Смертник - Владимир Махов

Старалась, старалась и перестаралась.

С размаху ткнувшись лбом в крепкую спину, она заслужила еще один весьма ощутимый удар – на этот раз локтем в бок. Проводник обошелся без предупреждения, и Ника была ему за это благодарна. Еще за то, что среди тьмы неожиданно обнаружилась заброшенная сторожка – полуразвалившаяся, с дверью, повисшей на одной верхней петле, с осколками стекла, торчащими из развороченной оконной рамы.

– Ты. – Грек ткнул пальцем Максу в грудь, когда они вошли внутрь сторожки. – Первый. Краб следующий. Потом Очкарик. Меня будить в пять тридцать. Подозрительный шум – тоже. Но зарубите на носу: шум должен быть очень подозрительным, иначе пеняйте на себя. Отбой.

Подозрительный… Что такое этот «подозрительный шум» и как определить, когда он переходит в стадию «очень»?

С этой мыслью Ника опустилась на дощатый пол, стянула рюкзак, ткнулась в него головой. Коротко подстриженные волосы кололись, и она подумала, что не уснет.

В следующее мгновение ее бок заныл от сильного удара.

– Твоя очередь, – зло, словно она была в этом виновата, сказал Краб.

Девушка села, заключив в тесные объятья автомат. Все было так, как будто она не спала, только снаружи доносились странные звуки. Словно большая тварь чавкала, пережевывая остатки пищи.

– Эй, Краб, – шепотом позвала она. – Это так надо?

Ответом было молчание. В конце концов, если они все тут сдохнут, во всем будет виноват Краб. Он наверняка слышал те же звуки.

Постепенно Ника успокоилась. Для этого нет ничего лучшего, чем свалить вину на другого.

Потекло время. Темнота оставалась кромешной. В выбитых окнах не было видно ни зги. Зато о тишине не могло быть и речи. Ночь полнилась звуками. Чавканье все усиливалось, окружало со всех сторон хрупкую сторожку. Казалось, девушка тонет в этих звуках, постепенно погружаясь в них, как в трясину.

Ника прижимала к груди автомат, убеждая себя в том, что непрошеного гостя, – если кому-нибудь придет в голову сунуться в сторожку – она пусть и не увидит, но хотя бы почувствует. Минута проходила за минутой. Однако свирепая Зона, о которой столько говорили сталкеры, не спешила проявлять буйный норов.

Сжимая в руках автоматный рожок, нагревшийся от тепла ее рук, она чуть было машинально его не отстегнула. Девушка вспомнила, как целую жизнь назад ходила в школу, расположенную в районном центре. Военрук, оставшийся не у дел, от нечего делать учил ее собирать и разбирать автомат. Вот тогда она и почувствовала необъяснимое влечение к оружию, ко всем этим затворным рамам, ствольным коробкам, ударникам. Сколько там времени ей требовалось в конце концов, чтобы разобрать и собрать АКМ? Десять секунд, пятнадцать? Память этого не сохранила. Зато Ника отлично помнила, как легко делала это с закрытыми глазами. В школе не было мальчишек, поэтому Василий Петрович чувствовал себя незаменимым, отвечая на интерес, проявленный к оружию. Даже если это сделала девчонка. А уж верхом блаженства было упросить военрука сходить в лес, чтобы пострелять. Еще каких-нибудь лет десять назад в лес на стрельбище ходили ученики десятых классов. Правда, их уделом были винтовки. Но Рубикон для Василия Петровича был перейден. Вскоре списанный старенький автомат снова познал радость стрельбы.

Ника сидела на выстывшем полу, и холод проникал внутрь. Наверное, следовало подложить под задницу рюкзак, но ей было наплевать на простуду. Все равно там, внутри, беречь было нечего. Все, что можно было беречь, осталось в эмалированном тазу того хирурга, который повторно зашивал ей рваную рану в промежности. В луже крови плавала матка, просто бесформенный кусок плоти. В ту ночь Ника умерла как женщина. Теперь внутри у нее был такой же холод, как и снаружи.

Девушка оставила в покое автомат, когда часы с люминесцентным покрытием показали пять тридцать, разжала онемевшие пальцы и выпрямила усталую спину.

Она не успела прикоснуться к проводнику, как он открыл глаза и тихо сказал:

– Отбой, Очкарик.

Ника склонила голову на рюкзак, но уснуть так и не смогла.

Грек скомандовал подъем вскоре после того, как в сторожке стали угадываться предметы. После завтрака – галеты с чаем, еще не остывшим в термосе, – он повел новичков в глубь Зоны, так и не удосужившись объяснить, какие же твари ночью так надрывались. Хотя Макс поинтересовался.

– Разберемся, – скупо ответил Грек. – Очкарик, видишь дерево с обломанной вершиной? Дуй прямо и никуда не сворачивай. Макс следом. Потом ты, Краб. Вперед.

Честно говоря, Ника думала, что ее охватит какое-нибудь чувство от первых шагов по легендарной Зоне. Ничего похожего не произошло. Пейзаж вокруг ничем не отличался от того, что остался по ту сторону насыпи. Чахлая, желтая трава. Хилые деревья с искореженными стволами. Серое небо над головой. И ветер.

С намеченного пути Ника сошла неосознанно. Вдруг ей показалось, что тропа там огибает кочку – всего-то полтора шага в сторону. Поэтому она обошла кружным путем холмик, заросший травой, и двинулась было дальше.

За спиной кто-то сдавленно захрипел. Сжимая в руках автомат, Ника оглянулась, пытаясь быстро нащупать предохранитель. Но стрельба не понадобилась.

На том самом холмике, который она обошла, на коленях сидел Макс. В вылезших из орбит глазах застыл ужас. Сорванная верхняя пуговица висела на нитке. Макс пытался вздохнуть, но из горла вырывался надсадный хрип. Он задыхался.

Грек не спеша подошел к корчащемуся в судорогах парню и за шкирку вытащил его на тропу. Макс со свистом втянул воздух, и в мокрых от слез глазах стало проявляться осмысленное выражение. Проводник оставил его в покое и повернулся к Нике:

– Очкарик, подь сюда.

Ника сделала шаг к нему, опасаясь скорой расправы. Проводник улыбнулся, и она его не узнала. От прежнего добродушного человека, который изо всех сил старался казаться суровым, не осталось и следа. Этому мужчине не нужно стараться – он и был жестким, собранным и страшным.

– Ты зачем с тропы сошел, сынок? – ласково спросил Грек. – Я приказал тебе идти прямо и ни шагу в сторону. Приказал?

– Да. – Она кивнула. – Просто мне показалось…

– Что тебе показалось, сынок? – так же участливо поинтересовался он.

– Там ветер был везде… – Ника замялась. – Трава вроде как колыхалась. А там нет. Вот и все.

– Ага, – констатировал проводник и повернулся к Максу.

Тот с трудом приходил в себя. В распахнутом вороте куртки на шее горели темные глубокие царапины.

– В Зоне каждый доверяет только себе. Осознал? Если ты идешь следом за Очкариком, это еще не значит, что у тебя вместо головы жопа. Ты в Зоне. – Он ткнул Макса в грудь пальцем, и тот пошатнулся. – Один. Запомни. Всегда один. Смотри по сторонам. То, чего не заметил Очкарик, ты старайся не пропускать. Он может пройти первым – и ничего. А тебя схлопнет. Почему? Я спрашиваю. – Он наступал, и Максу волей-неволей приходилось пятиться назад. – Отвечать.

– Потому что… не смотрел по сторонам, – выдавил из себя Макс.

– Точно, сынок. Все ловушки проверять твоей шкурой не будем. Запомни еще одно: большинство аномалий можно вычислить. Не все. Но многие. Здесь Зона, сынок. В ней нет ошибок. В ней есть жизнь и есть смерть. Посередине ничего. Кроме твоей глупости, чаще всего. Еще везенья, но это реже. Молодец, Очкарик. Из тебя выйдет толк. Курс прежний. Вперед.

И Ника пошла вперед.

С каждым шагом Зона, почувствовав над людьми власть, проникала через поры под кожу, вливалась в кровь, стремительно завоевывая чужое пространство.

Грек

Грек взял курс на север, рассчитывая к вечеру добраться до Сумрачной долины.

Зона терпеливо выжидала, заманивала вглубь. Обычный набор: вакуумные, или безвоздушные, если быть точнее, ямы, пара гравиконцентратов, карусели да десяток изнанок, совсем мелких, рассчитанных на одного человека. Отработанных, черт побери.

Страшное зрелище представляет собой человек, вывернутый наизнанку. Черная земля, пропитанная кровью. Обломки конечностей и ребер, протыкающих со всех сторон кровавые куски плоти. Жуткое бесформенное месиво из белеющих костей и мяса. Невозможно представить себе, что прежде все это было человеком. Черепная коробка скрыта за мозговым веществом. Рыхлая масса, серыми червями облепившая обломки черепа. Словно она не пряталась внутри, а, наоборот, стеклась на запах крови. И как насмешка Зоны – два нетронутых глазных яблока среди бесформенной ноздреватой массы, таращивших зрачки в хмурое небо.

Грек далек был от мысли таким демонстративным способом запугать новичков. Много чести для сопляков, из которых, похоже, только один чего-то стоил – Очкарик. Еще, может быть, Макс. Только о нем проводнику думать не хотелось. Грек предпочитал поменьше общаться в Зоне с такими вот парнями, которых он заранее записал в смертники. Приберет Макса к рукам Зона, тот и пикнуть не успеет. На взгляд Грека, такова участь всех, кто слишком близко к сердцу принимает сталкерский неписаный кодекс.