуматься серьезно над жизнью, понять, что мы странники в этом мире, что жить нужно праведно и достойно. Они хотят, чтобы ум человека не отрывался от этой временной жизни, был все время занят материальным.

Потом, среди этих косточек, останков есть и немало таких, которые принадлежат Святым, нам неизвестным. Во время одного своего путешествия в Раифскую пустынь на Синае я посетил кладбище Святого Георгия и нашел там кости ребенка. Они имели великую благодать… Это были Святые мощи. Проехал бульдозер и их разрыл — я собрал то, что мог. Столько лет они пролежали в земле… Что я ощутил тогда! А если бы не было кладбища? Ничего бы не осталось.

Раньше к мертвым имели такое уважение, что ничего у них не забирали. Однажды во время войны командир батальона сказал нам: у кого ботинки старые, тот, если хочет, может снять с убитого. Ни у кого не поднялась рука. А сегодня на Западе мертвых сжигают и хотят, чтобы и здесь делали то же.

Многое рассказывал нам Старец о войне и о тех ситуациях, которые на ней возникали.

— Те, — говорил он, — кто не хранил своей чести, расплачивались жизнью. Наш полубатальон отправился на замену батальона жандармерии. Но разгорелся бой, и мы меняли их уже после боя. Там был один жандарм, настоящая скотина — прости, Господи! — он накануне изнасиловал беременную женщину. Так вот, убили только его одного!

Война все расставляет по своим местам. На ней многое проясняется. Каждый поступает в соответствии со своим духовным состоянием. Если кто‑то достиг святости, он ею может обезоружить врага, если нет — может сказать: я убивать не буду, пусть лучше меня убьют.

Я, когда был связистом, всегда стремился к тому, чтобы на задание послали меня, а не другого. Лучше, думал, мне погибнуть. Если убьют другого, меня потом всю жизнь будет убивать совесть. Я к тому же постился и очень уставал. Командир узнал об этом и говорит: «Послушай, я предпочитаю тебя послать, ты расторопный — птицу на лету поймаешь, но ты должен хорошенько поесть, отдохнуть, набраться сил. Не знаешь, когда нас бросят на передовую». Тогда у начальства была любовь, отеческая забота, чувство ответственности за подчиненных.

Как‑то раз выпало много снега. Группа беженцев, покинувших свои дома, обосновалась в палатке. Там был и некий младший лейтенант, который начал приставать к девушке, так что та вынуждена была совсем уйти — на мороз, в пургу. С ней ушла и бабуля, сопровождавшая ее.

Неподалеку от того места находилась часовенка Святого Иоанна Предтечи, куда я иногда ходил зажигать лампадки. В тот день словно какой‑то голос приказал мне идти, хотя снега, воды было по пояс. Прихожу и что же вижу? Сидят двое под открытым небом, на холоде, посиневшие. Бедная старушка дрожит. У меня были ключи, я открыл дверь, устроились на ночлег. Дал им каждой по одной перчатке, свою шинель и лег поперек двери у порога. Замерз, продрог, напала тошнота…

Потом мне бедняжка объяснила, почему она сбежала: «Я сказала себе: уйду, сделаю, что в моих силах, а дальше пусть сам Бог управит». Я поразился — она предпочла смерть греху. А сегодня женщины сами провоцируют на грех! Что тут скажешь!

Потом этот лейтенант пожаловался начальству, что Арсений[23] якобы выломал двери в церкви, да еще и завел туда мулов! (Старец рассмеялся.)

— Не верю, чтобы он мог такое учинить, — ответил командир, который хорошо меня знал. Стал меня расспрашивать о случившемся, но я ему ничего не сказал о том, что сделал младший лейтенант.

За всеми этими людьми, которые творили насилие, нечестие, несправедливость, — за ними на войне буквально охотились пули. После боя посмотришь, кого нет — как правило, именно этих людей!

Положение дел ухудшится, но потом все станет на свои места.

— Сегодня, по моим наблюдениям, большинство имеет одинаковый образ мышления, что старики, что молодые.

— Отче, молодежь возмужала или старики впадают в детство?

— Ни то, ни другое. Помешались и те, и эти. У 70 процентов не все дома. Остальные 30 процентов мыслят естественным образом — молодые люди как молодые, а старые как старые. Еще осталась закваска.