Дамский мастер - Ирина Грекова

В общем, вечер прошел и даже имел успех, по успех довольно средний, непропорциональный затраченным усилиям. Я сама чувствовала, что это - не совсем то... На другой день я вызвала секретаря комсомольской организации Сережу Шевцова. Парень медлительный, но солидный, а главное, не врет.

- Ну как ребята - довольны вечером?

- Ничего, - сказал он без энтузиазма.

- Ну, а что они говорят?

- Разные есть мнения. Одни довольны, а другие говорят: раньше лучше было.

- Как, эти зайцы?

- Нет, какие там зайцы. - Он махнул рукой вроде Виталия. - Зайцами у нас никто не увлекается. Хохочут так, от нечего делать. Нет, они говорят, что раньше оставалось больше времени на танцы...

- Хорошо, Сережа, мы это учтем.

Да, думала я, оставшись одна, нет ничего таинственнее смеха. Нет ничего неуловимее. В чем тут секрет? Для одного смешно, для другого - глупо. Для одного смешно, для другого - страшно. Для одного смешно, для другого скучно... Может быть, надо было просто выпустить на эстраду Сашу Лукьянова и заставить его согнуть ногу...

Так, не совсем бесславно, но и не триумфально кончилась моя работа в качестве внештатного затейника.

11

И еще одно последствие было у первого, неудачного вечера. Галя и Виталий стали встречаться. Мне это было нетрудно обнаружить. Часто, снимая телефонную трубку, я слышала по параллельному проводу резкий, высокий голос Виталия и голубиное воркование Гали. А что? Для нее это неплохо. Виталий - мальчик серьезный. И Галя казалась счастливой. Каждые три-четыре дня она являлась с новой прической, на зависть всем институтским девочкам. То это была диковинная башня, делавшая ее лицо надменным и прозрачным. То - под девятнадцатый век - гладко, до глянца затянутые назад волосы и пышный, богатый узел на шее. А иногда - девические пряди, нежно рассыпанные по плечам, и косая челка над голубыми глазами... И каждый раз у нее было новое лицо, и с каждым разом она казалась счастливее...

Только это длилось недолго. Постепенно стали увеличиваться интервалы между прическами: неделя, две недели... И вот однажды я пришла на работу Галя плакала.

- Галя, милая, что с вами такое?

Она плакала по-детски, самозабвенно, глубоко шмыгая носом.

- Галя, что случилось?

Она потрясла головой.

- Ну, скажите же мне, маленькая, в чем дело? С Виталием что-нибудь?

Она снова потрясла головой отрицательно, по было ясно, что да.

- Ну, сядьте как следует, вытрите нос, поговорим.

Еле-еле удалось от нее добиться толку.

- Он меня не любит.

- Ну, зачем же так думать? Ведь было у вас все хорошо...

- Нет, не говорите, Марья Владимировна, я знаю: не любит.

- А вы его?

- А я его люблю. Раньше я но думала, что способна на такое серьезное чувство. А теперь полюбила... Надо же...

Снова потоки слез.

- Марья Владимировна, моя жизнь тоже не очень счастливая. Вы не смотрите, что я на мордочку ничего, меня ни один мужчина не любит.

- А Володя? - не удержалась, спросила я.

- Ну, что Володя? Володя женатик. Он только со мной встречался, пока жена в положении была...

Что ей сказать? Вот и жалко мне ее от души, а чувствую: нет у меня для нее нужных слов. Ортогональность проклятая.

Я погладила Галю по голове.

- Ну, успокойтесь, девочка, может быть, все не так уж плохо. Хотите, я с ним поговорю?

- Ой, поговорите, Марья Владимировна! Он вас послушает, я знаю. Он вас сильно уважает. Хотите верьте, хотите нет, мы когда с ним встречаемся, он только о вас и говорит.

Лестно, но нелепо.

12

- Виталий, - сказала я, - знаете, у меня с вами будет один серьезный разговор.

Он нахмурился.

- Это о Гале?

- Совершенно верно.

- Этот разговор я давно предчувствовал. Но, в конце концов, здесь вины моей никакой нет. Я интересовался Галей как подходящим материалом для прически, у нее живой волос, упругий и хорошо принимает форму под любым инструментом. Я пробовал на ней различные типы бигуди. А теперь я ее голову исчерпал, мне это уже неинтересно, я должен развиваться дальше, не могу же я всегда работать над одним типом волос.

- Как вы не понимаете, что здесь дело не в волосе.

- С другой стороны, вы сами можете понять, что я еще не готов, чтобы расписаться, - ни по возрасту, ни экономически. Мне еще нужно сдавать за десятилетку, не говоря уже об институте, а площадью я не обеспечен. Если бы у нее была площадь, я мог бы этим заинтересоваться, а то у нее одна комната, и там же мать и сестра.

- Виталий, как вы можете? Это ужасно, что вы говорите. Ставить такой вопрос в зависимость от площади... Как это цинично, неужели вы не понимаете?

Он поглядел на меня с таким искренним недоумением, что мне стало совестно.

- Для меня вопрос площади имеет огромное значение. Если я когда-либо женюсь, то только так, чтобы у меня и моей жены были приличные квартирные условия. Куда я ее приведу? В свой угол? Это несолидно. К тому же я имею к моей жене главное требование: чтобы она не мешала мне двигаться, а, наоборот, помогала. Я, например, много времени трачу на приготовление пищи: завтрак, обед и ужин, это все вычитывается из моего личного времени. Вполне может случиться, что я женюсь, а она меня будет тянуть в своем развитии.

- Ох, Виталий! Что вы только говорите! Разве это важно?

- А что важно?

- Важно одно: любите вы ее или нет.

Виталий задумался.

- Возможно, что и люблю. Я ведь еще молод и сам не знаю, люблю ее или нет.

Он занялся моей головой и замолчал. Я тоже молчала.

- Марья Владимировна, я хочу задать вам один вопрос. Можно?

- Разумеется.

- Марья Владимировна, я вас очень высоко ставлю по развитию, совершенно серьезно, и даже уважаю больше, чем родную мачеху... У вас, конечно, большой опыт. Я вас хотел спросить: по какому это признаку можно узнать, любишь человека или нет?

Вот так вопрос! Придется отвечать. Я подумала.

- Вы мне задали трудный вопрос, но я постараюсь на него ответить. По-моему, главный признак - это постоянное ощущение присутствия. Ее нет с вами, а все-таки она тут. Приходите вечером домой, открываете дверь, комната пустая - а она тут. Просыпаетесь утром - она тут. Приходите на работу - она тут. Открываете шкаф, берете инструменты - она тут.

- Это я понимаю, - сказал Виталий.

- Ну вот и хорошо.

Снова помолчали, на этот раз - подольше, и наконец он заговорил:

- Марья Владимировна, вы мне очень понятно рассказали признаки, и теперь я вполне уяснил, что в таком понимании я Галю не люблю.

- Ну как, поговорили? - встретила меня Галя.

- Поговорила.

Тут бы Гале спросить: ну как? Но она спрашивать не стала - и так все поняла. Чуткая девочка моя Галя!

Эх, горе женское! И всегда-то одинаковое, и ничем ему не помочь...

13

В середине зимы заболел и умер Моисей Борисович, и кресло рядом с Виталием опустело. Жалко: хороший был старик... Некоторое время продолжали еще его спрашивать по телефону - наверное, те красивые старухи с голубыми волосами, - а потом и эта ниточка оборвалась, и о старом мастере все забыли.

А к весне над соседним креслом появилась новая фигура - женщина-мастер по имени Люба. Крупная, тяжелая, как битюг, с вытравленными перекисью нахальными волосами. Она сразу невзлюбила Виталия - еще бы! Никто не хотел к ней - все к нему. Когда Виталий работал, она с показным равнодушием обтачивала пилкой свои ярко-лиловые ногти и пела: тирли-тирли. Иногда подходила к ожидающим и как бы невзначай бросала:

- Обслужимся, девочки? Э?

- Нет, мы уж подождем.

Ей доставались большей частью "перворазницы" - деревенские женщины с белыми морщинами на коричневых лицах, которые застенчиво вынимали из волос цветной пластмассовый гребень и спрашивали: "А на шесть месяцев у вас делают?.." Люба обслуживала их брезгливо, червяком поджав ядовито-красные губы.

Меня она тоже невзлюбила. Я, например, всегда с ней здоровалась, а она не отвечала. Как-то раз я задержалась, переводя Виталию английский журнал, и слышала, как она сказала кассирше:

- У самой дети взрослые, скоро внуки, а она - с мальчишкой. И думает, что интересная: фы-фы, а никакой интересности нет, одна полнота.

А Виталий начинал нервничать, все чаще обходился невежливо с осаждавшими его дамами, говорил: "Я один, вас много..."

И вот однажды, придя в парикмахерскую, я застала его плачущим. Если можно плакать сухо, то он именно это и делал. Он судорожно прибирал у себя на столе и плакал беззвучно и зло, хлопая ресницами. Эх, дети: тогда одна, теперь другой. Я подошла.

- Марья Владимировна, вы меня извините, я вас не могу обслужить.

- Что случилось, Виталий?

- Ничего особого не случилось, только я должен сейчас уйти домой.

- Ну, что же все-таки с вами? Не отпущу вас, пока не скажете.

- Я должен был это предвидеть.

- Что предвидеть? Ну-ка сядьте, Виталий, и расскажите мне все как есть.

Он сел:

- Марья Владимировна, я так и знал, что они не дадут мне спокойно работать.

- Кто "они"? Люба?

- Да, и Люба, и другие нашлись, солидарные с ней, мастера из мужского зала, и кассирша Алевтина Петровна. Я им давно раздражаю нервную систему своей работой. Ко мне клиентура ходит, я позволяю себе тратить много времени на операцию, план страдает, меня опять-таки к телефону нужно звать - все это озлобляет их против меня. Кроме того, имеется много желающих. Я просто не способен обслужить всех желающих, мне это не интересно даже экономически. Зачем это я буду причесывать каждую клиентку - она приходит в год два раза: на май и на ноябрьскую, от силы Новый год. Выбирая себе клиентуру, я всегда смотрю: могу ли я в данном случае почерпнуть для своего развития, а не то чтобы обслуживать сплошь и каждую. Они обижаются, пишут в жалобную книгу. На меня уже скопилось несколько жалоб, но мне это безразлично, поскольку меня интересует работа и только работа.