Дамский мастер - Ирина Грекова

- Марья Владимировна, вы меня извините, я вас не могу обслужить.

- Что случилось, Виталий?

- Ничего особого не случилось, только я должен сейчас уйти домой.

- Ну, что же все-таки с вами? Не отпущу вас, пока не скажете.

- Я должен был это предвидеть.

- Что предвидеть? Ну-ка сядьте, Виталий, и расскажите мне все как есть.

Он сел:

- Марья Владимировна, я так и знал, что они не дадут мне спокойно работать.

- Кто "они"? Люба?

- Да, и Люба, и другие нашлись, солидарные с ней, мастера из мужского зала, и кассирша Алевтина Петровна. Я им давно раздражаю нервную систему своей работой. Ко мне клиентура ходит, я позволяю себе тратить много времени на операцию, план страдает, меня опять-таки к телефону нужно звать - все это озлобляет их против меня. Кроме того, имеется много желающих. Я просто не способен обслужить всех желающих, мне это не интересно даже экономически. Зачем это я буду причесывать каждую клиентку - она приходит в год два раза: на май и на ноябрьскую, от силы Новый год. Выбирая себе клиентуру, я всегда смотрю: могу ли я в данном случае почерпнуть для своего развития, а не то чтобы обслуживать сплошь и каждую. Они обижаются, пишут в жалобную книгу. На меня уже скопилось несколько жалоб, но мне это безразлично, поскольку меня интересует работа и только работа.

- Ну, а что же вас сегодня так расстроило?

- Произошел такой случай: они выкрали у меня из кармана записную книжку, где записаны адреса и телефоны клиенток, и эту книжку передали в профсоюзную организацию для разбора дела.

- Какого дела? Разве вам нельзя записывать любые адреса, какие вам вздумается?

- Конечно, формально можно, но фактически эти женские адреса показывают, что я имею свою клиентуру, а это строго запрещено. Я должен работать всех одинаково и давать план. Я себя до этого не допускаю, так как, давая план, я невольно буду скатываться в сторону халтурной работы. Сейчас, например, модная линия требует челочки. Эту челочку надо продумать, у меня на эту челочку больше уйдет, чем на целый перманент. В существующие нормы это не укладывается. Вот они, опираясь на все эти факты - записная книжка, жалобы, невыполнение плана, - собираются раздуть против меня целое дело.

- Подумаем, Виталий, нельзя ли вам как-нибудь помочь?

- Я уже думал, и помочь мне трудно. Дело в том, что у нас довольно бездарная директорша - грубости, оскорбления мастеров, буквально мат. К тому же Матюнин против меня.

- Кто это еще Матюнин?

- Это заведующий сектором парикмахерских нашего управления культурно-бытового обслуживания.

- А за что же он против вас?

- За мои выступления. Тут меня выдвинули секретарем комсомольской организации по району. Я не отказался, несмотря на отсутствие времени. Я должен выдвигаться в своем развитии, получать авторитет. Авторитет у меня не такой уж маленький, но и не очень большой, средний. Так вот, на комсомольском собрании я выступил и стал заострять вопрос. Говорю, говорю, заостряю...

- Какой же вы вопрос заостряли?

- Насчет амортизации инструмента. Говорю: когда будет возбужден вопрос о безобразиях выплаты компенсации на амортизацию инструмента? Так и сказал и этим очень выиграл в своем авторитете. Матюнину это, конечно, не понравилось, он сам заинтересован в том, чтобы амортизацию не выплачивать.

- Почему заинтересован?

- Он имеет от этой недоплаты прямую выгоду.

- Крадет, что ли?

- Не так чтобы буквально крадет, но пользуется.

- Неужели с этим нельзя ничего сделать?

- Очень трудно. Эти предприятия культурно-бытового обслуживания, грубо говоря, тащатся за хвостом у государства. А они - Матюнин и такие же, как он, - пользуются тем, что до сих пор государству в своем движении некогда было навести в этом деле законность. Взять, скажем, расход материалов. Существует определенная норма на операцию. Тут недодал, тут заменил, а некоторые ухитряются пускать в ход вторично, и это все деньги. А еще я позволил себе заострить вопрос о культуре обслуживания. Лучше плохо обслужиться у культурного мастера с хорошей внешностью, чем то же плохое обслуживание иметь плюс хамство. Это возбудило против меня тех мастеров, которые еще не овладели культурой обслуживания...

- Послушайте, Виталий, - сказала я, - а что, если я ему позвоню?

- Кому?

- Да Матюнину, будь он проклят.

- Я был бы вам очень благодарен.

- Ну, так давайте телефон.

Я набрала номер. Мне ответил жирный, чувственный бас:

- Матюнин у аппарата.

- Товарищ Матюнин? С вами говорит директор Института информационных машин профессор Ковалева.

- Очень приятно, - сказал бас.

- Товарищ Матюнин, тут в одной из ваших парикмахерских работает молодой мастер, Виталий Плавников.

Матюнин молчал.

- Вы меня слышите?

- Слышу, - ответил он суховато.

- Так вот, я уже второй год у него причесываюсь и должна сказать, что это выдающийся мастер, настоящий художник...

- У нас все мастера хорошие, - сказал Матюнин железным голосом.

- Но этот мастер... Вы же знаете, что у него отбоя нет от клиентов...

- Не нахожу в этом мастере ничего особенного. В нашей системе все мастера квалифицированные, сдают техминимум, умеют выполнять модельные прически и все виды операций. А на этого Плавникова постоянно поступают жалобы: грубость с клиентами, невыполнение плана...

- Нельзя же строго требовать выполнение плана, когда речь идет о художественной работе.

- По-вашему нельзя, а у нас вся работа художественная. Что же, нам всем план не выполнять?

- Все-таки я бы вас очень просила учесть мой отзыв о его работе. Наверное, вы не от меня одной это слышите.

- Виноват, я больше слышу жалобы. Кроме того, откуда я могу знать, кто это со мной разговаривает?

Я бросила трубку.

- Я так и знал, - сказал Виталий. - Он еще и потому против меня имеет, что я не вношу ему денег. Делаю вид, что мне это неизвестно.

- Что неизвестно?

- Существует такое неявное правило - конечно, нигде оно не приводится, - что каждый мастер, желающий спокойной работы, должен вносить ему деньги, не очень большие, но порядочные, три-четыре рубля в месяц.

- Господи, что вы говорите, Виталий? Может ли это быть?

- А отчего же? В нашем запущенном участке такие явления среди администрации случаются. Зарплата небольшая, чаевых нет, они и стараются улучшить свое положение. Зачем бы, например, он, с высшим образованием, сидел на такой должности?

- А у него, мерзавца, высшее образование? Какое же?

- Юрист. Мне, между прочим, нравится такое образование, если, конечно, употреблять его по прямому назначению. Я бы охотно поступил на юридический...

- Ну, ладно, об этом речь еще впереди. Сейчас хорошо бы его изобличить.

- Матюнина? Чересчур хитер. А где свидетели? К тому же, пока я состою в этой системе, такое прямое выступление может принести вред моей работе, сделать ее прямо-таки невозможной.

И вдруг неожиданно он сказал:

- А я, Марья Владимировна, хочу уходить.

- Из этой точки?

- Из дамских мастеров.

- Да что вы, одумайтесь: у вас готовая специальность в руках, а самое главное, вы любите эту работу и у вас талант.

- Такой талант слишком неподходящий для нашего времени. И еще я вам скажу, Марья Владимировна, я на свой заработок по количеству не обижаюсь, но мне не нравится его качество. Мне приходится зависеть от доброго желания клиентов, которых я даже не всегда уважаю.

- Понятно. Но только вы не торопитесь. Хотите, я поговорю о вас на киностудии? Может быть, они вас возьмут?

- Я уже узнавал. На киностудии требуют специальное образование, художественный техникум, там не важно качество работы, а одна бумажка.

- А мы посмотрим, может быть, и выйдет. Только не торопитесь, ладно? Ну, до свиданья, Виталий, не расстраивайтесь.

Виталий встал:

- Я уже настроился обратно. Я вас обслужу...

...А с киностудией оказалось все не так просто, как я по наивности предполагала. Во-первых, не было вакансии. Кроме того, действительно требовалась бумажка. Но мне обещали подумать: уж очень я просила за Виталия. Скрепя сердце я даже выдала его за своего двоюродного племянника (но знаю, есть ли такое родство?).

- Только по вашей просьбе, и то вряд ли, - сказал мне администратор.

14

Дома шел очередной спектакль с мальчиками. Мне никогда не удается их убедить, что я сержусь на них совершенно серьезно. Из всего они делают балаган.

- Паяцы, - сказала я.

- Ты разве человек? Нет, ты паяц! - заорал Коля омерзительным голосом.

- Что ты орешь, дурак?

- Опера "Паяцы", музыка Леонкавалло.

Ох, как мне иногда хочется дать ему в ухо - почему-то именно ему, а не Косте.

- Юность, - подал голос Костя, - ты понимаешь, мать, юность требует особого внимания, чуткости, так сказать...

Зазвонил телефон. Подошел Коля:

- Владычица, тебя. Кто бы он ни был, молюсь богу за его душу!

Я взяла трубку:

- Слушаю.

Я не сразу узнала голос Виталия. Он весь звенел изнутри.