Парламент Её Величества - Евгений Шалашов

Михаил Владимирович Долгоруков, запустив ладонь под парик (цирюльник, коли голову бреет, постоянно бритвой «царские» шрамы срезает, собака этакая!), только вздохнул:

– Хуже, чем при Петре Алексеиче, уж и некуда…

Дмитрий Михайлович внимательно оглядел сидевших соратников и настойчиво спросил:

– Ну так что, господа, все согласны? Будем Анну Иоанновну на царство звать? Как, Гаврила Иванович? – обратился князь к канцлеру как к самому старшему, а когда тот кивнул и сказал «Да!», перевел взгляд на сибирского губернатора.

Михаил Владимирович уже открыл рот, как в дверь застучали.

– Ждите! – рявкнул Голицын-старший.

Но за дверью не унимались – барабанили все настойчивей и настойчивей. Решив дать окорот наглецу позже, Голицын продолжал опрос, и все присутствующие, кроме Алексея Григорьевича, сказали свое «Да!». Незадачливый тесть царя лишь буркнул: «Я – как все!»

«Верховники» встали и, по обычаю, заведенному государем Петром, прокричали:

– Виват Анна! Виват! Виват!

А дверь между тем уже принялась ходить ходуном под ударами.

– Да кто там такой! – разозлился фельдмаршал Долгоруков. – Я его, сукина сына!

Схватив трость, Василий Владимирович отомкнул засов и, открыв дверь, не глядя ударил по невысокой фигуре в проеме…

Ударил, но не попал. Вице-канцлер Остерман – а это был он – каким-то чудом проскользнул под тростью и как ни в чем не бывало заскочил в комнату, начиная орать громче остальных:

– Виват царица Анна! Виват!

– Выздоровел немец-то хитрожопый, – покачал головой фельдмаршал, с сожалением глядя на трость. – Вовремя-то как…

Глава вторая

Сирота Курляндская

24 января 1730 г. Герцогство Курляндия. Митава

Резиденция герцогов Курляндских – двухэтажный каменный сарай, обнесенный стеной, с четырьмя полуразвалившимися башнями. Только по недоразумению его называли дворцом. Возможно, во времена Герхарда Кетлера – первого герцога Курляндии и последнего магистра Ливонского ордена – он и был таковым. Теперь в башнях обитали совы, ссорясь с летучими мышами. Кордегардия разобрана, а на крепостной стене, поросшей кустарником, паслись вездесущие козы. Ладно бы просто объедали листву – нехай, так они своими острыми копытцами расшатывали и без того обветшавший кирпич, обрушивая целые куски.

Немногочисленная прислуга пыталась бороться с этой напастью, но все было бесполезно – рогатые животины просто забирались повыше и гнусно блеяли, помахивая бороденками. С хозяев наглых тварей спрашивать было бесполезно – чухонцы, проживавшие в окрестностях замка, делали вид, что не понимают ни по-русски, ни по-немецки. Пороть чужих холопов нельзя, а других способов воздействия не было. Однажды Анна не выдержала и разрядила мушкет в одну из козочек. Зверюшка, после недолгой агонии, была разделана, зажарена и подана на стол. Раздосадованный хозяин долго орал по-немецки, матерился по-русски и даже пытался подать жалобу в магистрат, но там отказали. Как-никак, частная собственность. С тех пор крестьяне присматривали за своей живностью, а возле стен постоянно околачивались мальчишки, отгоняя коз от стен.

Половина окон «дворца» была забита досками еще в Великую Северную войну, после штурма Митавы армией генерал-фельдмаршала Шереметева, а другая половина затянута промасленной бумагой. Дневной свет бумага не пропускала, зато позволяла сквознякам гулять по коридорам, шевеля обветшавшие гобелены, изображавшие охоты и боевые подвиги герцогов Курляндии.

Анне иногда казалось, что ветры дуют прямо с Балтийского моря, до которого было больше ста верст. Залетают же сюда чайки. На чаек трудно охотиться – слишком невероятные пируэты они выделывают, но для хорошего стрелка (а герцогиня Курляндская была хорошим стрелком!) это не было помехой. Интереснее было охотиться на ворон – пока они каркали, снижаясь над телом погибшей товарки, можно было успеть разрядить все три мушкета, разнося крикунов на перья и рваное мясо. Будь у нее их хотя бы пять, было бы гораздо забавнее! Но для покупки ружей требовались деньги!

И опять герцогиня Анна, правительница Курляндии, проснулась с мыслями о деньгах. Опять деньги… Кому бы из родственников написать, чтобы подкинули хотя бы десять тысяч талеров? Не своих, разумеется, а из казны. Но писать вроде бы некому. Юный царь Петр умер, а с его наследником до сих пор непонятно.

Лучше всего было, пока была жива тетушка-государыня. Еще при живом дядюшке Петре она могла уговорить мужа прислать курляндской сиротке деньжат или оплатить долги. Петр Алексеевич хоть и матерился, но деньги давал.

Как всегда, при воспоминании о покойном дядюшке Анну затрясло. Вспомнилось его любимое развлечение – посадить дочерей покойного брата Ивана на яхту, сунуть в каюту, запереть там и возить по Финскому заливу до тех пор, пока девки не облюются… Когда яхта причаливала, а двери открывались, государю было очень весело. Весело было и остальным, кто терся близ царя.

А как дядюшка-государь орал и бил палкой за то, что она не хотела возвращаться в Митаву после смерти мужа! Синяки и шишки не сходили две недели, но Анна сумела остаться в России почти на полгода. Целых полгода! При маменьке, в сытости и довольствии, когда не надо думать о завтрашнем дне, когда вокруг все такое родное и знакомое – деревянный дворец в Измайловском, теплая светлица в тереме, яблони в саду, смешные уродцы, смешившие своими ужимками.

А деньги нужны. Вон, последнее платье покупала с полгода тому назад, а в долг шить не станут. У-у, немчура проклятая! Все бы им деньги да деньги…

А Эрнст Иоганн, ее Эрнестушка, уже давно мечтает об ольденбургском жеребце. Говорил, что сия порода выведена недавно в Нижней Саксонии и если скрестить ее с местными лошадками, а еще лучше – с татарскими, то можно получить отличных коней, годных хоть под седло, хоть под упряжь. За время, проведенное с Эрнстом, Анна и сама начала разбираться в породах лошадей. Знала, чем арабский жеребец отличается от фризского, почему у коней засекаются ноги. Когда же была хорошая погода, Анна сама выезжала вместе с любовником. Она даже позволяла себе ездить не боком, в женском седле, а по-мужски. Правда, пришлось пожертвовать старым платьем, разрезав у него подол, и поддевать мужские штаны, чтобы седло не натирало задницу.

Повернувшись в постели, герцогиня привычно пощупала место рядом с собой и так же привычно отметила, что оно уже давным-давно остыло. Анна вздохнула. За все время, что Эрнст Иоганн был ее любовником, он ни разу не проснулся рядом с ней. И тогда, когда делил вдовствующую герцогиню с посланником Бестужевым, и последние три года, когда стал единственным фаворитом. Как бы то ни было, но еще до рассвета он возвращался к своей худосочной и плоской супруге. Анна бы дорого дала, хоть раз обнаружить на соседней подушке родные черные волосы, непокорные, как конская грива, но не сетовала. Более того, супруга Эрнста Иоганна, фрейлина ее двора Бенигна Готлиб была ее единственной подругой. Бенигна Готлиб терпеливо переносила измены мужа. Настолько терпеливо, что фрау фон Бюрен в прошлом году вместе с Анной провела несколько месяцев на отдаленной мызе, чтобы по возвращении представить своим друзьям и родственникам, вечно пьяным остзейским баронам, очередного отпрыска фон Бюренов – младенца Карла Эрнста.