Часы Мериме - Иван Василенко

— Она член Союза? — осведомился мужчина.

— Где там! Нет.

— Ничего не выйдет. Я вот член Союза с довоенного времени, а ездил на теплоходе «Победа» в турне по Европе за свой счет.

— Так то в турне, а тетя с целью изучения диалекта, — попробовал я возразить.

— Ну, не знаю, я переводами не занимаюсь, я, слава богу, свое пишу. Читали? Вона сколько написал! — кивнул он на шкаф, забитый толстыми книгами. — А насчет переводов — это вы нашего маститого поэта опросите: он переводит. Спросите — он в курсе.

Мы поехали к поэту. Дверь приоткрыл мужчина лет шестидесяти, лысый и, кажется, подслеповатый. Не снимая дверной цепочки, сказал, что он переехал в Москву.

— Как же так? — опешили мы. — Вы же вот! Вот же вы! Мы вас по портрету узнали.

— Это неважно, — сказал он. — Чемоданы уложены, билет на руках — можете смело считать, что я в Москве. — Он присмотрелся и вдруг воскликнул: — Товарищи!.. Тысяча извинений!.. Я думал, что это опять агенты по страхованию имущества… Ходят каждый день, жить не дают. Ну какое у поэта имущество!.. Заходите! Чем могу служить?

Когда я и ему рассказал о тетушкиной мечте, он спросил:

— А перевод ее Абу-ль ала аль-Маарри с вами?

— Нет, но мы можем прислать.

— Пришлите. Почитаю и откровенно скажу, стоит ли огород городить.

— Обязательно пришлю! — обрадовался я.

„Кармен“

Геннадий и Гриша пришли в понедельник перед вечером с проводами, динамиком, наушниками и еще чем-то. Не прошло и часа, как из динамика, установленного на этажерке в гостиной, уже несся голос диктора: «Товарищи радиослушатели, проверьте ваши часы». У меня же над кроватью ребята повесили старые, из какой-нибудь кладовой извлеченные наушники. Но когда я эти наушники надел, то явственно услышал голос тетушки, хотя дверь в гостиную была закрыта:

— А теперь покажите, как выключать.

— Да очень просто: покрутите вот эту штуковину влево — и всё тут, — прозвучал ответ Геннадия.

На минуту мне стало не по себе: подслушиваю! Но тут же я вспомнил слова зеленой: «Я оказала, что уломаю эту старую ворону» — и укоры совести перестали меня мучить.

Едва ребята ушли, как явилась зеленая.

— Что это за люди у тебя были? — опросила она, по обыкновению целуя тетушку. И мне почудилась в ее голосе настороженность.

— Ах, да это приятели Яши! — ответила тетя таким тоном, будто хотела ее успокоить. — Устанавливали радио.

— Радио? Это хорошо! Значит, оперы будем слушать, — сказала зеленая, бросив на тетушку многозначительный взгляд.

Я ушел в свою комнату, плотно прикрыл дверь и надел наушники. От напряжения у меня стучало в висках. Оборудование действовало отлично: я явственно различал каждое слово, каждый звук, каждый шорох, но ничего интересного в тот день не услышал. Сплошная болтовня о каком-то подпоручике, который так влюбился в зеленую, что для охлаждения чувств прыгнул из лодки в воду в полном обмундировании.

Наконец я не вытерпел, встал, открыл дверь и вошел в гостиную.

— А я боялась вам помешать, — слащаво заговорила зеленая. Так хотелось немножко побренчать. Разрешите?

И, не ожидая ответа, подсела к пианино.

«Неужели опять «Кармен»? — подумал я. — Так и есть!»

Ударила по клавишам и страстно затянула:

Любовь — дитя, дитя свободы,Законов всех она сильней.Меня не любишь, но люблю я,Так берегись любви моей!

Она пела и бросала на тетушку «пламенные» взоры, точно перед ней сидела не тетушка, а сам Хосе, возлюбленный Кармен. Но при слове «берегись» в глазах ее вспыхнул такой алчный огонек, что мне стало не по себе.

А тетушка, окрестив руки на груди, смотрела на зеленую и улыбалась…

На следующий день, как только в гостиной появилась зеленая, я опять вооружился наушниками. Но и на этот раз за стенкой шли пустые разговоры: о гимназисте Ликеардопуло, который так влюбился в инженю-лирик городского театра Снежину, что пустил себе за кулисами пулю в лоб. «Разве теперь умеют так любить! — патетически восклицала зеленая. — Эх, прошли времена Хосе и Карменситы! Не любовь теперь, а какое-то слюнтяйство!» Я чуть не выскочил в гостиную, чтобы дать ей достойную отповедь. «Пуля в лоб»! «Слюнтяйство»! Ах, старая кошка! Что ты понимаешь в нашей любви! Но все-таки я сдержался. Терпи, товарищ Копнигора, терпи! Не дай тебя спровоцировать!

И терпение мое было вознаграждено. По крайней мере, одна ниточка в этом клубке в мои руки попала.

Было так: утром, когда я собирался в институт, в окно гостиной кто-то постучал. Взглянув, я увидел, что за окном стоит зеленая.

— Открой форточку! — крикнула она тетушке. Когда тетя Наташа выполнила ее просьбу, она просунула в комнату какую-то книгу. — Вот, специально для тебя посылала человека в Ростов, к знакомому букинисту. Тоже в своем роде уникум. Читай и наслаждайся. — Потом, пошарив через стекло глазами по комнате, добавила: — Там я кое-что подчеркнула. Ну, читай, дуся моя! Я вечерком загляну.

«Неужели зеленая достала для тети какой-нибудь новый словарь? — подумал я. — Хочет подластиться?»

Тетя раскрыла книжку, взглянула на титульный лист и радостно засмеялась. Но вместо того чтобы поставить книгу в красный шкаф, рядом с другими словарями, она положила ее в ящик письменного стола и навернула ключ. Правда, ключ она так и оставила в замочной скважине, но книгу-то все-таки спрятала! «Нет, это не словарь», — решил я.

Из дому мы вышли вместе: тетя повернула направо, к рынку, я — налево, в институт.

Но, пройдя квартала два, я вернулся, открыл дверь флигелька и вошел в гостиную. У столика, в котором тетушка спрятала книгу, я в нерешительности остановился. Что там ни говори, а тайком лезть в ящик чужого стола противню. Пересилив себя, я повернул ключ, вынул книгу и раскрыл ее. На титульном листе, желтом от времени, стояло: Prosper Mérimée, Nouvelles choisies, Paris, 1852».

Ага, вот оно что! Новеллы Мериме! Значит, опять «Кармен»?

Я стал лихорадочно листать книгу в поисках подчеркнутого. Вот «Этрусская ваза», вот «Двойная ошибка», вот «Венера Илльская», а вот и «Кармен»… Но что же здесь подчеркнуто? Ага, вот! Красным карандашом…

Французский я учил и в школе, изучаю его и в институте, в общем знаю неплохо, но тут от волнения и спешки значения всех французских слов выскочили у меня из головы. Я закрыл книгу, сосчитал до ста, чтоб успокоиться, и опять раскрыл. Вот что я прочитал:

«Немного подумав, она согласилась, но прежде чем решиться, захотела узнать, который час. Я поставил свои часы на бой, и этот звон очень ее удивил.

— Каких только изобретений у вас нет, у иностранцев! Из какой вы страны, сеньор? Англичанин, должно быть?

— Француз и ваш покорнейший слуга. А вы, сеньора или сеньорита, вы вероятно, родом из Кордовы?

— Нет.

— Во всяком случае, вы андалузка. Я это слышу по вашему выговору.

— Если вы так хорошо различаете произношение, вы должны догадаться, кто я.

— Я полагаю, что вы из страны Иисуса, в двух шагах от рая.

— Да полноте! Вы же видите, что я цыганка. Хотите, я вам скажу «бахи»? Слышали вы когда-нибудь о Карменсите? Это я».

Через две-три страницы опять подчеркнуто:

«Я возвращался к себе в гостиницу немного сконфуженный и в довольно дурном расположении духа. Хуже всего было то, что, раздеваясь, я обнаружил исчезновение моих часов».

Та-ак!.. Опять о часах… А еще ниже подчеркнуто синим:

«— Мошенник под замком, — сказал монах, — и так как известно, что он способен застрелить христианина из ружья, чтобы отобрать у него песету, то мы умирали от страха, что он вас убил. Я с вами схожу к коррехидору, и вам вернут ваши чудесные часы».

И здесь о часах!

Я сунул книжку в ящик, повернул ключ и побежал в институт. И пока бежал (я изрядно опаздывал), перебирал в памяти все, что в новелле связано с часами. Как известно, эта новелла написана от первого лица. Кармен украла у рассказчика — самого Мериме — золотые часы и передала их своему возлюбленному Хосе. У Хосе перед казнью часы отобрали и вернули владельцу. Вот и все. Но какое же это имеет отношение к зеленой, к тетушке и продаже мебели! Нет, тут черт ногу сломает.

Однако ниточка у меня в руке. И эта ниточка — часы… Посмотрим, что будет дальше.

Брегет

Вечером явилась зеленая. Лицо ее было в красных пятнах, глаза мутные — выпила, что ли? Я ушел к себе и надел наушники. Поговорив о пустяках, зеленая сказала свистящим шепотом:

— Дуся моя, сколько ж можно ждать! Решай, пожалуйста.

— Не торопи меня, — ответила тетушка, и в голосе ее была, мольба, — дай мне подумать.

— Ах, боже мой! По мне — думай хоть год, да мне-то думать не дают! Пойми, я могу упустить. На этот дом сотня охотников. А мне так хочется купить именно этот домик. Он в стиле английского коттеджа. И земли при нем чуть не гектар. Мне уже пятьдесят пять, пора о своем гнездышке подумать. Посажу сад, виноградник. Ты любишь «Изабеллу»? Чудный виноград! Самый любимый мой сорт. Решайся же, дуся, иначе мне придется кому-нибудь другому предложить.