Ученица Калиостро - Далия Трускиновская

— Да она в дворянки метит, негодяйка! Душа горит, не могу молчать! — вскричал Терентий, да так, что сторожевой солдат на бастионе резко повернулся к нему. — Нет, вы как знаете, а я ее на чистую воду выведу!

Маликульмульк удивился — как же ему, подневольному, это удастся? А Косолапый Жанно покачал головой, всем видом показывая: правда ему не нужна, нужна Маврушка…

— Сами меня благодарить будете! — Терентий чуть было не брякнул «ручки мне целовать», да опомнился.

Больше ничего особенного в тот день не случилось. А на следующий, отсидев сколько положено в канцелярии, Иван Андреевич отправился в аптеку — взять микстуру для Николеньки и повидаться с новым своим приятелем.

Приятеля звали Давид Иероним Гриндель.

Их познакомил герр Липке, и они сразу друг другу понравились. Герр Крылов был немного старше герра Гринделя, оба были любознательны и азартны в работе, поняли это сразу, к тому же Гриндель неплохо говорил по-русски, что у немцев встречалось редко, даже у образованных. И оба были не настолько родовиты, чтобы по этому случаю задирать нос. Отец герра Крылова получил первый офицерский чин после тринадцатилетней солдатской службы, тогда же и сделался дворянином, а дед Гринделя, беглый крепостной, укрылся от своего барина в Риге и сумел заложить основы семейного благополучия — отец Давида Иеронима уже владел немалым имуществом и стал одним из первых латышей, получивших права рижского бюргера. Одному Богу ведомо, во что это ему обошлось.

До аптеки Слона, где трудился Давид Иероним, от Рижского замка было четыреста двадцать шагов, если идти от Южных ворот. Она считалась у рижан не только лавкой, где продают лекарства, но чем-то вроде клуба для людей образованных. Туда часто заходили учителя из бывшей по соседству Домской школы, в том числе и герр Липке. Бывали там и врачи, разумеется, и любители диковин, и журналисты, и даже проповедники из собора.

Маликульмульк вытер ноги о край каменной ступеньки у входа и вошел в помещение, сплошь уставленное высокими шкафами. Оно было невелико, но аптека имела задние комнаты, в которых ученики под надзором аптекарей готовили лекарства по рецептам и на продажу. Там же находился склад сушеных растений.

За прилавком стоял хозяин Иоганн Готлиб Струве. Даже не стоял — возвышался на фоне белых фаянсовых сосудов, выстроенных на полках ровными рядами. Многие имели картинки с надписями, прочие — опрятные наклейки с названием снадобья. К тому же они были расставлены в идеальном порядке: внизу, на уровне поясницы герра Струве, высокие толстые цилиндры с плоскими крышками; на следующей полке — цилиндры поменьше, и чем выше — тем занятнее становилась форма сосудов, включая кубки на крепких ножках и древнегреческие амфоры.

Пахло же в аптеке Слона так, что у Маликульмулька чуть слюнки не потекли. В одном из шкафов были выставлены на продажу кофейные зерна, порошок для изготовления горячего шоколада, коробочки с сахарным драже, бутылки с ликерами и бальзамами, включая бальзам рижский, черный и белый.

— Герр Крылов! — радостно сказал аптекарь.

— Герр Струве! — не менее радостно отвечал Маликульмульк.

Аптекарь был рад, что залучил к себе начальника губернаторской канцелярии. Он уже разузнал, что герр Крылов — лицо, приближенное к князю и княгине. А снабжать лекарствами столь знатных персон и почетно, и прибыльно. Значит, нужно предложить посетителю кресло и осведомиться о его здоровье.

Маликульмульк прекрасно понимал причину сей любезности. Но развлекаться, сравнивая рижского аптекаря с его собратьями из комедий Молиера, на сей раз не желал. Довольно было того, что Струве в его мире получил имя Ступкина — от каменных и медных ступок разного размера, включая ведерные, в которых ученики толкли в пыль сушеные травы, минералы и прочее загадочное добро.

Маликульмульк достал пузырек темного стекла и объяснил, что требуется именно это снадобье, успокаивающее больного и навевающее ему мирный сон. Герр Струве понюхал, догадался и обещал, что к завтрему лекарство будет готово. Тогда Маликульмульк попросил позвать Гринделя. Герр Струве, желая показать, как по-приятельски относится к начальнику канцелярии, пригласил его во внутренние аптечные комнаты.

Гриндель был занят каким-то опытом. На столе он соорудил сложную композицию из колб, реторт, стеклянных трубок и наблюдал за кипением мутного раствора и за каплями, которые падали из огромной воронки в подставленную посудину. Одновременно он беседовал по-немецки с человеком, в котором философ увидел своего ровесника. Оба они были в длинных белых фартуках, но тем сходство и ограничивалось.

В Гринделе чувствовалась крестьянская кровь и кость, про таких детинушек по-русски говорят: кровь с молоком. Свои светлые прямые волосы он стриг коротко. А товарищ его был, ни дать ни взять, француз, да и не парижанин, а откуда-то с юга. Темные волосы кудрявились, и овал лица совершенно нездешний, впридачу Маликульмульк отметил нос с горбинкой и синеву на щеках и подбородке. Этому господину явно не хватало одного утреннего бритья. Кроме того, Давид Иероним Гриндель был статным молодцом, а предполагаемый француз — субтильного сложения.

— Добрый день, герр Гриндель, — сказал Маликульмульк, оставаясь у дверей и близко к столу не подходя; он знал свою способность цеплять и опрокидывать предметы, казалось бы, стоящие на столах и подоконниках очень прочно.

— Герр Крылов! — воскликнул молодой химик, улыбаясь. — Вы кстати — мы с Георгом Фридрихом завершаем опыт и собираемся в «Лавровый венок». Идем с нами!

Это заведение Маликульмульк знал. Кормили там неплохо, наливали пиво из местных пивоварен. К тому же посетителям было безразлично, кто сидит за соседним столом. В «Лавровом венке» он охотно наблюдал жизнь в лучшем ее, застольно-кулинарном проявлении.

— С удовольствием.

— Мой добрый товарищ Георг Фридрих фон Паррот, — Давид Иероним сделал в сторону француза жест, который пристал тонкой и длиннопалой руке аристократа, его же крепкая кисть с толстыми сильными пальцами лишь смешно растопырилась. — Он приглашен профессором физики в Дерптский университет, а в Ригу приехал сейчас, чтобы поработать со мной и за покупками. Георг Фридрих, позволь представить тебе герра Крылова, начальника губернаторской канцелярии и доброго моего приятеля.

Паррот строго посмотрел на Маликульмулька и поклонился.

Сразу стало ясно — этот неулыбчивый мужчина обладает крутым норовом, не ведает компромиссов, но природный сильный ум удерживает в границах его дурное отношение ко всему, что он почитает злом и беспутством, например, к обжорству.

— Я вижу, вы сегодня весь день трудились, — сказал Маликульмульк.

— Да и завтра поработаем, — отвечал Давид Иероним, гася спиртовку под ретортой. — Но сегодня я хвалился своими достижениями, а завтра Георг Фридрих покажет мне свои.

Паррот тем временем уже снимал длинный фартук.

Сборы были коротки. Простившись с герром Струве, они вышли на Новую улицу, по Малой Новой добрались к ратуше и рыночной площади, а потом, какими-то непостижимыми закоулками, — к Петровской церкви. По дороге Паррот рассказывал, что возрожденный к новой жизни Дерптский университет пока нищ, как церковная крыса: не имеет ни химической, ни физической лаборатории, ни кабинетов, ни анатомического театра, а студенты меж тем уже кое-как учатся, и что из них выйдет — непонятно; не создала еще Природа гения, который, слушая одни лишь лекции, вдруг станет хорошим врачом. Так что в Риге им заказаны приборы и понемногу закупаются научные книги; как только все будет готово, он возьмет сыновей, которые здесь учатся в гимназии, и поедет в Дерпт.

В «Лавровом венке» Гриндель и Паррот устроили целый пир, Маликульмульку сказали — надо же наконец отпраздновать грандиозное событие: совсем недавно Георг Фридрих получил в Кенигсбергском университете докторскую степень.

За столом говорили о сахаре. Оба естествоиспытателя поведали Маликульмульку, чем они занимались перед его приходом. Говорил главным образом Давид Иероним. Паррот позволял ему говорить, но, будь его воля, уж что-либо придумал — лишь бы избавиться от неопрятного толстяка. Маликульмульк поймал его взгляд, когда клок горячей тушеной капусты, сорвавшись с вилки, шлепнулся прямо на грудь, на новый жилет. Казалось, Парроту известно, что с ним за одним столом сидит не начальник губернаторской канцелярии, а Косолапый Жанно, «эй, братец» князя Голицына.

«Ну и наплевать, — подумал Косолапый Жанно. — Вон Давид Иероним рассказывает любопытное, надо слушать, кивать и есть».

Гриндель же говорил о том, что российские сахарные заводы работали на привозном сахаре-сырце из сахарного тростника, который обходился очень дорого. А может ли быть дешевым товар, который везут из-за океана? Но российские едоки распробовали лакомство, его требовалось все больше, и несколько химиков сразу стали искать иное «мануфактурное растение», которое давало бы столь же сладкий продукт. Еще полвека назад немец Маргграф, глядя зачем-то в микроскоп на корешки свеклы, обнаружил на тонких срезах кристаллы сахара. Он потратил какое-то время, получил сахар в достаточном количестве, чтобы предъявить его на заседании Берлинской академии наук, но ученые мужи задали разумные вопросы: это сколько же потребуется свеклы и сколько нужно будет развести свекольных полей? И не окажется ли доморощенный сахар дороже привозного? Так про это дело до поры и забыли.