Атлантида - Сергей Минцлов

На хорах, за золочеными перилами, играл домашний оркестр.

Снежно-белые с золотом, шелковые стулья у стен пустовали: все, что было гостей, многоцветной гирляндой шло в величавом полонезе.

Во главе выступал князь — сутуловатый, молодящийся старик с подрумяненными щеками; с изысканной любезностью, изогнувшись, он что-то оживленно шептал своей розовой даме, той, в будуаре которой я был. Она слушала молча, чуть сдвинув черные тонкие брови.

Во второй паре шел багровый, как свекла, курносый толстяк с блаженным выражением на лице, опиравшемся на три яруса подбородков. По голосу я узнал в нем хозяина дома, беседовавшего с князем.

Полонез кончился.

Гигантский змей, двигавшийся по залу, зашумел и рассыпался; лакеи раскинули в углах ломберные столы и пожилые гости стали рассаживаться за бостон. В вазах разносили сласти и фрукты. У стен разместились мамаши и бабушки, привезшие дочек. Мамаши насыпали себе конфеты в платки и прятали их в мешки-ридикюли.

Тут только я заметил, что я в шубе и в валенках. Меня охватило смущение. Но почти тотчас же я вспомнил, что я невидимка и что то, что я вижу — не существует. Нет слов, чтобы описать мои переживания! В висках у меня стучало; то озноб, то жар волнами катились по моему телу.

— В моей комнате… сейчас!.. — кинула незнакомка в лицо мне и смешалась с толпой.

За спиной моей звякнули шпоры. Я оглянулся. Там у стены стоял высокий, красивый офицер в белом мундире покроя времен первых дней царствования императрицы Екатерины II.

Выждав немного, он стал пробираться в противоположный конец зала и исчез в дверях, ведших в сени.

Я поспешил в будуар.

Красавица была уже там: она прогуливалась из угла в угол и теребила платок, кусочки которого снежинками белели на розовом, пушистом ковре.

В маленькую заднюю дверь тихо стукнули. Она бросилась к ней, открыла ее и показался белый мундир офицера. Он вошел и протянул обе руки вперед. Красавица замахала на него остатками платка.

— Нельзя, нельзя… могут войти!.. Стой там, за порогом… Слушай…

Она почти вытолкнула гостя; дверь осталась отворенной. Из нее глядели мрак и запустение. Офицер исчез, растаял и только рука его, словно отрубленная, держалась за дверь.

Это было особенно жутко.

— Князь сделал мне предложение… Батюшка согласился! — взволнованно кидала слова красавица.

— Вот как!… — проговорил знакомый баритон. — Что ж ты думаешь делать?..

— Я?.. Нет, что ты думаешь, скажи? — воскликнула она.

Голова без туловища показалась над порогом. Взгляд черных глаз ее был тверд и решителен.

— Мои думы просты: кучер мой трезв — единственный, вероятно. Коней моих знаешь — через два часа у попа будем!

Красавица села и закрыла лицо руками.

— Бросить все… а отец?… что будет потом?!..

— Обсуждали мы уж все это! Решайся, время идет!

Она порывисто вскочила и швырнула платок, стиснутый в руке.

— Нельзя, видно, иначе!.. Хорошо! — сказала она.

— Радость моя! — воскликнул баритон. Офицер вбежал в комнату, обнял красавицу и опрометью ринулся обратно во тьму.

Вместо него ворвалась черноголовая девка и грохнулась на пол к ногам красавицы.

— Матушка барышня! — плача, завопила она, обнимая ее колени: — светик наш! А я-то как же буду?! Засекут ведь… меня… насмерть запорют!..

Вздрогнувшая было красавица усмехнулась.

— Подслушала? — сказала она. — И следует тебя выпороть!

— Милая, возьмите меня с собой!!.. По гроб служить вам верой-правдой буду! — надрывалась горничная, стукаясь об пол головой.

— Полно тебе… Собирай все скорей! — приказала барышня. — Да смотри, чтоб не заметили; салоп в задние сени вынеси…. Так уж и быть: и тебя возьмем!

Горничная визгнула от радости, вскочила, как встрепанная, ринулась вон и разом пропала за порогом.

Мне сделалось дурно: сердце почти перестало работать.

Придерживаясь за косяк, я вышел в гостиную: и в ней, и в портретной слышались шутки, смех, шумные веселые голоса.

В зале танцевали. Напудренные, синие, красные, белые и зеленые фигуры приседали друг перед другом, чопорно кланялись и плыли кругом.

С хор лился менуэт.

Я отыскал глазами своего товарища; в меховой шапке, съехавшей на затылок, в шубе и в валенках, он стоял, привалясь боком к выступу стены, и озирал толпу видений. Рот его был полураскрыт, бледное лицо его напоминало гипсовую маску.

Шатаясь, я пробрался к нему и взял его за руку.

— Будет… идемте… — проговорил я.

Он перевел на меня помутившиеся глаза и беззвучно пошевелил обескровленными губами. Я взял его под руку и повел за собой.

Снять аппараты, лечь, уснуть… вот что настоятельно требовали мозг и разбитое тело. Изобретатель как будто не понимал моих слов; я сделал попытку отделить без его помощи присос от стены залы, но слабевшие все больше и больше руки не слушались. Надо было оставить все и лечь, лечь во что бы то ни стало.

Среди шума и говора мы добрались до будуара. Он был пуст. Я повалился на бархатный диван; товарищ мой сел было на стул, но затем сполз на ковер.

Из зала доносились звуки музыки. Я стал забываться сном.

— Что надо? — раздался надо мной хриплый, несколько раздраженный голос.

Я открыл глаза и увидел толстяка-хозяина. Около него, согнувшись в дугу, стоял седой дворецкий.

— Батюшка, осмелюсь доложить, беда! — прошамкал он.

— Что такое, что ты путаешь, старый дурак?! — закричал толстяк.

— Барышню увезли у нас…

— Что-о?! — проревел барин; глаза его выпучились, как у рака. — Лжешь ты!… Кто, когда?!

— Сию минуту, батюшка: господин поручик Вельский в сани посадил и увез…

— Силой? Что ж ты не отбил? Где люди были?!

— Да не силой… сама ушла… и Аришку взяли!

— А, а!! — толстяк поднял оба кулака вверх и потряс ими; лицо его сделалось синим. И вдруг словно кто-то незримый ударил его по темени: голова его мотнулась вниз, губы перекосило и он, храпя, повалился на пол рядом с нами; старик-слуга хотел поддержать грузное тело барина и не мог.

— Эй, эй! — плачущим голосом закричал он, бросаясь в гостиную через приподнявшегося с пола моего товарища. — Барин кончаются!… Сюда-а!…

Музыка оборвалась…. затопали сотни ног… Я потерял сознание.

Очнулся я только на другой день, раздетый, в постели. А еще через сутки мне сообщили, что мы с изобретателем угорели и его в чувство привести не удалось. В доме в ту ночь от неисправности труб вспыхнул пожар и он весь сгорел дотла, со всем добром и нашими аппаратами. Только нас и несколько портретов едва успели вытащить из огня. Спутника моего вынесли уже мертвым.