Очерки по истории естествознания в России в XVIII столетии - Владимир Вернадский

В это время в кругу образованных людей Запада существовало своеобразное представление о географическом распределении культурного человечества, резко не отвечающее реальным фактам. Казалось, что между двумя центрами цивилизации Западной Европой и Китаем — лежат варварские и полуварварские страны, первым форпостом которых являлась Московия. Возможный морской путь в Китай мог идти только из Европы, так как вся западная часть Американского континента в это время или была terra incognita,8 или едва была населена и находилась в тяжелом упадке в связи с общей разлагающей политикой Испанского государства. Но и этот морской путь давал редкие и случайные сведения о Китае. Из Китая в это время шли в Европу сведения иезуитских миссионеров, приобретших в Китае известное значение и очень высоко ставивших культуру Китая.

Высокое представление о китайской цивилизации вызывало в образованном европейском обществе конца XVII в. тягу на Дальний Восток, аналогичную той, какую вызывала в более ранние века эпохи великих открытий легенда о христианском царстве преемников священника Иоанна в глуби Азии [21].

И то и другое стремление имело, конечно, некоторые реальные основания, сильно измененные, однако, и искаженные наросшей легендой. Конечно, Китай был страной с древней, своеобразной, высокой культурой; несомненно, в эти годы, при упадке древней культуры, его военное могущество с началом владычества маньчжур выросло и он явился более важной силой, чем был столетие раньше. Возможно было думать, что такое же возрождение может произойти и в области научного творчества.

Несомненно и другое. Как раз во второй половине XVII в. произошел перелом, который дал окончательное первенство европейской науке по сравнению с наукой, созданной на Дальнем Востоке. Перелом этот не был виден и понят европейцами-современниками. Если сравнить XVI в. европейского знания со знанием той же эпохи Китая, едва ли можно считать европейцев достигшими более высокого уровня научной мысли. В это время можно было думать, что старый Восток пережил многое из того, что считалось важным, новым и неожиданным для Европы. И невольно являлась мысль, что еще больше неизвестного европейцу сейчас известно ученым дальней Азии или может быть открыто в книгах, отвечающих эпохе расцвета китайской цивилизации.

Несомненно, такова была мысль и ученых Дальнего Востока, столкнувшихся впервые с неожиданными знаниями европейских варваров. И она передавалась сталкивающимся с ними европейцам и оказывала сильное влияние на культурно-географическое мировоззрение Западной Европы конца XVII столетия. К тому же в это время, действительно, в некоторых областях знания был расцвет интереса к более культурному прошлому на Дальнем Востоке — в Китае и Японии. Любопытно с этой точки зрения возрождение древней математики — попытки нового научного творчества, о которых было известно и европейцам через посредство иезуитов. Аналогичные живые идейные течения возрождения известны в это время — и в области литературы, медицины, искусства. Вторая половина XVII в. не была веком полного упадка или творческого застоя древней азиатской цивилизации.

В это время здесь произошла последняя борьба двух форм научного творчества и научной мысли, причем между ними в XVII столетии еще не было того различия, какое быстро было создано позже. В математике великие китайские и японские математики XVII столетия могли еще спорить в достигнутых результатах с западноевропейскими учеными, не охваченными высшим анализом и новой геометрией. В Китае и Японии под влиянием внесенных иезуитами европейских знаний начался в XVII в. новый расцвет алгебры, высшей арифметики.9 Они пошли дальше того, что было им дано из западной математики. Однако в это время математика на Западе переживала новый подъем, который скоро оставил далеко в стороне искания Дальнего Востока. Именно в начале XVIII столетия новая математика проникла в общее сознание, началось ее энергичное применение к задачам жизни, и быстрыми шагами в течение немногих лет — Западная Европа опередила и оставила далеко позади еще недавно близких к ней, шедших путями отцов ученых мыслителей Дальнего Востока. Европейская техника победила технику китайскую окончательно только после введения пара — в конце XVIII в., европейская медицина-лишь после того, как здравые понятия об анатомии и физиологии человека были усвоены к началу XVIII столетия...

Прежнее серьезное и несколько опасливое отношение к Китаю западноевропейское общество XVIII столетия перенесло в форму благодушную и эстетическую, которая сказалась в «китайщине» — chinoise-ries — литературы и искусства XVIII в.

Но совсем другое настроение было в Западной Европе в XVII столетии, и это настроение отразилось самым глубоким образом на истории естествознания в России — оно определило те первые задачи, которые были заданы новой культурной силе, которые надолго определили характер научной работы на нашей родине.

Любопытно, что отголоски того же настроения наблюдали мы и в русском обществе этого времени. Для Московской Руси Китай XVII в. был в научной области живой культурной силой. Чувствуя необходимость выйти из того положения, в котором оно очутилось благодаря изменению общих условий жизни и строя Западной Европы, русское правительство пыталось привлечь к себе знающих людей, которые могли бы внести в страну новые знания, ремесла, новую технику. С этой целью оно обращалось не только к Западной Европе, но и к Китаю. С существованием культурного государства в пределах [азиатских] безграничных пространств, куда распространялась русская вольная народная волна, встретилось Московское царство очень рано. Уже, по-видимому, в 1608 г. московское правительство пыталось вступить с ним в сношения. В это время томские воеводы В. Волынский и М. Новосильцев писали в Москву со слов инородцев: «... а живет де Китайский государь, и у нево де, государя, город каменной, а дворцы де в городе с рускова обычая, палаты на дворах каменные, и люди де сильные Алтына царя и богатством полные. А на дворе де у Китайского государя палаты каменные; а в городе де стоят храмы у нево, и звон де великой у тех храмов, а крестов на храмах нет; тово де у них не ведают, какая вера; а живут с рускова обычая, и бой де у нево огняной; и приходят де из многих земель с торгом к нему; а платье де оне носят все золотое, а привозят де к нему всякие узорочья из многих земель».10 В 1618 г. в Китай уже проехал послом томский казак И. Петлин, грамотный толмач местных казаков [22]. От него сохранилась недавно изданная «Роспись Китайскому государству и Лобинскому и иным государствам, жилым и кочевным, и улусам, и великой Оби, и рекам и дорогам».11 В ней говорится и о богатстве Китая, и о морском его сношении с «манны-а по нашему немцы». Перед московским правительством открылась неожиданно богатая культурная страна, связанная морским путем с Западной Европой.

Посылая своих послов на Запад или Дальний Восток, русское правительство поручало им набирать и приглашать в Московскую Русь людей, знающих полезные технические производства, — ремесленников, пушкарей, рудознатцев и т. д. Так, например, посланному в 1675 г. в Китай Н. Г. Спафарию поручалось вызвать в Россию китайских купцов, «договорить» мастеров для постройки каменных мостов [23]. Попытки Спафария были неудачны, однако нельзя не отметить впечатления Н. Г. Спафария, человека очень бывалого и в Европе, и в России и очень образованного. Он писал, между прочим, о китайской этике:

«Иныя такия приказания многия есть, что и старые наши философии не токмо не писали, но и в соние не видали», а об их постройках: «и всякое строение так красно, что и у старых римлян так не было».12

Спафарий был умный, европейски образованный человек, сам бывший и в Европе, и в Китае, могший сравнить все сам. Но гораздо более преувеличены были представления ученых, знавших обо всем лишь по литературным данным, переписке или путем чтения.

Ученые европейцы конца XVII — начала XVIII в. с этой точки зрения оценивали значение европеизации России. Ее высказывал уже в 1697 г. в частной переписке и публично Лейбниц,13 неуклонно державшийся этой мысли до конца своей жизни. Под его влиянием предпринимала свои шаги и Прусская академия наук [24]. Эти идеи о связи Европы с Китаем через Россию имели в это время не одно только научное значение. Уже в 1697 г. Лейбниц связывал их с мировым распространением христианства,14 к чему стремились всегда европейцы, попадавшие в Китай.

Задача, стоящая перед Россией, с этой точки зрения была сформулирована Лейбницем позже — в проекте письма к Петру Великому в 1712 г. — следующим образом: «Кажется, что божиим намерением (Schickung) является, чтобы наука обошла земной круг и чтобы теперь изошла из Скифии и что Ваше Величество избраны в этом случае (dies-falls) за ея орудие, так как Вы, с одной стороны, из Европы, с другой — из Китая можете взять лучшее и улучшить то, что обе (страны) сделали».15