Красный Крест. Роман - Саша Филипенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Почему вы замолчали?
– А?
– Я говорю, почему вы замолчали? Что вы сделали?
– В смысле?
– Что вы сделали с документом?!
– А… не помню…
– Что значит, не помните?! Вы же мне сейчас в мельчайших подробностях рассказывали обо всем!
– Да шучу я, Саша, шучу… Смешно же, правда? Когда же мне еще шутить, как не сейчас? Веселая ведь история, да? Включишь телевизор, так показывают людей, которые будто бы ностальгируют по тем временам. Плохо многим живется без страха… Что я сделала? А что я могла сделать? А что бы вы сделали на моем месте?
– Не знаю, мне сложно так сразу ответить.
– Сложно так сразу ответить… Вот и мне было сложно. Еще утром я была обыкновенной советской женщиной без претензий к самой себе. Совесть моя была чиста. Я прожила честную жизнь, никогда никого не обманывала и не предавала… Теперь же, в полдень серого и холодного дня, судьба предлагала мне решить непростую задачу… Как там в песне? Как же быть? Как быть… отпустить тебя или забыть, не могу я это сделать, не могу…
– Там песня не про это…
– Не про это… да… вы правы… не про это… Что я сделала? Я сделала то, о чем жалела всю жизнь…
+* * *
Она сидела за своим столом и смотрела на фамилию мужа. В румынских карточках фамилия была – в переведенном на русский язык документе еще нет. Пришло время действовать. Вписать в русский список данные мужа означало сохранить честь, но рискнуть, поставив под удар не только себя, но и дочь. Не вписывать? В этом случае появлялась возможность избежать ареста, но Татьяна Алексеевна боялась, что в НКВД заметят.
– Представьте себе человека, который играет в шахматы сам с собой и записывает все ходы. В вашей комнате больше никого нет, и, играя за черных, вы крадете с доски всего одну белую пешку. Как вы поступите? Станете ли документировать воровство? Как это могло произойти? Пешка была, и вдруг ее нет. Быть может, никто и не заметит? Кому какое дело до обыкновенной шахматной партии?
– Так что же вы сделали?
– Что я сделала?.. что я сделала… я подставила другого человека…
– Как?
– Очень просто. Я поставила одну фигуру на две клетки…
Когда очередь дошла до Алексея, Татьяна еще раз перепечатала предыдущую фамилию. Теперь за номерами 567 и 568 шел один и тот же солдат, но не Леша, не ее муж. После Павкина должен был идти Павков, но, повторив фамилию неизвестного ей солдата, Татьяна Алексеевна не внесла в список собственного мужа.
Соседка прерывает рассказ. Сделав глоток чая, она переводит взгляд с чашки в мою сторону:
– Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Думаете: как же она могла так поступить? Почему не вычеркнула других, а спасла только себя? Почему не переписала весь список? Много лет спустя я подумала, что действительно могла бы так поступить. Быть может, мне и вправду следовало исковеркать все две тысячи фамилий… В этом случае я бы на некоторое время запутала ищеек, впрочем, совсем скоро они бы все равно вышли и на меня, и на всех остальных… Так что нет, не было бы в этом поступке никакого геройства и смысла…
Впрочем, что уж теперь об этом говорить? Я же все равно так не поступила… Струсила? Безусловно, да. Я и не оправдываю себя. В тот день я поступила подло, я понимаю это, но, поверьте, жизнь довольно сурово наказала меня…
Она не знала, кем был тот солдат. Не знала. Татьяна Алексеевна понимала, что это такой же советский гражданин, как и муж, такой же раненый, с той лишь разницей, что в списке он стоял на одну строчку выше, а потому теперь стоял дважды. Вот и все! Вот, собственно, и все. Она не знала этого парня, но пускала по следу его семьи две своры.
– Я решила, что повтор этот в НКВД сочтут обыкновенной опечаткой. К тому же, если они действительно собирались посадить всех жен, им предстояло выполнить большую работу, найти и арестовать несколько тысяч женщин. Вряд ли, рассудила я, товарищи будут обременять себя такими мелочами, как одна человеческая судьба…
Сдав документы, она пообещала себе, что будет жить прежней жизнью. «Ничего не случилось, – повторяла она, – ничего ровным счетом не произошло». Опечатка. Скорее всего, машинистка засмотрелась и напечатала эту фамилию дважды. Надо позвонить в НКИД, сказать, чтоб они ее там отшлепали.
– Я была уверена, что справлюсь. Я верила, что найду в себе силы, а постоянно сваливающиеся на меня документы отвлекут меня. Допечатав список, я сдала его. И в русской версии, которая по моим расчетам должна была отправиться в НКВД, Алексея больше не было.
+* * *
Международный Комитет Красного Креста
с искренним сожалением извещает Вас,
что солдат Р.К. Красной Армии
Бессонов Антон род. в 1925 г.
был тяжело ранен в бою на финляндском фронте и, подобранный на поле сражения финляндскими солдатами, был доставлен в финляндский военный лазарет № 58, где и скончался от полученных ран 9 декабря 1941 года, несмотря на все медицинские меры, принятые для его спасения.
Эти сведения получены нами от товарищей покойного солдата, находившихся одновременно с ним в названном лазарете.
Согласно предсмертному желанию покойного, просим Вас сообщить это печальное известие г-же Бессоновой, проживающей в деревне Емерено Калининской области. Имя г-жи Бессоновой и степень ее родства с покойным солдатом нам не указаны.
Заранее благодаря Вас за Вашу любезность, просим Вас принять уверения в совершенном к Вам уважении.
Международный Комитет Красного Креста
Международный Комитет Красного Креста
сообщает Вам, что солдат Красной Армии:
Дмитрий Семенович Куриленко
cкончался 14.11.41 в окрестностях Горловки/Украина по направлению Никитовки. Похоронен направо от асфальтированной дороги, ведущей из Горловки к Никитовке, за мостом, под которым проходит железнодорожная линия.
Означенные сведения получены нами от Итальянского Красного Креста.
Имена и фамилии родственников умершего нам не указаны.
Примите уверение в совершенном к Вам уважении.
Международный Комитет Красного Креста
Центральное Агентство по делам Военнопленных
Бруно Дельофф
Красный Крест продолжал телеграфировать. Каждый день с большим волнением Татьяна Алексеевна ожидала писем из Женевы. Читая истории погибших солдат, она понимала, что уже следующим документом может оказаться подтверждение смерти ее мужа.
«Красный Крест с искренним сожалением извещает Вас, что солдат Красной Армии…» – нет, к счастью, не убит, к счастью, ранен, к счастью, не он, к счастью, кто-то другой…
– Проходили недели. Мы получали множество новых телеграмм, но я по-прежнему ничего не знала об Алексее. Ничего нового. Тяжело ранен. Был в одном списке, исключен из другого. Мной. Находится в румынском плену. Тяжело ранен.
Находится в румынском плену.
Тяжело ранен.
Находится в румынском плену.
Все еще?
Или уже нет?
Тяжелораненых долго не держат.
Тяжелораненые никому не нужны…
Стороны конфликта, как правило, стремятся обменять тяжелораненых в первую очередь. С тяжелоранеными слишком много возни. Здесь своих спасать некогда, кто же возьмется думать о других? Дураков нет. Красный Крест, выражая искреннее уверение в совершенном к вам уважении, прикрепляет к письму новый список тяжелораненых… Почитайте, им вот-вот умирать…
– Как-то раз Лена, та самая машинистка, что в начале сентября потеряла мужа, подошла ко мне и спросила:
«Тань, слушай, а ты же из этих, да?»
«Что ты имеешь в виду?»
«Ну ты же родилась на Западе, да?»
«Да, в Лондоне».
«Слушай, я вот все набираю документы и не могу понять, что у вас в головах?»
«В каком смысле?»
«Ну вот у вас, европейцев, что у вас в головах?»
«Я советский человек и советский гражданин, точно такой же, как и ты».
«Да-да, это все понятно, но ты же жила там, ты же должна понимать, что у этих людей в башке?»
«То же, что и у нас, Лен».
«То же? Нет, я не верю! Если то же – тогда зачем они шлют нам все эти документы?»
«Какие документы?»
«Ну вот все эти письма, в которых рассказывают про каждого солдата. Для чего они это делают? Чтобы что? Я вот не понимаю! Воюют десятки стран, гибнут сотни тысяч, а эти клоуны из Женевы шлют нам письма. Я сегодня потратила кучу времени на троих бойцов из-под Киева. Все погибли, но данных родственников нет. Они мне что предлагают? Отправиться на Украину и на главной площади кричать, что у меня три трупика?
Мне иногда кажется, – продолжала она, – что эти швейцарцы просто-напросто хотят парализовать нашу работу. Быть может, они заодно с фашистами? Какое им дело до того, что у нас случилось? Что им до того, что у нас кто-то умер? Почему бы в конце года не прислать один общий поименный список? Неужели они думают, что нам здесь больше нечего делать, кроме как переписываться с родственниками? Закончится война, и все всё сами поймут!»
