Красный Крест. Роман - Саша Филипенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне иногда кажется, – продолжала она, – что эти швейцарцы просто-напросто хотят парализовать нашу работу. Быть может, они заодно с фашистами? Какое им дело до того, что у нас случилось? Что им до того, что у нас кто-то умер? Почему бы в конце года не прислать один общий поименный список? Неужели они думают, что нам здесь больше нечего делать, кроме как переписываться с родственниками? Закончится война, и все всё сами поймут!»
«Думаю, они считают это важным», – спокойно, чтобы не злить Лену, ответила я.
«Что важно?! Кому это сейчас важно?!»
«Мне важно. Я бы хотела знать, где сейчас мой муж».
«И на что это повлияло бы?»
«На все, Лена, на все…»
Выбросив окурок, она вернулась в кабинет. Посмотрев на календарь, Татьяна поняла, что вот уже несколько недель курит. Это успокаивало. Каждый день она с ужасом ожидала похоронки. Каждую ночь думала о семьях, которым не смогла помочь. Таня представляла женщину, которую дважды подставила под арест, и, прокручивая в голове фамилию незнакомого солдата, надеялась, что он не успел обзавестись женой. Татьяна переживала, что не сможет сообщить тысячам матерей, что их близкие живы, как и не сможет рассказать другим, что их родственники мертвы.
– Как бы я смогла это сделать? Скопировать список и разослать? Но у меня не хватило бы денег даже на марки. К тому же все письма из Москвы проходили жесточайшую цензуру. Находить этих женщин и лично с ними разговаривать? Но мы работали без выходных, и у меня не было возможности покинуть город. Теперь я понимала, что совершила невероятную глупость! В тот день мне показалось, что я нашла хорошее решение, но на деле оно оказалось худшим из возможных! Как такое вообще могло прийти мне в голову?! Я могла бы вписать любую несуществующую фамилию, но вместо этого сделала ход, который тотчас бросался в глаза! Какой нужно было быть идиоткой, чтобы повторить одну и ту же фамилию дважды?! Как можно было поверить в то, что в НКВД это кричащее совпадение оставят без внимания?! «Как только они увидят повтор – сразу поймут, что дело тут нечисто!» – думала я. Вместо того чтобы написать выдуманную фамилию и отвести подозрение от нашей семьи, я сама же сделала все, чтобы ищейки не только арестовали неизвестного мне солдата, но и пришли за мной.
Не было и часа, чтобы она не думала об аресте. Татьяна Алексеевна боялась за мужа, боялась за дочь. Опасность таилась в каждом мгновении и в каждом углу. Татьяна ждала гостей. В любом смотревшем на нее человеке, во всяком прохожем она видела товарища, который вот-вот бросится на нее. По ночам, уложив Асю, Татьяна Алексеевна прислушивалась к проезжающим автомобилям и засыпала в три или четыре утра, когда организм окончательно ослабевал.
Она разрабатывала план побега. Единственный друг оказался в тюрьме. Родители Леши жили здесь, в Минске, и к этому времени оказались в немецкой оккупации, а потому Татьяна Алексеевна медлила. Всякий раз, придумав новый план, она находила в нем погрешность. Следовало действовать, но страх сковывал ее.
– Материнский инстинкт не помогал, но заставлял быть осторожной. Я боялась. Мне казалось, что все дороги моего лабиринта ведут в тюрьму. И это было очень страшно. По-настоящему. Давление, от которого можно было сойти с ума.
Она чувствовала себя заключенным, которого ввели в камеру смертников, но почему-то не убивают. Пистолет был приставлен к ее затылку, холодное дуло прикасалось к голове, но палач не спускал курок. День, два, двадцать два. Спустя несколько месяцев она была так взвинчена, что хотела сдаться сама.
– Я постоянно болела. Организм изнашивался. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, ведь даже самый жестокий приговор всегда гуманнее неизвестности.
Время от времени ей снился один и тот же сон. Муж брал ее за руку и подводил к длинному деревянному мосту.
«Смотри, – говорил он, – этот мост построил я. Будь осторожна – мне было не до перил…»
Мост был перекинут через глубокую пропасть и шатался от ветра. Идти, а лучше ползти по нему следовало чрезвычайно осторожно. Всякий раз, дойдя до середины, муж и жена почему-то останавливались и, вместо того чтобы продолжить путь, подходили к краю. Алексей брал Татьяну за руку и предлагал сесть. Она жутко боялась, но повиновалась. Свесив ноги и застыв от ужаса, Татьяна Алексеевна смотрела, как далеко-далеко внизу шелестят малюсенькие голубые ели. Мост раскачивался, и от страха немели бедра. Она просила Алексея пойти дальше, но мужа больше не было рядом. В самый страшный момент ее жизни он вдруг исчезал. Она сидела посреди моста и понимала, что если только попробует встать, если только попытается приподняться на руках – мост этот тотчас качнется, и она упадет…
+* * *
В апреле 42-го Красный Крест прислал еще один документ. На этот раз румыны предлагали к репатриации 632 советских солдата. Убедившись, что на нее никто не смотрит, Татьяна Алексеевна вновь пошла по списку. Один раз, два…
– Я прочла документ несколько раз, но Леши в нем не оказалось.
«Леши нет…»
«Он выздоровел?»
«Поправился?»
«Сбежал?»
«Лешу перевели в другой лагерь?»
«Он уже на пути в Москву?»
Она могла успокоить себя тем, что ее муж жив, могла попытаться убедить себя, что с Алексеем все в порядке, могла хотя бы попробовать сказать себе: «С Алексеем все хорошо… Слышишь меня? Слышишь меня, дура?! Посмотри в зеркало и скажи себе: с Алексеем все отлично! Скажи это тихо и спокойно… Выдыхай и говори… С Алексеем все хорошо…» Но нет, она не смогла. После нескольких месяцев колоссального давления Татьяна Алексеевна сдалась. У нее не осталось сил. Леши не было в новом списке, и Татьяна Алексеевна испугалась, что ее муж мертв…
– Как-то раз, заметив в коридоре Подцероба, я, вскочив из-за стола, побежала за ним.
«Борис Федорович, нам нужно поговорить!»
«Ты чего это такая взвинченная, Тань?»
«Мне нужно кое-что спросить у вас – это важно!»
«Слушаю…»
«Что будет с нашими военнопленными?»
«В каком смысле, Тань?»
«Что будет с нашими солдатами, которые в плену?»
«Почему ты спрашиваешь?»
«У меня, кажется, там муж…»
Подцероб внимательно посмотрел на нее:
«Где, Тань?»
«Нет, нет, я не уверена… Просто я давно ничего от него не получаю, и я вот подумала: а что, если он вдруг оказался в плену?»
«А… ну ты не беспокойся! Ты же знаешь, какие теперь перебои с почтой… Иди работай, все будет хорошо!»
«Борис Федорович, мой муж в румынском списке…»
Смертный приговор. Она построила город и построила площадь. Она построила кузницу и вырастила палача. Сама возвела эшафот и сама же на него взошла. Все это длилось буквально несколько секунд. Подцероб молча смотрел на Татьяну, и она понимала, что только что приговорила себя. Услышав про румынский список, Подцероб легонько подтолкнул сотрудницу к подоконнику и, осмотревшись по сторонам, тихо спросил:
«Ты уверена?»
«Да».
«Он есть в последнем списке тяжелораненых?»
«Нет, в последнем нет, но он был в том, что присылали в начале зимы, именно поэтому я и переживаю…»
«Забудь об этом!»
«В каком смысле, Борис Федорович?»
«Забудь, слышишь меня!»
«Но как я могу забыть?»
«Так! Он не вернется! Никогда не вернется, поняла?! Муж твой, скорее всего, умрет в лагере, а если ему вдруг удастся сбежать и перебраться к нашим – он тотчас попадет под трибунал! Черт, только этого мне не хватало! У меня и так тут работать некому! Чтоб никто об этом не знал, слышишь?!»
«Да, но Борис Федорович, что же с ним будет?»
«Ничего…»
Резким движением Подцероб взял с подоконника бумаги и пошел по коридору. Он еще что-то ворчал сам себе, и Татьяна поняла, что совершила судьбоносную глупость. Она сама казнила себя. И Лешу, и Аську.
– Теперь начальник обязан был написать отчет. Умолчав о моей истории, Подцероб, по сути, шел бы на должностное преступление, покрывая потенциального шпиона в стенах НКИДа. Шеф скрылся за одной из дверей, и я поняла, что до моего ареста (теперь уж точно) остается всего несколько дней…
+* * *
СПРАВКАпо вопросу об обмене сведениями
о военнопленных
13 января 1942 г. на докладной записке т. Вышинского по вопросу обмена сведениями военнопленных воюющих против СССР государствами тов. Молотов написал:
«Не нужно посылать список (немцы нарушат всякие правовые и другие нормы)».
На докладной записке т. Вышинского по вопросу об обмене списками военнопленных с Румынией от 24 марта 1942 г., в котором предлагалось не отвечать на предложение Красного Креста об обмене списками, имеется отметка о согласии тов. Молотова.
На докладной записке т. Вышинского от 23 апреля 1942 г. о неоднократных представлениях болгарской миссии относительно сообщения сведений о германских военнопленных в СССР тов. Молотов написал:
«Не отвечать».
