Киссинджер о Киссинджере - Уинстон Лорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так, мы хотели быть уверенными в двух вещах. Что каждое ведомство будет услышано и что каждая точка зрения будет представлена, даже если она не была выработана в том или ином ведомстве. Бьюсь об заклад, но мы провели больше заседаний, чем при любой сопоставимой администрации, по вопросам вероятного направления нашего развития.
С самого начала у вас была эта серия памятных записок по вопросам национальной безопасности с просьбами к ведомствам направить необходимые данные и представить свои соображения.
Правильно. Мы начали этот процесс, рассылая вопросники по всем основным темам. Поэтому тогда мы проводили такие межведомственные совещания, и они все в чистом виде использовались на заседаниях СНБ. Но до начала любого заседания СНБ мы, сотрудники аппарата СНБ, готовили справочные материалы для президента. Обычно было два типа памятных записок. Была полная докладная записка, в которой формулировались все варианты, как мы их понимали, и история вопроса. И была итоговая памятная записка, в которой говорилось: «Это будет представлено вам на заседании СНБ и будет представлено вам в форме этих вариантов».
Встречи проводились таким образом, что на самой встрече не принималось никакого решения. Обычно встреча начиналась с того, что я обрисовывал варианты. В этом случае каждое представленное ведомство имело возможность высказать свое мнение о том, полностью ли мы в СНБ отразили его мнение. Никсон слушал все высказывания. Шла дискуссия, а затем Никсон уходил, чтобы изучить все варианты. Он обычно объявлял о своем решении в виде меморандума о решении СНБ несколько дней спустя.
Если я помню точно, документы, которые шли Никсону, включали исследовательские памятные записки, которые были довольно объемистыми. Но я бы сказал, 90 процентов из них он читал. Плюс итоговая докладная записка примерно на 5—10 страниц. Проходила дискуссия, затем встреча заканчивалась, а Никсон уходил и брал документы с собой.
Никсон как личность представлял тип людей, которые любят уединенность. Ему не нравились аргументы, высказываемые всеми подряд присутствующими без разбору, в которых ему надо было бы поддержать ту или иную сторону. Он любил выслушать довод, но предпочитал не участвовать в дебатах, в том смысле, что ему пришлось бы сказать: «Вы правы». Ему нравилось выслушивать все и обдумать все это, а затем уже высказать свое решение в письменном виде, почти как судьей Верховного суда.
Потому по практическим повседневным вопросам Никсону не нравилось встречаться с кучей народа, который не мог ничего добавить к его мыслям. Если сравнивать его со многими другими президентами, которых я видел, у него был более ограниченный график ежедневной работы и он больше времени проводил в своем убежище, созданном им в здании исполнительного управления.
Он проводил там время за чтением. Так, я мог видеть его, скажем, много раз на дню и, уж конечно, раз в день. Но там не было официального брифинга, когда мы гуляли бы по утрам и говорили: «Вот это то, что произошло в течение дня». Это был своего рода непрерывный разговор, потому что вероятность была такова, что в трех случаях из пяти он звонил мне в течение ночи или просил прийти поужинать. Поэтому это был продолжающийся разговор, который, как вы могли бы сказать, был разделен на основании того, что я буду управлять повседневным механизмом и сообщать ему о том, что случилось, и обобщать все. Он не хотел заниматься большим количеством технических деталей. Но поскольку речь шла о политическом вопросе, то он должен был знать его и хотел знать это дело. Китай был, конечно, главной проблемой. В этом вопросе он хотел бы знать все.
Мне показалось, что этот подход Никсона применялся, когда вы отправлялись на переговоры тоже, что вы направляли ему памятную записку по вопросам стратегии того, что он хотел добиться, а затем все детали переговоров оставлял на ваше усмотрение.
Ну, сначала никогда не планировалось, что я должен был бы делать на переговорах. Это не входило как-то в нашу изначальную договоренность. Но так получилось, что Никсон понял или пришел к такому пониманию, что я знаю детали бюрократической ситуации, а также знаю ход его мыслей.
Так что то, что сказал Уинстон, фактически соответствовало действительности. Мы составляли длинные памятки до моего отъезда, в которых мы говорили: «Вот вопрос, и он вот таким образом развивался, а вот к этому мы стремимся или будем стремиться». Затем мы писали отдельную служебную записку, в которой говорилось, «ниже то, что я намерен сказать, а тут то, как мы намерены отреагировать». Никсон, как правило, делал подробные пометки на них и комментарии, которые мы бы, конечно, учитывали. Но когда я уже был в пути, я отправлял ему ежедневный отчет, а он никогда не вмешивался. Я не могу припомнить ни одного такого случая.
Когда Никсон занимался такого рода процессом принятия решения, что вы сообщали министерству обороны, государственному департаменту?
В разных случаях по-разному. Изучение фактических альтернатив, по сути, возлагалось на все ведомства, потому что они были частью процесса принятия решения. Вы должны помнить, что это был период небывалых утечек. Так что наш процесс выработки вариантов, в ходе которого почти всегда имели место утечки, был очень открытым и прозрачным. Когда Никсон хотел прийти к какому-то решению, он тогда ограничивал количество участников.
Позвольте мне привести один пример. Приблизительно на четвертой неделе работы этой администрации, в субботу, состоялось заседание СНБ по политике на Ближнем Востоке. После встречи Никсон сказал мне: «Старику на самом деле очень понравится, если мы оба отправимся в Национальный военно-медицинский центр имени Уолтера Рида и проинформируем его по этому вопросу, сказав ему, в чем суть проблем». Итак, мы отправились, а я обобщил материал для Эйзенхауэра по итогам того, что случилось, и Никсон еще дал свою интерпретацию. Но он еще не принял окончательное решение. Это был воскресный вечер.
В понедельник утром весь материал о заседании СНБ был напечатан в «Нью-Йорк таймс» (заседание СНБ, о котором мы сообщили Эйзенхауэру, чтобы показать ему, что именно происходит). Мне позвонил помощник Эйзенхауэра генерал Шульц, который сказал: «Генерал хочет переговорить с вами». Эйзенхауэр использовал слова, которые я прежде с ним не ассоциировал, о том позоре, который случился, – все, что мы рассказали ему как сверхсекретную информацию, оказалось
