Психологи тоже шутят - Андрей Юревич

Неверно было бы думать, что система психологического образования абсолютно ригидна и не переживает никаких изменений. Как и все живое, она находится в постоянном развитии (хотя некоторые и считают это развитие регрессом), волей или неволей приспосабливаясь к новым реалиям.

Одним из наиболее заметных результатов приспособительного поведения этой системы служит обучение студентов психологическому тестированию. Здесь нельзя не сказать о том, что у данного занятия очень трудная судьба. Первые психологические тесты были разработаны и применены в годы Второй мировой войны на американских пилотах и почему-то показали, что умственные способности белых выше, чем умственные способности негров и индейцев. Этот результат, конечно, оказался нетерпимым для нашей, в ту пору интернационалистической, идеологии, тут же объявившей тестирование бесчеловечным развлечением расистов. Кроме того наши тогдашние руководители сразу сообразили, что обнаружилось бы, если бы кто-нибудь протестировал их собственные умственные способности. В общем тесты запретили как буржуазную заразу, и запрет сохранялся почти столько же, сколько прожила породившая его система. А некоторые отечественные психологи старшего поколения до сих пор носят его в своих преданных постановлениям Наркомпроса (дедушка нынешнего Министерства образования) умах.

Отмена запретов возымела эффект прорванной плотины. Психологическим тестированием стали заниматься повсеместно, причем, в основном далекие от психологии люди. Тесты пришлись по душе широким массам, а особенно пригодились они в коммерческих структурах, где быстро сформировалась традиция тестирования при приеме на работу. И действительно практика психологического тестирования бесценна. Тесты дают возможность ответить на главные вопросы о человеке — дурак он или не совсем, способен ли ударить свою жену или предпочтет убить соседку, сможет ли тихо украсть миллион или сядет за вооруженный разбой и т. д.

Способствуют тесты и выявлению универсального человеческого начала, т. е. того, что главное в человеке. Особенно так называемые прожективные тесты. Например, очень поучителен случай с одним пилотом сверхзвукового самолета, который, проходя психологическое тестирование, в ответ на вопрос психолога: «О чем Вы думаете, когда видите вращение винта?», ответил: «О сексе». «Почему?» — спросил психолог. «Потому, что я всегда о нем думаю», — ответил пилот.

Но главное достоинство тестов состоит в том, что их применение не предполагает не только профессиональных знаний, но и вообще какого-либо мыслительного процесса — со стороны применяющего, конечно, и потому доступно каждому. Так, широкому распространению одного из самых популярных тестов — теста Бине — сопутствовало полное отсутствие попыток понять и выбор заданий, и получающийся результат. И в самом деле, зачем все это? Тестирование породило и прекрасный способ решения наиболее трудных — концептуальных — проблем психологической науки. Тот же самый А. Бине, увековечивший свое имя в названии теста, предложил такое общедоступное понимание интеллекта: «интеллект — это то, что измеряет мой тест». И убил, таким образом, сразу двух зайцев: наконец-то разобравшись с интеллектом и разработав тест, адекватный его пониманию. А то, что считается главным недостатком тестирования (выводы обычно бог знает на чем основаны), не умаляет его многочисленных достоинств, поскольку, во-первых, мы всегда делаем выводы на сомнительных основаниях, во-вторых, в большинстве жизненных ситуаций, например, в экономике или политике, важны сами выводы, а не то, на чем они основаны.

В общем, в нашей стране возник большой спрос на тестирование, и система психологического образования не могла на него не отреагировать. А очень правильное намерение руководителей нашей образовательной системы заменить привычные нам экзамены единым тестом, который одинаково (т. е. за одну и ту же сумму, заплаченную за сведения о том, какие ответы — правильные) преодолевали бы и отпрыски московских профессоров, и дети оленеводов — ничто иное, как справедливая, хотя и несколько запоздалая, дань интернациональной традиции всеобщего тестирования. Было бы только очень неверным, если бы и упомянутые руководители тоже назначались подобным способом — по результатом массового тестирования. Здесь нужен совсем другой подход. Студенты же и школьники, вне всякого сомнения, с энтузиазмом примут тестирование и извлекут из него немалую пользу. Как извлекли ее их однолетки в других странах, где сообразительный школьник всегда старается вначале получить показатели пониже, чтобы учитель многого от него не ждал и хвалил даже за тройки. Проблема существует только с тестами на интеллект, поскольку в нашей стране в силу того, что лучшие люди уже несколько веков или уезжают, или уничтожаются, происходит своего рода «негативный естественный отбор», средний уровень интеллекта непрерывно снижается, и существует риск, что вскоре вообще нечего будет измерять.

Технические нововведения тоже не обошли нашу образовательную систему стороной. Так, один наш отечественный преподаватель, придя прочитать студентам лекцию, обнаружил в аудитории вместо них… диктофоны — по одному на каждого физически отсутствующего, но присутствующего в таком технически усовершенствованном виде студента. Поначалу преподаватель растерялся и немного обиделся. Но затем, будучи тоже не чуждым технического прогресса, нашел единственно правильный выход и на следующей лекции также заменил себя диктофоном, который ее и прочитал.

Систему нашего психологического образования затронули и другие новые веяния. Например, если раньше студентов учили писать пространно, то теперь, наоборот, приучают как можно лаконичнее выражать свои мысли и еще более лаконично пересказывать чужие. Главное требование к дипломной работе выпускников некоторых факультетов психологии состоит в том, чтобы она не превышала пятидесяти страниц. Действительно, лаконичность должна быть одним из самых главных качеств настоящего психолога, иначе он будет, как его советские предшественники, писать длинные тексты вместо того, чтобы заниматься делом. И в этом плане наша система образования тоже очень оперативно отреагировала на требования времени.

Несмотря на происходящие изменения было бы неверным недооценивать и стабильность нашей образовательной системы, ее потенциал сопротивления новым веяниям. «Академическая организация незыблема: это монолитная скала, с которой труженики науки наблюдают за приливами и отливами человеческого моря», — написано в настольной книге всякого культурного человека «Закон Паркинсона». Эти бессмертные слова более всего относимы к нашей академической науке, точнее к Академии наук, но их можно сказать и о нашей системе образования.

В то, что материя никуда не исчезает, до сих пор свято верит любой школьник — даже на нынешнем отрезке истории, когда материализм куда менее моден, чем мистицизм. То есть материю и то, что из нее сделано, можно, конечно, украсть, приватизировать, вывести за рубеж, придать ей другие формы, но совсем исчезнуть она не может. Это полностью справедливо и в отношении традиций нашего высшего образования. Идеи и идеологии тоже не могут бесследно исчезнуть, поскольку их носители вполне материальны и никуда не исчезают даже при крутых разворотах социально-политического курса. Основой гуманитарного образования в нашей стране долгое время служил Великий треугольник: история Партии — марксистско-ленинская философия — научный коммунизм, к которому с разных сторон цеплялись малозначительные довески, такие как психология или филология. Затем времена изменились, но люди остались, и наша система образования оказалась перед лицом непростой проблемы трудоустройства обитателей Великого треугольника. Общеизвестно, что наиболее простой и очевидный способ переквалификации специалистов и тех, кто таковыми считается, — это их переименование. Поэтому для отставных марксистов были созданы две новые экологические ниши — политология и культурология, и они по желанию могли выбрать себе место в одной из них.

Марксизм всегда был не только догмой и руководством к действию, а также способом оправдания полного бездействия, но и стилем мышления. Точнее, видом его патологии, которая у его формальных противников подчас выражена не меньше, чем у его правоверных адептов. Научные коммунисты были переименованы, а их мозги остались прежними, что внесло в нашу и без того не слишком стройную систему образования полный разлад, породило болотистые зоны, по которым передвигаться надо очень осторожно. Так, в большинстве наших вузах экзамены по общественным наукам принимают два типа преподавателей: с одной стороны, переименованные научные коммунисты, с другой, — те, кто всю жизнь страдал от них. Легко себе представить, как они относятся друг к друга, проецируя свою вражду на студентов (а на кого еще?) Поэтому студент должен всегда быть бдительным, твердо зная, преподавателю какого именно типа он сдает экзамен. Если он начнет распространяться перед марксистом о преимуществах демократии или рыночной экономики или, наоборот, станет призывать рыночника и демократа к национализации и классовой борьбе, о стипендии можно забыть.