Энн Виккерс - Льюис Синклер

Юла пришла в отчаяние от такого филистерства (в 1910 году слово «филистер» еще не вышло из употребления). Жалобно, словно серебряный рожок в похоронном марше, она пропела:

— Ах, Энни, душечка! Я думала, что тебе нравится… Я только потому и старалась… Что же ты мне раньше не сказала!

— Понимаешь, такая гостиная — это действительно здорово. Но одна комната должна быть для работы. Ты же сама понимаешь.

— Ну, конечно, конечно! Любовь моя! Пусть все будет, как ты хочешь! — Юла змеей скользнула к Энн, обняла ее и поцеловала в затылок. — Я хочу все делать так, как тебе нравится! Все, что мой талант может добавить к твоему гению…

— Ах, оставь, пожалуйста! Перестань! — Как ни странно, назойливая нежность Юлы вызвала у Энн не досаду, а скорее испуг. Ей стало как-то не по себе. И она довольно нелюбезно обратилась в бегство.

— Мне пора на гимнастику! — пробормотала она и, бесцеремонно вырвавшись из объятий Юлы, схватила свой берет.

«Я этого не понимаю. Мне не нравится, когда девушки так обнимаются. Даже как-то страшно стало. Вот с Адольфом это было приятно!» — размышляла она по дороге в библиотеку.

Однако после счастливых часов, проведенных над книгой Дэнби «Принципы налогообложения и их взаимоотношение с тарифами», Энн со вздохом подумала: «Это просто глупая влюбленность, какая бывает у школьниц. Подумаешь, какие-то поцелуи. Посмели дотронуться до твоей священной особы… Но в спальне мы все равно обойдемся без вавилонских, карфагенских или как их еще там украшений!»

И они обошлись.

Юла жалобно хныкала, что в холодные ночи окна остаются открытыми, но в обществе восхищалась «изысканной спартанской простотой нашей спальни».

Через два дня после начала занятий на предпоследнем курсе в «салоне» Юлы собралось шестеро студенток. Убранство комнаты еще не было завершено, но широкая черная тахта и несколько сот японских гравюр заняли свое место. Шесть девушек, сидевших вокруг блюда, в котором зловеще булькал расплавленный сыр с гренками, пропитанными пивом, сильно напоминали компанию шестерых студентов Йеля, Гарварда или Принстона, собравшихся в 1932 году в университетском общежитии вокруг драгоценной бутылки джина, — не считая того, что гренки в сыре под пивом гораздо более ядовиты.

Девушки болтали, щебетали, ворковали — захлебываясь от волнения, они открывали для себя жизнь. На первых двух курсах колледжа они еще оставались школьницами. Теперь они стояли в преддверии Большого Мира, с нетерпением ожидая выпуска из колледжа, когда они вступят во владение тронами, великими державами или княжествами, завидными должностями в самых лучших школах или блестящими мужьями (желательно из числа докторов, адвокатов или профессоров); когда они отправится путешествовать по Франции или станут облегчать участь несчастных, необразованных бедняков.

— Многие девушки с нашего курса только и мечтают, как бы выйти замуж. Я не хочу выходить замуж. Купать визгливых младенцев и слушать за завтраком разглагольствования мужа! Я хочу сделать карьеру! — заявила Тэсс Морисси.

Шел 1910 год. И наивные девушки твердили это, воображая, будто замужество и «карьера» совершенно несовместимы.

— Ну, не знаю! По-моему, вовсе не хорошо говорить так о семейной жизни, — возразила Эми Джонс. — Ведь в конце концов семейный очаг — основа цивилизации. И потом, ведь настоящая, хорошая женщина может оказать влияние на мир, именно подавая пример своему мужу и сыновьям.

— Фу, какая ты старомодная! — возмутилась Эдна Дерби. — Как по-твоему, зачем мы учимся в колледже? Прежде женщины были рабами мужчин. Теперь настал час женщин! Мы должны добиваться свободы, и права путешествовать, и славы, и вообще мы должны иметь все, что есть у мужчин. А главное, свои собственные деньги! Да, я токе хочу сделать карьеру! Я буду актрисой.

Как la belle Sarah.[25] Подумать только! Огни рампы! Аплодисменты! Запах… запах грима, и всевозможные интересные люди будут приходить ко мне в уборную с поздравлениями! Волшебный мир! Ах, я непременно должна всего этого добиться… А может, я займусь художественной планировкой садов и парков. Говорят, это очень выгодное дело.

— Полагаю, — ехидно вставила Энн, — что уж если ты пойдешь на сцену, тебе придется иногда поработать над ролью, а не только упиваться аплодисментами.

— О, конечно! Я мечтаю облагородить театр. Он сейчас такой вульгарный. Например, Шекспир.

— Не знаю, но Эми, пожалуй, права, — сказала Мэри Вэнс. — Карьера, это, конечно, хорошо, и я буду по-прежнему играть на рояле и на банджо, но я хочу иметь свой дом. Для того и нужно приличное образование, чтобы найти хорошего мужа-умницу и вообще, понимать его, и помогать ему, и вместе с ним смотреть в лицо всему свету, как… ну, как тот французский король, помните? Который вместе со своей королевой…

— Я не боюсь жизни. Я буду художницей. Поеду учиться в Париж. Ах, милый Париж, древний город на берегу Сены… И полотна, которые будут висеть в салонах вечно! — высказала свое мнение Юла.

— Да, а я хочу писать… — мечтательно протянула Тэсс.

— Что писать? — резко перебила ее Энн.

— Ну как же ты не понимаешь! Писать! Ну, стихи, эссе, романы, критику и всякое тому подобное. Для начала я, наверно, буду читать рукописи в каком-нибудь издательстве. Или поступлю в редакцию одной из нью — йоркских газет. У меня уже сейчас есть шикарная идея для эссе — о том, что книги — наши лучшие друзья и что они никогда не бросают нас в беде. И чего ты только придираешься, Энн? Неужели ты намерена, получив образование, соблазниться этими глупостями с мужем и домашним очагом? Разве ты не хочешь сделать карьеру?

— Вот именно хочу! Но вы двое — дилетантки, настоящие Марии, вот вы кто, а я всегда считала, что с Марфой обошлись несправедливо. Если хотите знать, я отличаюсь от вас тем, что намерена работать! Я хочу добиться как можно больше славы и денег, но я знаю, что для этого надо работать! Но это еще не все! Я хочу сделать что-нибудь такое, что окажет влияние на все человечество. Например, если б я умела писать картины, как Веласкес, чтобы у вас у всех глаза на лоб полезли, или если б я могла сыграть леди Макбет так, чтобы люди падали со стульев, я бы с радостью взялась за это, но малевать жалкие зимние пейзажики…

— Ну, Э-э-э-энн!! — укоризненно протянула Юла.

— …или играть в пьесах Чарльза Клейна — все это чушь! Я хочу воздействовать на других людей. Я пока еще не знаю, как именно, я вообще слишком мало знаю. Может быть, стать миссионером? Или это только способ уехать в Китай? Может быть, женщиной-врачом. А может, я буду работать в народных домах. Не знаю. Но я хочу заняться настоящим делом!

— Разумеется, — смиренно согласилась Тэсс, этот будущий литературный гений. — Разумеется, я тоже хочу помогать людям. Облагораживать их.

— Я вовсе не собираюсь раздавать уголь и одеяла или приучать жителей Океании носить штаны. Я имею в виду… — Если Энн больше других старалась высказаться и растолковать самой себе, что именно она имеет в виду, то это объяснялось тем, что она действительно имела в виду нечто, пусть даже и весьма примитивное. — Что-нибудь вроде «Тоно Бенге»- знаете, этот новый роман Уэллса. Я бы хотела внести свой вклад, ну, хотя бы одну миллионную долю, чтобы помочь этой шайке тупоголовых кретинов хоть немножко приблизиться к ангелам.

— Опомнись, Энн Виккерс! — возмутилась благонравная Эми Джонс. — В Библии сказано, что род человеческий был создан по образу и подобию божию, а ты называешь его шайкой тупоголовых кретинов. По-твоему, это хорошо?

— Что ж, Иоанн Креститель[26] назвал жителей своего родного города порождением ехидны. Но к нам и это не относится — мы даже не обладаем ловкостью и проворством хорошей ехидны. Нам не хватает яду. Мы такие… такие чертовски мягкотелые! Мы так боимся жизни!

С грохотом хлопнув дверью, в комнату ворвалась Фрэнснн Мэррнвезер, и дискуссия на животрепещущую тему о смысле жизни сжалась в комочек и скоропостижно скончалась в ту самую минуту, когда Фрэнсин, подобно героине греческой трагедии, возопила:

— Внимание, сестры! Вы только подумайте! Эта шайка из Сигмы Дигаммы собирается выбрать Пролазу Мюллер президентом курса, а Герти — председателем Литературного общества. Мы должны что-то предпринять!

— Предпринять! — вскричала Энн. Она теперь ничуть не напоминала спасителя человечества, а вся так и кипела от возмущения. — Девочки! Давайте выдвинем в президенты Мэг Доэрти! Приступим к делу! Если вы не возражаете, я выставлю свою кандидатуру в вице-президенты! А секретарем мы выберем Митци Брюэр!

— Но ведь ты же только вчера говорила, что она потаскушка! — пролепетала Эдна Дерби.

— Да нет, я совсем не в том смысле, — неопределенно пояснила Энн. — И потом, если мы внесем ее в список, мы получим голоса всех членов Музыкальной ассоциации. Они, конечно, просто дуры, но их голоса не хуже всяких других.