Хоккей с мечом (сборник) - Владимир Венгловский

Бессмертный проклинал себя за длинный язык. Это ж надо было на радостях ляпнуть капитану неприятелей: мол, били вас – и еще раз побьем, коль придется!

Теперь Кощея мучила мысль, надежно ли спрятан заветный сундук с иглой в яйце.

А то кто знает, что случится, если яга со товарищи узнают о предстоящем вскоре матче-реванше…

Татьяна Кигим

Dare il gambetto

Короли таили цикуту, слоны – мышьяк, пешки – сулему. Лючия пожевала пастилку, благословляя рог нарвала, рог единорога и еще сотню ингредиентов териака, секрет которого ее мать хранила так же свято, как и рецепты фамильных ядов. Насколько важны в интригах капли смертоносной отравы, настолько же не обойтись и без противоядий: народ нынче пошел ох и подозрительный! Так и норовят плеснуть из своего бокала в твой… Но что мешает и собеседнику позаботиться о том же? О защите, о броне против ядовитого жала?

Лючия искоса метнула взгляд в Бертолло. Кардинал задумался – сердце молодой женщины стукнуло раз, другой – и двинул коня наперерез белому воинству. Бледная холеная рука прикоснулась к резному великолепию черного жеребца и настойчивой лаской изящной кисти послала его вперед. Лючия дель Карро обольстительно изогнулась в кресле, в то время как ум лихорадочно просчитывал варианты многоходовой партии, шахматы в которой занимали далеко не самое важное место.

– Ваш ход, прелестница, – шепнул кардинал и улыбнулся, не разжимая губ.

Лючия в очередной раз поразилась, как он может говорить сквозь стиснутые зубы и почти не раскрывая рта – боится жало обнажить? Его особый присвист – свист мудрой, коварной змеи, предвидевшей логику противника на двадцать пять ходов вперед (и не только в шахматах!), превращал иных в соляные столпы.

«Это мой дом. Это шахматы, которыми играл мой дед», – Лючия облизнула губы, стараясь взять себя в руки.

Взгляд кардинала пронизывал до самых костей. Мог ли он знать о том, что она задумала? Конечно, мог.

Огни свечей дрогнули, породив извивающиеся тени, метнувшиеся по полу и стенам от рукавов Лючии. Начался танец смерти в черно-белом домино.

Белый слон атаковал бастион зла. Кардинал легко тронул ответную фигуру, почти не прикасаясь к смоле, застывшей в вечности. В черном слоне распростерла крылья мошка, впечатанная в янтарь.

– Недавно я получил копию рукописи Альфонсо Мудрого, – Бертолло цедил светскую беседу, как старое вино. – Ценная книга, ценная! Испанский король тоже любил эту забаву… Для меня в точности были повторены не только буквы, начертанные в далеком 1283 году, но и сто пятьдесят миниатюр… Говорят, их копировали с персидских рисунков. Так что мудрость этой книги еще древнее, чем год ее создания… Коллекция окончаний взята прямо от арабов. Впрочем, какое нам дело до эндшпилей, да, моя красавица? – плотно сжатые губы сложились в улыбку. – Вряд ли мы с вами дойдем до эндшпиля.

Сердце Лючии сорвалось в пятки обледенелым голубем – как бывает, когда неожиданно в цветущую и плодоносящую осень приходят нежданные заморозки и не ждавшие печали птицы застывают твердым комком перьев среди апельсинов, полыхающих в снегах.

Кардинал, пятно крови на белом снегу, шелк алой сутаны, брызнувший на бледную кожу, продолжал:

– Хотите, я подарю эту книгу вам, прекрасная Лючия? Представьте себе: сто пятьдесят миниатюр! Сто пятьдесят вариантов судьбы… Кстати, как вы думаете, как будут умирать ваши братья – от пыток или от руки палача? Я бы предложил для младшего кипящее масло…

Пыточный подвал, где богом и дьяволом был Бертолло, а ангелами с мечами и чертями с раскаленными сковородками – его приспешники палачи, хорошо был известен жителям города. Кардинала ненавидели. Кардинала боялись. Кардинала проклинали. Кардинала боготворили. Не исключено, что кардинала любили больше, чем это можно было представить и чем признавались самим себе – подобно тому, как пленник любит пленившего, а раб – сильную руку господина… Этим сгустком крови и мрака, цвета которых запечатлел шелк сутаны, нельзя было не восхищаться. Он был воплощением тайны бытия, и то, что он иногда отпускал свои жертвы, добавляло Бертолло дьявольского обаяния вершителя судеб: он мог казнить, мог миловать, и никто не знал, какой стороной упадет истертая монета судьбы на этот раз…

Лючия надеялась, что на ребро.

Два брата Лючии, Чезаре и Доминико, уже испытали на себе «прелести» застенков мрачного дворца Бертолло. Муж и отец со дня на день ожидали любезного приглашения в гости к подручным кардинала. А кардиналу хотелось игры, хотелось завести сальтареллу с мышами, которые имели призрачный шанс на победу, – иначе было неинтересно. Если Лючия, лучшая из дам в городе в игре на шестидесяти четырех клетках (а также, как хвастал ее муж, еще кое в чем), победит кардинала – он отпустит на свободу ее братьев и забудет о существовании всего семейства. Если же проиграет… что ж, всё будет зависеть от того, насколько понравится тело супруги Джованни Карро его высокопреосвященству. Возможно, наградой будет жизнь одного из братьев. А возможно, и нет.

Бертолло был непредсказуем, и Лючии не хотелось на себе испытывать причуды его странной любви. Не то чтобы он был ей неприятен или она сама была холодна, как некоторые дамы, с трудом сносящие ласки супругов: о нет, достойная жена мессира Карро без страха смотрела на привлекательных мужчин. Но при взгляде на кардинала ее бросало в дрожь и перехватывало от отвращения горло; может, виной тому была его бледная, мертвенного оттенка кожа, или холодные рыбьи глаза, или стиснутые в нить губы… Кроме того, он был жесток: дамы, удостоенные чести быть его любовницами, со слезами рассказывали о темных следах от зубов Бертолло на своих белоснежных телах. Ванессе Корбо он отгрыз мочку уха. Говорили, какой-то монахине он откусил сосок, но этот слух не был подтвержден достоверно.

В общем, и без дальнейших примеров жестокости сего исчадия ада понятно, что супруге юного Джованни дель Карро совсем не хотелось лишиться какой-либо части тела в объятиях кардинала.

Будто прочитав ее мысли, Бертолло взглянул прямо в глаза Лючии.

– Я вам неприятен, не так ли?

– Все знают, что вы сделали с достопочтенной донной Ванессой! – набравшись храбрости, выпалила Лючия.

– Ну, не такая уж она и достопочтенная, – усмехнулся Бертолло. – Кстати, не отгрызал я ей ничего, – добавил он, будто прочитав мысли Лючии. – Это у нее уродство – в детстве собаки покусали. Но если вы так верите подобным слухам, не стану вас разочаровывать. Я откушу вам вашу драгоценную жемчужину, спрятанную в нежных створках вашей потайной раковины, – ладья в тонких бледных пальцах чуть качнулась, целясь в темную клетку. – А затем, облизывая ваши круглые плечи, белые руки и нежные пальцы – большой, указательный, средний, безымянный – палец, связанный напрямую с сердцем! – и мизинец, двинусь в чарующее путешествие…