Таксидермист - Брайан Випруд

Большинство певчих птиц охраняется в штате Нью-Йорк как федеральным (Закон о перелетных птицах 1912 г.), так и местным законом. Кроме того, конкретная птица может еще состоять в списке исчезающих и редких видов, согласно главе 50, пунктам 17.11 и 17.12 (подпункт Б) Закона об охране рыбных ресурсов и диких животных. Возможно также, что эта конкретная птица подпадает под Конвенцию о международной торговле исчезающими видами животных и растений (СИТЕС), приложения I, II, и III, Глава 50, пункт 23, подпункт Ц. Значит все это следующее: иметь, например, лысого орла «живого или мертвого… и любые части, опознаваемые как части или производные вышеуказанного…» – противозаконно. Исключения делаются в редких случаях: для уполномоченных научных организаций (и их поставщиков), и в таких случаях надо заполнять кучу сбивающих с толку бумаг – сбивающих с толку тем, что большая их часть толкует про содержание живых животных. Я заполнял их про множество своих зверей, которые относятся к исчезающим и редким видам, и это требует вычеркивания и исправления формулировок в самом бланке. Хотя я продавал многим музеям, у меня есть чучела вроде Фреда, которые разрешены на основании предоставленных доказательств, что они добыты до 1972 г., когда СИТЕС вступила в действие.

Я поддерживаю защиту исчезающих и охраняемых видов и перелетных птиц; Дадли тоже. Но, как скажет вам любой, кто смотрит вечерние новости, закон в некоторых областях часто до нелепости негибок, тогда как в других – опасно снисходителен. Например, если ты найдешь мертвую гаичку – которая сама откинула копыта, – тебе нельзя взять ее себе, а тем более – набить. Если найдешь соколиное перо или череп чайки – нельзя брать их себе. В точном соответствии с буквой закона эти предметы следует передать властям, чтобы их уничтожили, даже если ты способен документально подтвердить, что просто нашел их. А птицы, как и все животные, достаточно регулярно умирают естественным порядком, абсолютно помимо кровожадных замыслов человека.

Как и большинство населения, я подчиняюсь закону, покуда он не расходится со здравым смыслом и покуда за ним стоит сила. У нас в Нью-Йорке найдется максимум двое специальных копов, присматривающих за восемью без малого миллионами потенциальных нарушителей Главы 50 и СИТЕС. И они как бы слегка заняты – отловом чуваков, которые впаривают ведрами свежие тигриные пенисы и носорожьи рога. Вероятность того, что они возьмутся проверять, откуда у тебя в шкафу с безделушками это перо голубой сойки, – абсолютный нуль. И я думаю, что если попробовать принести им мертвую колибри для надлежащего предписанного властями устранения, они предложат тебе самому спустить ее в унитаз.

Все это возвращает нас в прошлый январь, когда мы с Энджи нашли мертвую сойку, мирно лежащую на снегу в ожидании первого прохожего домашнего кота, который ее раскурочит. А ведь это чертовски красивая птица, так что я отнес ее Дадли сделать чучело. В общем, только для моей постоянной коллекции, поэтому не думаю, что у меня будут какие-то неприятности, пока я не соберусь ее продавать.

Дадли пятьдесят один, и он похож на бульдога. Смуглый и кривоногий, с большими руками, выдающейся челюстью и морщинистым лбом, он абсолютно не думает о собственном собакоподобии. Хотя, не в пример бульдогам, решительность и прямоту Дадли можно отнести главным образом на счет его вундеркиндовых мозгов. Мы познакомились восемь лет назад в жюри присяжных по одному делу о хлыстовой травме, и старшина присяжных из него получился дьявольский. Но подлинная дружба между нами возникла только на следующем деле, где нам пришлось заседать. Понимаете, если вас раз в несколько лет привлекают заседать в суде присяжных, не редкость и на следующем процессе встретить кого-то из прежних товарищей. В этот раз мы были в разных жюри и табу на совместные обеды на нас не распространялось (вдруг присяжные станут трепаться о деле, а это – ни-ни).

– Лучшего чучела сойки тебе, бывалому старьевщику, не найти!

Толстым пальцем Дадли ткнул в меня из-за верстака, лишь я вошел в студию. Он сидел за компьютером, который со всей периферией – модемами, зип-драйвами, зап-драйвами и всем, что там бывает, – аккуратно разместился на столе с выдвижной крышкой. Сидел Дадли, откинувшись в старом деревянном стуле на колесиках, который я добыл ему на Парк-авеню, и в своей экипировке походил на бульдога, заделавшегося шерифом где-то на Юге: красные подтяжки и рабочие рубашка и штаны цвета хаки.

Вдоль стен шла деревянная обшивка, а поверху – полочка, на которой красовались с полсотни чучел певчих птиц под стеклянными колпаками. А над ними на голых стенах теснились дюжины фотографий в рамках и картин – все с певчими птицами.

– А уж это я буду судить, Дадли. На своем веку я повидал немало птичьих чучел.

Я протянул руку. Ой, я забыл. Дадли тактилофоб, он ни с кем не здоровается за руку. И вообще – старается не трогать ничего без необходимости. Нью-Йорк в глазах Дадли – это рассадник гриппа. Вообще-то его паранойя имеет некоторые основания, как начнешь оглядываться и замечать опасность заразы в обыденных вещах: кнопках лифта и банкомата, дверных ручках, перилах. Когда только можно, Дадли тычет в банкомат мизинцем, кнопки в лифте нажимает локтем, а дверь толкает плечом или старается войти в тот момент, когда кто-то выходит. Перчатки? «Они только собирают микробы», – утверждает Дадли.

– Voilá!

С витиеватым взмахом он сорвал белый шелковый платок с чучела голубой сойки.

Усевшись на корявом березовом суку, птичий самец распушил хохолок, клюв приоткрыт, крылья полуразвернуты. Не так, будто хочет взлететь, а словно бы отгоняет соперника угрозами и долгой трелью.

Я просиял, поворачивая березовый сук, чтобы полюбоваться чучелом со всех сторон.

– Оч-чень здорово, правда. И верно – единственное в своем роде.

– А где мое, старьевщик?

Он попытался скрестить руки на груди, но те оказались чересчур громоздкими.

– Voilá! – Я вложил маленькую коробочку из черного бархата в его лапу, и он торопливо распахнул ее, прихватив сквозь шелковый платок. – Овальный розоватый камень в три четверти карата, вокруг бордюр из аквамаринов, платиновая оправа. Вот счет на поставку.

Бартер – лучший друг уклониста от налогов.

– Ну я теб-бе скажу! – У Дадли сперло дыхание. – Это потрясающе! Говорю тебе, Кармела будет прыгать как обезьяна!

Я проглотил отрыжку смеха. Только вчера Энджи заметила, что Кармела волосата, как обезьяна.

– Когда ты собираешься поднять вопрос? – Я думал добавить: «А, псина?», только приличия удержали.

– Нынче же вечером! Сегодня! Может, прямо сейчас!

– К ноге, парень! – не выдержал я. – Пригласи ее сегодня на ужин со свечами и там действуй. Романтика, понимаешь?

– Кто бы говорил! Что ты об этом знаешь, Ромео? Где у Энджи кольцо? – Дадли натянул кольцо себе на мизинец и полюбовался им, отставив руку, время от времени бросая на меня подозрительные взгляды.

– С романтикой не ошибешься. К тому же так делают в кино, а кино – надежный эталон того, чего женщины надеялись бы дождаться от мужчин, не будь мужчины на самом деле такими бесчувственными болванами.

– Карета! Может, прогулка в карете? Или смотровая площадка на Эмпайр-стейт!

– Избито, как любой подобный финт, однако, может, в перспективе принесет тебе какие-то очки.

Дадли с трудом стащил кольцо с мизинца.

– Ну и как же вышло, что твоя умная девочка так и не заставила тебя преклонить колена и страстно заглянуть в ее глаза?

– Женитьба? С тем же успехом она могла бы сама сделать предложение мне. Покорно благодарен.

– Забавно. Правда, Гав, как это? – Он хрюкнул, затем улыбнулся с облегчением – кольцо слезло.

– Наверное, мне никогда не казалось, что она – или я – должны подписываться на женитьбу только ради самого факта.

– Необычно. – Дадли содрогнулся, отмахиваясь от темы, и показал на сойку. – Значит, это чучело можно поставить на стол, как оно стоит сейчас, или повесить на стену. Видишь, я выровнял сзади и поставил утопленный крючок. Будешь крем-соду или «Клево-форму»?

– «Клево-форму»?

– Напиток здоровья.

– Точно. Эта ерунда с рекламных щитов.

– Довольно вкусный! На.

Дадли вскрыл банку и налил мне глоток. Я опасливо попробовал.

– Пакость. На вкус – каопектат[30] с манговым соком. Скорее крем-соды, промыть рот.

– По телику идет реклама, да и мне нравится.

Дадли помахал передо мной банкой «Клево-формы».

Мы чокнулись на расстоянии и сделали по долгому глотку.

– Дадли, у тебя энциклопедические мозги. У меня тут есть задачка для башковитых, я уже голову сломал.

– Напугай меня.

– Помнишь катавасию, в которую я влип в Нью-Джерси?

– Чучело теле-белочки, тетя-кола, мертвый байкер, гагара, полная жуков.

– Ну, не чучело белочки, а кукла, – уточнил я.

– А, кукла-белочка! – Глаза у него загорелись, и он нацелился на меня всезнающим пальцем. – Могу тебе рассказать о куклах-зверушках из настоящих шкур. Очень интересно, правда…