Тигр снегов - Тенцинг Норгей

Время от времени Поури посылал меня в Дарджи­линг продавать молоко; каждый раз я чувствовал се­бя на седьмом небе. Город расположен на северном склоне крутого холма, а километрах в восьмидесяти от него, за глубокими долинами Сиккима, начинают­ся отроги восточной части Главного Гималайского хребта с Канченджунгой в самой середине. Часто смот­рел я на вздымающуюся к небесам белую вершину и ис­пытывал радостное чувство: ее вид напоминал мне, что и в этом, новом для меня, чужом краю я не слиш­ком далек от любимых гор. Впрочем, Дарджилинг и сам по себе был настоящим чудом для деревенского парня. У подножья большого холма раскинулась старая часть города. Здесь все напоминало Катманду: базары, храмы и тесные, кишащие людьми улочки. Зато повыше, в новой части, все было иначе, все было необычно. Здесь находились дома англичан и богатых индийцев, роскошные магазины и чайные дома, кино­театр. Тут же стояло правительственное здание, а так­же дворец магараджи и отель, похожий на дворец. Глядя на все эти чудеса, я порой совершенно забывал о своих бидонах.

Однако вскоре мои мысли целиком поглотило еще более волнующее событие: началась подготовка но­вой экспедиции на Эверест. Ранней весной 1933 года из Англии прибыли альпинисты. Весь город был взбу­доражен приготовлениями. Руководитель экспедиции Хью Раттледж устроил свой штаб на веранде Плэн­терс Клаб, и чуть ли не все дарджилингские шерпы отправились к нему устраиваться на работу. Тут уж мне окончательно стало не до молока, я мог думать только о том, как попасть в экспедицию, как убедить их взять меня.

Сначала я боялся идти сам в Плэнтерс Клаб и по­просил своего друга Даву Тхондупа замолвить за ме­ня словечко. Его уже приняли, однако мне он отка­зался помочь, сказал, что я слишком молод. «Но я уже взрослый и не слабее других», – возразил я. Тем не менее Дава Тхондуп и другие шерпы продолжали твердить: «Нет, нет, ты слишком молод». Они реши­тельно отказывались сделать что-либо для меня, и я был зол, как никогда еще в моей жизни.

Тогда я попробовал устроиться сам, но все полу­чилось навыворот. Когда я впервые попал в Дард­жилинг, у меня были длинные косички, как у всех мужчин в Соло Кхумбу. Горожане смеялись надо мной, обзывали девчонкой, и я постригся коротко. К тому же я носил непальскую одежду, которую мне дал Ринга Лама. Все это годилось для Дарджилинга, но для экспедиции оказалось неподходящим, потому что англичане решили, что я непалец, а они набирали только шерпов. К тому же я не мог показать никаких бумаг или удостоверений о том, что работал с экспе­дициями. Наверное, так случается со многими моло­дыми людьми, когда они впервые устраиваются на работу. Вас спрашивают: «Вам приходилось делать эту работу раньше?» Вы отвечаете: «Нет». Вам гово­рят: «Нам нужны только опытные люди». Вы уходите, чувствуя, что никогда в жизни не поступите на работу только потому, что не работали раньше.

Как бы то ни было, в 1933 году я получил отказ. Экспедиция выступила из Дарджилинга, а я остался…

Еще много месяцев я продолжал смотреть за ко­ровами Поури и продавать молоко. Среди моих поку­пателей была молодая женщина из племени шерпа, Анг Ламу. Она родилась в Дарджилинге и работала там в качестве айя, домашней работницы. Я никогда не обращался к ней на родном языке, а только на не­пальском, и она даже не знала, что я шерпа. Встре­чаясь, мы каждый раз препирались.

– Раз я все время покупаю у тебя, ты должен наливать мне с походом, – говорила она.

– Не могу, – отвечал я.

– Ты страшно жадный, – продолжала она.

– А ты надоела мне своей торговлей.

В этом нет ничего примечательного, и я, вероят­но, давно успел бы позабыть об этом, если бы Анг Ламу не была теперь моей женой.

Прожив в Дарджилинге около года, я узнал от людей из Соло Кхумбу, что родители считают меня мертвым. Я решил вернуться повидать их, но Поури не хотел отпускать меня. Он сказал, что я должен най­ти себе замену, если хочу уйти. Тогда я отправился в город, нашел желающего и привел с собой, после чего быстро двинулся в путь, не давая Поури времени придумать новое возражение.

Придя домой, я убедился, что земляки сказали правду: родители и в самом деле готовились совер­шить по мне обряд как по мертвому. При виде меня они расплакались, потом ужасно обрадовались; на этот раз дело обошлось без колотушек. За время мо­его отсутствия в Соло Кхумбу произошло землетрясе­ние; часть нашего дома обвалилась, и я первым делом помог починить его. А потом стал делать ту же рабо­ту, что прежде: пасти яков. На следующее лето я впервые отправился в Тибет, за солью, которой у нас в Соло Кхумбу всегда нехватка. Через большой пере­вал Нангпа Ла («Ла» означает по-тибетски «пере­вал») я пришел в поселок Тингри Гангар около Ронг­бука, по ту сторону Эвереста. Я воспользовался случаем посмотреть знаменитый монастырь Ронгбук. Он намного больше Тьянгбоче и насчитывает свыше пяти­сот монахов и монахинь. Как раз здесь неподалеку разбивали базовый лагерь все английские экспедиции на Эверест, да только в этом, 1934 году, восхождений не было. А не то соль не скоро попала бы в Соло Кхумбу!

Прошло несколько месяцев, и отец снова попро­сил меня отправиться в Тибет с тем же поручением. Но к этому времени я уже твердо знал, что никогда не буду счастлив, живя в Соло Кхумбу. Поэтому вме­сто Тибета я снова двинулся в Дарджилинг. Хотя мой отец так никогда и не собрался туда, я видел его два­жды на протяжении следующих пяти лет: он ходил через Нангпа Ла в 1935 и 1938 годах, чтобы повстре­чаться с участниками экспедиций на Эверест. Мать же я не видел до 1952 года, когда участвовал в швей­царской экспедиции, пытавшейся взять Эверест с юга.

Попав снова в Дарджилинг, я не стал возвращать­ся в Алубари, к коровам и картофельному полю, а устроился в самом городе. Шерпы селились в основ­ном в двух районах – в Тоонг Соонг Бусти и Бхутиа Бусти («бусти» означает «деревня»). Я остановился в Тоонг Соонге, где и прожил большую часть после­дующих лет. Мне посчастливилось стать жильцом у Ангтаркая. Уже тогда он был опытным альпинистом, а в настоящее время Анттаркай – один из самых про­славленных шерпов. Скоро ко мне перестали относить­ся как к чужаку. Поблизости жил мой старый друг Дава Тхондуп (ныне тоже один из ветеранов), и, ку­да ни повернись, везде были другие шерпы, просла­вившиеся на Эвересте и в иных местах.

Осенью 1934 года все говорили о состоявшейся летом немецкой экспедиции на Нанга Парбат, в да­леком Кашмире. Разговор был невеселый, потому что там случилось ужасное несчастье. С этой экспедицией пошло много шерпов, причем большинство впервые оказались так далеко от дома, и вот шестеро из них погибли вместе с четырьмя немцами во время страш­ной бури на горе. Не в одном доме в Тоонг Соонг Бу­сти царило горе, но вместе с тем мы гордились стой­костью и выдержкой наших людей. Дава Тхондуп и Анг Тсеринг, которые тоже участвовали, но остались живы, рассказали мне о подвиге их друга Гьяли, из­вестного больше под именем Гайлая. В самый разгар бури Гайлай находился высоко на горе с руководите­лем экспедиции Вилли Мёрклом. Шерпа чувствовал себя хорошо и смог бы, наверное, добраться до нижнего лагеря. Однако по мере того как они спускались, Мёркл все больше ослабевал и в конце концов ока­зался не в состоянии двигаться дальше. Тогда Гайлай предпочел остаться и умереть, чем бросить его одного.