Любители варенья - Фридрих Незнанский

Улица Ленина совсем не изменилась за те годы, сколько он здесь не бывал. А последний раз он приезжал сюда еще с матерью, когда ему было лет тринадцать. Тут у него и компания сложилась веселая, все пацаны, как на подбор, — без царя в голове и на выдумку горазды. Здесь где-то киоск стоял, который они ночью грабанули и благополучно смылись. Теперь нет его, зато на его месте магазинчик вполне европейского вида — маленький, из красного кирпича, крыша из модного пластика не пластика, а какой-то хрени зеленого цвета. Он новомодных материалов и названий не знает. Столько всего нового появилось в мире за время его отсидки. Это ж сколько наверстывать нужно!

На соседней улице уже народу побольше, пооживленнее, потому что рядом совсем уж центр. А если еще минут тридцать пешочком прогуляться, то и на набережную можно выйти. А там и море. Надо себе плавки купить, днем вода прогреется, можно и искупаться. Он когда-то и в конце октября в Черном море купался, и ничего, хоть народ смотрел и удивлялся. А в середине сентября, можно считать, бархатный сезон.

Девки-то какие пошли красивые, яркие, так бы и съел! Крюкин даже облизнулся. Но эти девки не про него, нечего и рыпаться. Домашние девочки, избалованные. Ему бы что попроще. Вот как раз такая и идет — губы накрашены, будто кровью обпилась, румянец на всю щеку, прямо от глаз до подбородка. И глазища плавают в такой густой синеве, что даже страшно за нее, сколько ядовитой краски на себя извела.

— Ну что, красотка, пойдем погуляем? — с места в карьер начал Крюкин незатейливое ухаживание.

— А деньги у тебя есть, красавчик? — деловито поинтересовалась она. Крюкин даже опешил. Он хотел ее осчастливить, а она же еще и денег хочет!

— Деньги есть, но не про твою честь, — сердито ответил он.

— Ну и гуляй, дядя, — бесстрашно ответила девица и двинула дальше, виляя задницей, в которую так и хотелось ногой заехать.

«Ну ты глянь, блин, совсем шлюхи оборзели, ни хрена не боятся. Ведь поняла, что я из зоны… То ли дура, то ли крыша у нее надежная…»

Крюкин решил не париться, жизнь только начинается, он свое еще подгонит.

На набережной гуляли цивильные люди, морячки, девчонки, прямо будто у них тут городской праздник. Крюкин как-то не очень уютно чувствовал себя в этой яркой толпе, ему казалось — все на него смотрят, потом что и одет плохо — явно с чужого плеча, и с лица не красавец: бледный, как смерть, — а где ему загорать было на зоне? Ноги сами вынесли его на пляж. И тут праздник жизни, а до чего же девки хороши! Все голые, точнее, почти голые, все у них наружу, а он так истосковался по бабскому телу!.. Надо было ту шлюху подцепить, хрен с ней, посулил бы ей денег. А там можно было бы и кинуть. Но ведь не одна она такая, Новороссийск — город портовый. А где порт — там и шлюхи. Это он стопудово знал. В глазах прямо зарябило от голых тел, даже в горле пересохло. Вдоль набережной прямо западные питейные палатки, пей — хоть залейся. И пива-то разных сортов, глаза разбегаются. И очереди небольшие, не то что в старые времена, когда, чтобы потушить пожар в глотке, нужно было еще и настояться в очереди… Он пристроился за двумя мужиками, которые вели неторопливый разговор о каком-то убийстве, и понял, что позапрошлой ночью замочили проститутку, где-то в том конце набережной, — указал рукой один из говоривших. Мужики получили свое пиво и ушли, а Крюкин взял сразу три бутылки и сел за столик. Хорошо-то как… И как быстро забывается все плохое, словно он век вот так гуляет праздно и пьет в свое удовольствие. Повезло, что ему срок скостили, а то еще три года пришлось бы чалиться…

Лучше бы он не вспоминал о своей отсидке. Потому что мысли сразу вернулись к прошлому, а ведь так хорошо начал свой день. Но память никуда не денешь, как ни старайся отвлекаться на все эти сиськи и задницы, которые так и мелькают вокруг. Так и хочется какую-нибудь ущипнуть…

Подумать страшно — отсидел двенадцать лет… Считай, чуть ли не полжизни проворонил. А ведь сколько всего можно было успеть! В Саратове тогда с корешами удачно палатки бомбили, прямо одну за другой. Страху на город навели, хорошо погуляли, пока милицейский патруль их с поличными не поймал. И он тогда почти уже и вырвался, да какой-то елдан в милицейской форме его как засветил промеж глаз своим дубком, так Крюкин с ног и свалился. Ох и разозлился он на мента, хорошо что голова у него крепкая, даже сознание не потерял. А вскочил сразу и кулаком менту по кумполу. От всего сердца. Тот только крякнул, а тут к менту и подмога подоспела. Корешей уже повязали, так что вся команда ментовская на него дружно накинулась, наваляла, нос сломали, и тогда уже смогли взять. Когда нос болит — это еще похуже, чем зубы. Тогда за участие в разбойном нападении и нанесении побоев должностному лицу целых пятнадцать лет дали. Тоже мне побои — один раз ведь только вмазал, но крепко. И на память о ментовских доблестях на носу гуля какая-то образовалась. Перелом-то со смещением получился. А кто ж на зоне носы лечит? Скорее покалечат…

Мать за эти годы поездила-поездила с передачками, застудилась однажды в холодах да и померла от воспаления легких. А отец еще раньше помер от цирроза печени. Одна тетка и осталась. Иногда письма писала, но передачи ни разу не привозила, даже посылки не посылала. Письма, конечно, писать легче, все его нравоучениями воспитывала. Дескать, надо жить честно. Ну и прожила честно, всю жизнь в библиотеке районной проработала. А пенсия у нее какая? Вон как глаза жадно сверкнули, когда он ей тыщу дал.

Подышал Крюкин свежим воздухом, зашел в магазин плавки купить, искупнулся и лег спать на песочек. Только голову замотал рубахой жмурика, чтобы не напекло. Днем в середине сентября солнце здесь печет будь здоров.

Проснулся он только к вечеру. То ли отсыпался за всю дорогу, то ли на солнце его сморило, но когда он высунул из-под рубахи лицо и оглядел пляж, народу как не бывало. С набережной шум доносился, люди гуляли, а вот на пляже никого. И продрог он уже. Собрался домой, пора уже и ужинать. Не зря же он тетке такие бабки отвалил. И опять поразили его местные красотки, но что-то не очень они ему радовались. Ни одну не удалось склеить. И что в нем не так? Ведь раньше, до тюрьмы, бабы у него были, не слишком много, но и жаловаться грех. А сейчас — ну ни одна не реагирует, словно он прокаженный. Раздосадованный Крюкин свернул на улицу Багратионовскую и увидел троих алкашей, а с ними бабу. Те уже шатались, но бурно спорили, кому бежать за водкой. Он остановился и весело спросил:

— Какие проблемы, мужики?

— О, мужик, выпьешь с нами? — обрадовался ему, как родному, один из них — чернявый, с широкими скулами и тоненькой ниточкой усов под здоровым шнобелем.

— А есть что хлебнуть? — спросил Крюкин, а сам уже устремил жадный взор на бабу. Так бы он ни за что не остановился с алкашами, поскольку сам был трезв, как стеклышко. Но баба, еще не совсем пьяная, пялилась на него и даже улыбалась поощряюще. Первая за весь этот неудачный в смысле женского внимания день.

— Пока нету, все уже выпили, но может, ты поставишь? А то у нас только на одну наскреблось, — с мольбой в голосе проговорил второй — белобрысый молодой парень с налитыми кровью глазами. Небось уже давно квасит — подумал про него Крюкин.

— Деньги есть — Уфа гуляем, денег нет — Чишмы сидим… — пошутил он.

— Чего? — не поняли мужики.

— Подкол… Лады, ставлю. Ща принесу, — пообещал Крюкин и вернулся на уголок, где только что видел бабок с бутылками в хозяйственных сумках, которые они поставили прямо на асфальт. Там он уже не скупился — купил у какой-то бабки пять бутылок водки, наверняка самопальной, потому что взяла недорого, и вернулся к взволнованной предстоящим пиршеством компании.

— А пить где будем? На улице, что ли? — спросил у оживившихся алкашей.

— Зачем на улице? У нас хата имеется, — горделиво приосанился чернявый.

Хатой оказался заброшенный сарай в глубине двора, куда они всей гурьбой и направились. Давненько здесь никто не жил. Остатки дома растаскали по бревнышкам, а сарай остался за ненадобностью. Сколоченный кое-как в древние времена, покосившийся и почерневший от старости, он даже вызвал опасения у Крюкина.

— Не завалится?

— Да мы здесь всегда отдыхаем. Он еще сто лет простоит, — пообещал белобрысый. Чернявый и еще один мужичонка, весь какой-то неказистый, корявый, только рассмеялись, любовно поглядывая на водку. Четвертый мужик оказался немым, только мычал что-то да руками размахивал. А бабенка повеселела, волосенки свои пригладила, зажмурилась довольно и скромненько села в уголок. Немой достал из кармана стопочку пластиковых стаканчиков многоразового использования, как заметил Крюкин, и раздал жаждущим товарищам. Крюкин наделил всех и терпеливо дожидался, кто отвалится первым. Мужикам много не надо было, поскольку пиршество у них продолжалось, видно, уже давно — их развезло вконец, но они еще трепыхались и даже желали общаться, приставая с дурацкими расспросами. Но Крюкин подсел к бабенке и завел с ней разговор. Спросил, как зовут, ответила — Настя. Спросил на всякий случай, замужем ли. А то вдруг кто-нибудь из этих мужиков ее муж. Чтобы потом не предъявил на нее свои права. Бабенка кокетливо ответила, что муж объелся груш, из чего Крюкин понял, что никто в ней не нуждается, кроме него, и то потому, что давно уже не имел бабы. Двое тем временем быстро отключились и захрапели, повалившись друг на друга. Двое еще немного покуролесили и тоже наконец угомонились. И когда Крюкин, в предвкушении великого наслаждения конкретно ухватил бабенку за кое-какие места, она вдруг стала отбиваться. Вот это Крюкину совсем не понравилось. На водку тратился? Тратился. Этих уродов слушал? Слушал. Время потерял? Потерял. Да и бабенка на трезвую голову была совсем бросовая, это только с большого горя да еще накачав себя водкой, он перестал обращать внимание на ее немытую рожу и грязные ноги. А также на прыщавые щеки и крепкий дух несвежей одежды. Пришлось ее немного помять, но баба сопротивлялась, словно ее собирались лишить девственности. Он совсем озверел, не ожидая такого бешеного сопротивления, и, в конце концов, решил ее деморализовать, обхватив сзади шею и не выпуская, пока она не обмякла в его руках. А когда он уже приготовился совершить то, чем были заняты его мысли весь этот день, баба взяла и испустила дух. То есть буквально откинулась под ним. Видимо, он перестарался, дыхалку ей совсем переклинил. Крюкин сразу понял, что бабец загнулась, но не хотел себе верить. Это ж надо какую подлянку ему устроила! На всякий случай он потряс ее и даже огрел кулаком по кумполу. От такого удара мертвый бы встал, не то что живой. Но эта шмара не желала подавать признаков жизни. От досады отпихнул бабу, и та повалилась, как тряпичная кукла. Но кукла такая увесистая, пришлось еще раз подтолкнуть, чтобы освободить пространство и не наступить на спящих мертвецким сном мужиков. Вся компания дрыхла, как в лафовом отеле. Не оставалось ничего делать, как возвращаться домой.