Колодец старого волхва - Елизавета Дворецкая

— А ты мне не указывай! — резко, с досадой ответил он. Явор знал, что Переяславец — один из первых любимцев князя Владимира, но сейчас ему было на это наплевать. — Ты-то здесь в гостях, а я дома!

— Мы при князе везде дома, — уверенно ответил Дунай и смерил Явора любопытно-испытывающим взглядом. Оба они были одного роста, но казались неровней. Даже сегодня, в будний день, Дунай был одет в нарядно вышитую рубаху, обут в красные сапоги, на груди его сверкала витая серебряная гривна, широкая — впору седому воеводе. Красный плащ его был сколот на плече серебряной запоной варяжской работы, серебряные бляшки на поясе сверкали сплошной чешуей. Светловолосый и кудрявый, с ясными голубыми глазами и белыми ровными зубами, любимец князя был и любимцем всех киевских девушек. Куда было до него десятнику сторожевого города! Лицо Явора, потемневшее от гнева и внутреннего напряжения, сейчас казалось страшным. И рубаха на нем была грубее, и сапоги проще, и бляшки на поясе в один ряд.

— Здешний, стало быть! — Дунай снова усмехнулся. — Застенный сиделец! Хорошо ли вам тут живется, не тревожат ли мухи? Вы бы хоть ворота иногда отворяли, ветерка бы впустили, а то у вас тут и не продохнуть!

— Пригрелись они тут, уж и выйти в поле боязно! — подхватил его насмешки другой киевлянин.

— Куда там — ноги-то затекли от сидения!

— Бока болят от лежания!

Детские стояли кругом Явора и Дуная, смеялись, поддерживали своего. Но Явор больше никого не видел. Он смотрел только на Дуная, в его красивое, уверенное, смеющееся лицо. Откуда в нем столько гонора — в палатах княжеских нашел его, в палатах и-красуется, а вот каков он в поле будет? И чем он серебро свое заслужил — застольными песнями? И все же перед Дунаем Явор сам себе казался мужиком-засельщиной, и чувство незаслуженного унижения усиливало его гнев и досаду. Раздражение и обида кипели в нем, а Дунай словно нарочно разжигал их.

— Чего на дороге стал? — отрывисто бросил Явор Дунаю, сдерживаясь из последних сил. — Пусти!

Но Дуная нелегко было напугать — его это все только забавляло. Взгляды и смех товарищей-детских подзадоривали его и без того беспокойный нрав.

— Нельзя такому горячему к князю — палату запалишь! — весело отозвался он и с вызовом предложил: — А надобно тебе, так пройди!

Явор сорвал с плеч мешающий плащ, а Переяславец уже стоял перед ним, готовый встретить удар. Нет, не только на словах он был ловок, — Явор даже не заметил, как он успел это сделать, перелился, словно язык пламени. Киевляне волной откатились по сторонам, освобождая место. Кулаки Дуная были привычно готовы к драке, смех исчез с его лица, но голубые глаза смотрели так же ясно, вызывающе и уверенно, словно говорили: «Ну-ну, давай, поглядим, на что ты годишься, а я-то и не таких перекидывал! »

Каждый из детских мог одолеть пятерых, но в Яворе сейчас была ярость рыкаря. По его темному лицу Дунай это понял и внутренне приготовился к нешуточной драке. Явору и в голову не пришло — сейчас он ни о чем не способен был думать, — что нечаянно он сам устроил себе испытание, необходимое для приема в княжескую ближнюю дружину. Даже если он не одолеет Переяславца, а только будет не слишком быстро им побежден, то и этим докажет свое право быть среди витязей князя-Солнышка.

Противники подались друг к другу, но вдруг где-то рядом высокий девичий голос отчаянно вскрикнул: «Нет, стойте! » — и словно голубая птица пала откуда-то сверху и метнулась между Явором и Дунаем.

Оба гридя невольно отшатнулись прочь, на лицах обоих было одинаковое изумление. А между ними оказалась, разведя руки как крылья, воеводская дочь Сияна. Никто не знал, как она здесь очутилась, только нянька ее охала в верхних сенях, не успев спуститься вслед за боярышней.

— Да как ты смеешь такие слова ему говорить! — гневно и взволнованно выкрикивала Сияна в лицо удивленного и растерявшегося от неожиданности Дуная, перед которым вдруг оказался совсем не тот противник. — Вы, киевские, сами только и знаете, что в сафьяновых сапогах красоваться да славою хвалиться, а где она, ваша слава, — в тридевятых землях вся, куда и ворон костей не заносил! На ляхов вам вольно ходить, на хорватов, на чудинов, а нам-то что с них? А Явор не славы себе ищет, он нас тут от степи бережет! У тебя я не знаю, за что гривна на шее, а у него — за полон малоновгородский! У баб тамошних, у детей спроси, которых он у Родомана отбил, от неволи избавил! Вы идете себе славы искать, а он нас беречь будет, — да мы его одного на десяток таких петухов не променяем! И не смей смеяться, чтоб глаза твои бесстыжие на него глядеть не смели!

Сияна сердито сжимала кулаки перед грудью, браслеты на ее белых руках звенели, щеки разгорелись от волнения, а гневные глаза блестели, как голубые звезды. Даже слезы появились в них от обиды за Явора и всю белгородскую дружину. Сияна хорошо знала заслуги Явора, а прямой и справедливый нрав не позволял ей молча слушать, как над ним насмехается киевский щеголь. Этот порыв для нее самой был неожиданностью — словно что-то толкнуло ее.

Дунай, кажется, никогда в жизни не слышал таких горячих упреков, да еще от девицы. Ни слова не отвечая, он отступил назад, в удивлении глядя на Сияну и даже не пытаясь защититься, хотя было чем. Свою гривну он получил из рук князя Владимира после прошлогодней Васильевской битвы за то, что помог уберечь от гибели юного княжича Мстислава. Свой знаменитый шрам на щеке он вынес оттуда же, и с ним еще другой, длинный и глубокий, но скрытый под рубахой на боку и известный немногим. От той раны Дунай едва не умер и выжил, по уверениям Васильевской ведуньи Веснавы, только молитвами всех киевских девушек.

Но сейчас Дунай даже не заметил, что его самого обижают напрасно. Он видел в гриднице дочь воеводы Вышени, но она сидела за столом тихо и скромно, не поднимала глаз, не говорила ни слова, не отвечала на шутливые похвалы князя Владимира и казалась совсем еще девочкой. А сейчас она преобразилась: откуда-то взялись и стать, и решимость, и красота. И в его глазах Сияна вдруг увидела совсем не то чувство, которое хотела вызвать, — не стыд, а удовольствие. Любуясь ею, Дунай не осознал ее упреков. И она вдруг смутилась, воодушевление отхлынуло.

— Да еще и драться задумал — у нас в хоромах, да нашего же побить! — добавила Сияна, но уже не так уверенно, голос ее зазвенел скрытыми слезами. — Коли собрался на чудь, так на чудинов бы удаль и берег…

Но тут силы ее кончились: она не могла больше выдержать такого высокого и сильного волнения, которое восхищенные глаза Дуная только подогрели. Слезы переполнили глаза Сияны и быстрыми ручейками побежали по щекам. Прижав к лицу ладонь, она бросилась прочь так же стремительно, как появилась, и торопливо поднялась по лесенке в горницы. Ей сделалось нестерпимо стыдно, что она вмешалась в спор мужчин, столько всего наговорила да еще и расплакалась у всех на глазах.