Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 1 - Борис Стругацкий

Софья, конечно, права, что не доверяет М. К. Взять хотя бы историю во время командировки в Канаду, после которой его перестали выпускать за границу. А нынешнее провокационное поведение? Тем не менее, в том, чтобы направить к М. К. Краснопольских, были свои резоны. М. К. с давних пор специализировался по разработке ученых. В шестидесятые одно время даже курировал исчезнувшего профессора. Мог ли профессор удрать, прихватив с собой мальчишку? Но — как? Во всяком случае, эта версия выглядела наиболее вероятной. Участие М. К. в расследовании — логично. Глядишь, что-нибудь и накопает. И все же… В необходимости принимать во внимание подобные мелочи, когда на нитке висит судьба целой страны, и проявлялась для него мучительность ситуации. Он знал, что с каждым днем его возможности стремительно сокращались. Ленинград, с точки зрения человека действия, — глухая провинция. Его «мотивированное мнение» еще могло на что-то повлиять, если дойдет до адресата, однако все могло рухнуть от идиотского флангового скандальчика. Если не вмешиваться — что-нибудь произойдет само собой. А чтобы предотвратить нежелательное развитие, необходимо отвлекать силы от главного. И где гарантия, что все обойдется? Объективно, сама встреча с Краснопольскими, согласие помочь были ошибкой. Однако уклониться казалось ему ниже своего достоинства.

Он не смог бы объяснить в двух словах все оттенки своего отношения к Краснопольскому. Но все же, говоря откровенно, кое-что объяснить было можно. В нем жило еще нечто от молодого офицера, читателя Киплинга. Киплинг писал о «большой игре». В действительности, игр было множество — и больших, и малых. Они цеплялись друг за друга, как зубчатые колеса. В них были свои правила, которые иногда нарушались. Порой правила действовали только до тех пор, пока о них не говорилось вслух. Правила в той игре, которая была главной в его жизни, можно назвать жестокими, чуждыми обычной морали. Они действовали между участниками. Еще существовало быдло, человеческое стадо. И наконец — персонал, техническая обслуга, в общем-то, остававшаяся вне игры, делая саму игру возможной и современной, иногда даже не подозревая об ее истинных правилах. В. Ф. принадлежал к этой категории… Защищать технарей было делом чести. Подобно тому, как принято спасать женщин и детей. А может быть, ему просто был нужен тайный моральный стержень, и скрытая симпатия к технарям хорошо подходила на эту роль? Впрочем, В. Ф., умевший творить чудеса на всех стадиях работы с фотографией, иногда действительно бывал крайне полезен. Эдакий тайный ресурс. Он посмотрел на жену.

— Ты права, я посмотрю, что можно сделать. Кстати, позвони Татьяне. Пригласи ее к нам, поговори по-женски, узнай, что нового.

— Вы ведь даже и Новый год, наверное, не праздновали?

— Нет, не праздновала. Ни Новый, ни Старый.

— Ну так еще не поздно. У меня есть немного французского шампанского.

— Я думаю, за успех пить рано. Давайте просто за удачу.

Она глядела на М. К. поверх кромки бокала. Что-то в нем было жалкое… Что? Пожалуй, взгляд. Все остальное соответствовало образу, которого он старался держаться, — образу светского льва. Она сидела на тонком одеяле. М. К. постелил простыню прямо на кожаное сиденье дивана, принес одеяло, подушку. Очевидно, спать будет неудобно… Она заснула неожиданно быстро, почти сразу после того, как М. К. погасил свет и ушел в приемную. Опьянение казалось легким, едва заметным. Это напомнило ей одну из давних поездок в Крым с В. Ф. и маленьким Гошей. Они выпивали тогда немного каждый вечер. На нее будто повеяло запахом крымских роз и магнолий. Влажным, ночным, — ей захотелось уйти в крымскую ночь, захлопнув за собой дверь. Эти несколько недель в Крыму были, возможно, самым счастливым временем в ее жизни. Теперь внезапно нахлынувший сон на диване у чужого человека позволил ей туда вернуться. Ощущение счастья было мучительно-сладким, как запах южной ночи. Ей не приходило в голову, что М. К. мог что-нибудь подмешать в шампанское.

Сон, принявший ее в себя так внезапно, обладал неожиданной прочностью. Она сознавала, что спит, и в то же время (во всяком случае, так ей казалось) могла в нем свободно действовать по желанию. Такое с ней было впервые… Она огляделась. По-видимому она находилась в номере гостиницы. Однако номер был ей знаком — тот самый, где она когда-то останавливалась с В. Ф. и Гошей. Теплый ветер шевелил занавеску. Длинный узкий балкон, дуга ялтинской набережной. Должно быть, не так поздно — внизу под пальмами много гуляющих. Не зажигая света, она быстро собралась наощупь. Надела юбку, туфли, нашла сумочку, ключ от номера, кошелек, вышла. Какой это год? Она шла по набережной вместе с гуляющими. Если судить по одежде, похоже на начало шестидесятых. Те годы, когда она действительно отдыхала в Крыму. Она подумала, что может в любой момент встретить В. Ф. и Гошу. А может, и саму себя?

Под фонарем она остановилась, поднесла к лицу свои руки. Кожа на тыльной стороне ладоней была бледной и старой. Она пошла дальше. Она помнила, что главной ее задачей, во сне или наяву, оставались поиски Гоши в зимнем заснеженном Питере, но почему-то эта экскурсия в прошлое не казалась ей бегством. Она подумала о ключе. Может здесь, в Ялте шестидесятых, быть спрятан ключ к настоящему? В ларьке продавался бульон в граненых стаканах и пирожки с мясом. Она взяла стакан бульона, огляделась. Недалеко была открытая терраса ресторана. Звон стекла, бутылки, тарелки, судки. Сливающиеся в однородный шум застольные разговоры. За крайним столиком сидело трое мужчин, двое показались знакомыми. Она присмотрелась внимательнее. Да, точно. Одним, несомненно, был М. К. В другом можно было узнать помолодевшего профессора. Третий был старше — седой, сутулый. Он сидел в профиль, но и в нем угадывалось нечто знакомое. Она вернула стакан с недопитым бульоном ларечнику и постаралась подойти поближе. В этот момент ее взяли за руку. Она обернулась и, вероятно, от резкого движения проснулась. Она смотрела в лицо М. К. Он вернулся в кабинет и сидел на стуле рядом с диваном, держа ее руку… Она высвободила руку, погасила вспыхнувший было гнев. У нее имелось несколько вопросов.

— Скажите, Михаил Константинович, вы давно знаете И. А.? Ну, профессора? Только, пожалуйста, правду.

М. К. отвел глаза, сжал губы, взялся левой рукой за галстук-бабочку.

— Довольно давно…

— Так просто или по работе? Ладно, уточню вопрос. Я только что видела вас в Крыму с И. А. и еще одним человеком. В ресторане. По-моему, это было лет десять назад. Теперь рассказывайте.

М. К. закрыл лицо руками, затряс головой.

— Татьяна, вы… вы… Вы сами не знаете, что вы такое. Вы — чудо.

Он снова открыл лицо. Через приоткрытую дверь падал свет. Ей показалось, что на глазах М. К. блестят слезы. Он внезапно встал и тут же опустился на колени.

— Татьяна, я люблю вас. Татьяна, понимаете… Мне трудно молчать и лучше сказать так, чем если бы это просто само как-нибудь всплыло. Вы — такая прямая. Вы разрезаете всю эту лживую суету и путаницу, как нож.

— Какое это имеет отношение к делу?

— Я расскажу вам все, я ничего от вас не скрою. Я не знаю, где Гоша, но, может быть, вместе мы сможем разобраться.

— Вы догадываетесь, что с ним могло произойти?

— Профессор был изобретателем. Его не могли похитить, за квартирой наблюдали, вы сами знаете. Возможно, это его изобретения. Какой-то способ уйти незаметно.

— Что это за третий человек, пожилой, был с вами в Крыму?

— Я о нем мало знаю. Друг И. А. Скромный, всю жизнь работал лаборантом. С довоенных лет. Иван был блестящий, смелый. А этот… Смешно — почти как слуга. Мы его проверяли, но не нашли ничего особенного. Он уже лет десять как на пенсии, почти не общался с И. А., мы его потеряли из виду. Но можно навести справки. Его звали Георгием, как вашего сына…

— Встаньте. Не надо меня трогать — я хочу попробовать заснуть снова.

М. К. послушно встал, на цыпочках вышел и закрыл за собой дверь.

Шел третий час ночи, но В. Ф. еще не ложился. Проявил и отпечатал несколько пленок. Развесил готовые снимки на просушку в ванной, перебрался на кухню… Давно ставший привычкой ритуал: зажечь газ, поставить чайник, открыть форточку, закурить сигарету. Но отсутствие Тани, вдобавок к отстутствию Гоши, создавало внутри какую-то особую, сосущую пустоту. Он прислушался и впервые уловил еле слышное жужжание, о котором неоднократно говорила Таня. Отдернул занавеску, посмотрел. Ледяные заснеженные улицы, никого, ничего… И тем не менее жужжание было — тихое, упорное. В соседнем дворе или за ближайшим углом. Если Таня права в этом, может быть, она права и в другом. Если не доверять ей, то что останется? Он решил, что завтра же — нет, уже сегодня — позвонит Саше Первому, пусть тот не откладывая выполнит свое обещание, отведет его в мастерские. А сейчас надо выпить чаю и попытаться заснуть, иначе день будет загублен.