Колодец старого волхва - Елизавета Дворецкая

— Вот угораздило, прогневили мы чем-то богов! — причитала Лелея. — Мати Макоше, смилуйся, оборони от беды! И куда тебя только понесло, коза ты безголовая! Сорому не оберешься!

— Да не плачь ты, мати! — скрывая досаду, пытался утешить жену Надежа. — И мы не холопы, не смерды сирые, чтоб князь нас так обидеть мог! Силой не потащит он нашу девку к себе!

Но Лелея не верила утешениям и горевала, словно оплакивала уже свершившийся позор семьи. Надежа строго запретил Медвянке выходить со двора, а челяди велел никого из киевских на двор не пускать, а коли полезут силой, скликать людей будто о татьбе и разбое. Медвянка была обижена и расстроена, спорила с отцом, даже плакала. Вот когда она до конца прочувствовала горе Сияны, которую не пускали на Лельник! То, в чем она видела радость своей жизни, было накрепко запрещено родительской строгостью. И почему? Про князя всегда с три короба наврут, не сделает он им ничего дурного! Но Надежа был непреклонен.

— Буде тебе гулять, догулялась! — с непривычной суровостью сказал он ей. — А мне внука сколотного не надобно, хоть и княжьего рода. Пусть князь себе забавушек у кого другого поищет. Вот будем князя в поход провожать — посмотреть и тебя возьму. А покуда мне носа не смей казать из ворот!

Даже сидя за столом в княжеской гриднице, Надежа чувствовал себя как на еловой лапе, ерзал, едва притронулся к угощениям и все посматривал на князя. Но Владимир-Солнышко, поприветствовав Надежу наравне с прочими, больше на него не глядел. О его любви к красивым девушкам люди не лгали, но перед далеким походом у него были другие заботы.

А вокруг все пировали, кричали славу князю, хвалились ратной доблестью. Только один человек, как и Надежа, не разделял общего веселья. Сотник Велеб сидел мрачный и только пил кубок за кубком пахучий малиновый мед. В этот раз его сотня не шла в поход, а оставалась беречь Белгород. Добыча и слава на сей раз достанутся другим, и ничто не могло утешить Велеба.

На другой день весь Белгород гудел новостью: князь с большой дружиной идет на чудь! Многие радовались, надеясь на богатую добычу, но кое-кто беспокоился.

— На чудь-то хорошо, а как бы не пошли бы на нас печенеги! — толковал Надеже сосед, старшина сереброкузнецов Вереха. — Пора для них удобная — травень, как бы по траве по новой не наладились они к нам! Прослышат, что князя нету и ратей нету… Вот, остается у нас Велебова сотня, а что сотня сделает? В орде же тысячи несчетные! У нас один воюет, а на него семеро пашут. А у степняков — ни пахать, ни сеять, сколько мужиков, столько и воев, на нашего одного ихних десять! Стены-то у нас крепкие, да в осаде сидеть — припас надобно. Обещал князь дать припас, да где он? Ты его видал? И я не видал. Вот и думай, что нам с сего похода ждать — добра или худа. Как по-твоему, Яворе?

Явор тоже был здесь. Надежа увидел десятника на улице и сам зазвал в гости. Явор пришел охотно, надеясь повидать Медвянку. Она сидела в углу, ни на кого не глядя, неразговорчивая и угрюмая. Несмотря на все уговоры, отец держался своего решения не выпускать ее со двора. Медвянка была просто убита таким разочарованием, но ослушаться не смела. Меньше прежнего расположенная заниматься полезным делом, она бродила по дому и по двору, вслух жаловалась на судьбу и завидовала Зайке. Младшая сестра вольно бегала по всему детинцу и вместе с другими детьми целыми днями сидела у ворот княжеского двора, любовалась на бояр, гридей и их коней в блестящей серебром упряжи, а потом возбужденно пересказывала сестре все, что видела. Но Медвянку это мало утешало. Где-то там, на площади за тыном, ходил тот самый голубоглазый парень из детских, показавшийся ей самим Яровитом. Иногда Медвянке казалось, что она слышит в гуле голосов за тыном и его веселый голос, что-то кричащий, поющий, смеющийся. Он был так близко, но они не могли увидеть друг друга. Медвянке казалось, что за неизвестную вину она одна не допущена на всеобщее веселье.

И Явор, не сводящий с нее глаз, вызывал у нее только досаду. Куда ему до киевских витязей! Он был таким скучным и невзрачным по сравнению с киевлянами, что Медвянку даже злила его упрямая надежда ей понравиться. А киевская дружина завтра-послезавтра уйдет в поход, и она, быть может, никогда уже не увидит ни княжичей, ни воевод, никого, кроме Явора с его кривым носом! Медвянке было тоскливо и досадно, а одолевать дурные чувства она не умела.

А Дунай Переяславец, занявший столько места в ее мыслях, тем временем вовсе не думал о ней. Его увлечения быстро загорались и быстро угасали, ему нравились все девушки на свете, но ни к одной он не был по-настоящему привязан, ни разу не думал посвататься, хотя в двадцать один год пора было обзаводиться семьей. Его занимало только то, что было у него перед глазами. А с глаз долой — из сердца вон. В другое время и с Медвянкой бывало так, но теперь, в домашнем заточении, ей было не на что отвлечься и не о чем больше думать. А Дунай в потоке забот и новых впечатлений давно потерял из памяти ее образ. Небесный его покровитель — Яровит — влек его к новым и новым встречам, разговорам, мечтам.

Не таков был Явор. Его чувства и привязанности возникали не так легко и не давались кому попало, зато держались крепко. Однажды полюбив Медвянку, он любил ее вблизи и вдали, в радости и в печали. Никакой поход не мог заставить его забыть о ней — среди дел и забот он любовался ее образом в своем сердце и черпал в нем силы для нелегкой ратной службы. Может быть, Медвянка и не стоила такой глубокой и сильной любви, но таким уж был сам Явор, такими были и его чувства — делить себя он не умел.

Сейчас Явор видел, что Медвянка не хочет разговаривать с ним, но то и дело поглядывал на нее. Его тревожил ее расстроенный вид, — он тоже слышал о ее встрече с князем и думал, что она боится злых языков. Он и пришел сюда сегодня, чтобы узнать, не нужна ли ей защита, и Надежа был всем сердцем благодарен ему за это.

Услышав свое имя, Явор отвлекся от мыслей о Медвянке и повернулся к Верехе.

— Как мыслишь, ждать ли нам сим летом печенегов? — повторил сереброкузнец.

— Не посмеют! — уверенно ответил Явор. — В прошлое лето из-под Васильева так их погнали, что долго помнить будут.

— Так ведь сколько городов тогда полки собирало! — воскликнул Вереха и принялся вспоминать: — Из Киева были, из Овруча, из Чернигова самого! А ныне-то где они все? Все в чудь идут, а мы с чем остаемся?

— Как так с чем? — вскричал Надежа и выразительно махнул в сторону Явора. — А нашего тысяцкого дружина? Наши-то соколы ясные с нами остаются, — да пусть хоть три орды под город придут, я бояться и не вздумаю!

— Одно хорошо — за твоими стенами нас не взять! — сказал Вереха. — Истинно, как в Перуновом Ирье живем!