Пыль и сталь (СИ) - Карпов Илья Витальевич

«Весёлый кабан» совершенно не соответствовал своему названию. Щели в стенах были законопачены мхом от сквозняка, хотя, должно быть, сильного ветра здесь не бывает. Иначе вывеска, вырезанная в форме криво ухмыляющегося свина, что еле держалась на своём месте, уже давно бы отвалилась.

Таринор толкнул дверь, та ответила противным скрипом. Освещённая несколькими свечами комнатка с тремя наскоро сколоченными столами тоже не располагали к веселью, но выбирать не приходилось. Дремлющий у очага чёрный кот встрепенулся, поглядел на гостя и, потянувшись, снова положил голову на лапы.

Неприветливый лысеющий тавернщик предложил лишь луковую похлёбку. Конечно, не гирландские харчи, конечно, но подкрепить силы сойдёт. «И какая ещё здесь может быть нечисть?» — думал Таринор, перемешивая деревянной ложкой покрошенный в похлёбку хлеб. «Должно быть, пара гоблинов перебрались через частокол и забрались в дом. Местные же со своими суевериями навыдумывали чёрт те что. Вот уж действительно, у страха глаза велики.» В таком свете работа показалась наёмнику очень даже выгодной и не пыльной. «Можно будет даже затребовать больше, и незачем говорить старосте, что это были гоблины. Пускай будут демоны или упыри, проверить всё равно некому.»

— Эй, хозяин! А пива у тебя не найдётся? — спросил Таринор, доедая похлёбку.

— Чего нет, того нет. Закончилось, а привоза ещё не было.

— Вот так таверна. Совсем нечем горло промочить.

— Уж чем богаты. Вот если б ты угля или дёгтя попросил, то милости просим. Этого добра с избытком.

Вдруг Таринор вспомнил о разбойничьей фляжке.

— Послушай-ка, подскажи, что здесь налито. На запах ядрёное пойло, только вот не могу понять, какое именно.

Хозяин таверны с подозрением поглядел на фляжку, вынул пробку и понюхал её. Задумавшись на мгновение, он смочил палец содержимым и сунул в рот, после чего скривился и плюнул на пол.

— Ох и дрянь же! Жжёт, как жидкий огонь. Где ты это взял? Помнится, Мирениус что-то похожее в пиво добавлял для крепости, только без этого мерзкого привкуса. Эх, стойкий старик был, что и говорить…

— И для чего же оно сгодится? Только пиво крепить?

— Ну, Мирениус говорил, что оно горит недурно. Ты ведь бродяга? Можешь им костёр разжигать. Но если серьёзно, лучше эту пакость вылей, а фляжку кому-нибудь продай или выменяй.

— Как с делами закончу, подумаю, что с ней делать, — Таринор утёр рот рукавом и встал из-за стола, — а пока прощай.

— Эй, а платить кто будет?

— Слушай, я ведь к вам пришёл не потому, что кошелёк от серебра по швам расходится. Меня староста нанял нечисть из дома вашего мага прогнать, и лучше бы мне заняться этим поскорее, если не хотите, чтобы через неделю черти кусали вас за задницу.

— Ну, в таком случае, за тобой должок. И учти, память у меня хорошая.

— Учту. Да, и, пока не ушёл… Почему деревня зовётся Вороний холм, а вокруг ни одного ворона?

— О! Воронов здесь отродясь не водилось, но вот когда углежоги с промысла возвращаются — все чёрные, как черти, от копоти. Один в один вороны!

Таринор покинул таверну под весёлый смех хозяина и огляделся. Бедобор отправил к священнику, а потому стоило найти местный храм. Впрочем, искать долго не пришлось. В глаза бросилось небольшое, но единственное во всей деревне каменное здание с небольшими оконцами и деревянной крышей, выкрашенной когда-то в белый цвет, но посеревшей от времени. Обыкновенная деревенская церквушка, через пару домов от таверны. Наёмник было направился к ней, но споткнулся о камень, не удержал равновесия и смачно упал прямо в грязь. Извергнув с десяток крепких выражений, он поднялся и принялся отряхиваться. Теперь он стал похож на нищего бродягу, которого забавы ради угостили добротным пинком.

Добравшись до храма, Таринор заметил аккуратно вырезанное на двери традиционное изображение широкой чаши. Этот знак называли «Чашей милосердия», он издавна считался символом Холара, владыки сострадания, смирения и милосердия. «Полагаю, бог исцеления и чистоты простит мне мой внешний вид» — подумал наёмник и вошел в здание.

В центре у алтаря, стояла статуя высотой в полтора человеческих роста. Она изображала фигуру, чей пол определить было нельзя ни по лицу, ни по одежде, держащую в протянутых руках чашу, похожую на ту, что была вырезана на двери. Возле статуи сидел на коленях человек в серой рясе и вполголоса бормотал молитву. Услыхав скрип дверей, он медленно поднялся, обернулся и зашагал навстречу Таринору.

В его коротких русых волосах поблескивала первая седина, но в глазах еще не угасла воля к жизни, хоть лицо уже изрезали неглубокие морщины. Щёки и руки покрывали красные пятна ожогов, совсем свежие на вид.

— Да озарит свет твой путь, и да покинут хвори тело! — воскликнул он и тут же осёкся. — Сожалею, но здесь не раздают еду бродягам. Или же ты разбойник, раз пришёл с оружием в храм бога чистоты?

— Я не бродяга и не разбойник. Я наёмник и зовут меня Таринор. А исцеление, судя по всему, нужно как раз тебе, священник. Насчёт оружия — не сочти за оскорбление, но я не слишком доверяю местным, чтобы оставлять меч у порога.

— А что это у тебя на шее? — священник изменился в лице и отступил на шаг. — Ты бежал с виселицы? Учти, пролившего в храме кровь трижды проклянут, а после смерти ему уготовано…

— Я бежал от негодяев, что решили меня вздёрнуть в лесу у тракта, — устало проговорил Таринор, стремясь сохранить самообладание, — поэтому вчерашний день у меня выдался, прямо скажем, дерьмовым. Надеюсь, что сегодняшний окажется лучше, но для этого ответь мне на вопрос: ты отец Дормий?

— Да. Так меня называют здесь, — осторожно согласился священник. — Вот только в храме отца чистоты не пристало сыпать проклятьями.

— Язык мой — враг мой, — вздохнул наёмник. — Был я у вашего старосты, и он меня вроде как нанял. Вкратце рассказал о доме волшебника, а о подробностях велел расспросить тебя.

Отец Дормий потёр бок и сочувственно улыбнулся.

— Стало быть, ты намерен изгнать скверну в одиночку? Даже и не пытайся. Видишь? — он указал на ожоги. — Не хочу, чтобы тебя постигла та же участь, наёмник.

— Слушай, мне обещали денег за очистку дома и направили к тебе. Я семь дней топтал этот… — Таринор запнулся, едва не ругнувшись, — …Золотой тракт, чтобы добраться сюда из Гирланда, упал в грязь, измазался с ног до головы, и ты заявляешь, что мне ничего не светит, и я снова лягу спать голодным? Неужто совсем нет способа?

Священник поглядел на статую, нахмурился и вздохнул.

— Есть одна возможность. Но тебе придётся нелегко. Скажи, умеешь ли ты читать? — с надеждой спросил Дормий.

— Представь себе, умею. А причём здесь это? — не понял Таринор.

— Хорошо, я объясню. В книге «Семь постулатов Отца чистоты» есть нужные тебе молитвы для изгнания нечисти. Но тебе придётся как-то попасть в тот дом и читать там книгу в полночь. Можно было бы обойтись и без неё, но ты даже не послушник и наверняка не запомнишь ни одной из изгоняющих молитв в короткий срок. Не говоря уже о том, что написаны они весьма мудрёно, особенно для такого, как ты… Да и нечисть, как видишь, не даёт себя так просто прогнать. — священник задрал рукав и продемонстрировал обожжённую кожу.

Таринор поёжился. Это поручение разительно отличалось от всего, с чем ему приходилось сталкиваться. Читать старые книги и изгонять нечисть ему ещё не доводилось. Но если за это платят, то почему бы и нет? Просто ещё один способ заработать на жизнь.

— И где же мне взять эти «Постулаты»? — спросил наёмник, опасаясь, что ему ещё и книгу придётся самому доставать.

— Она должна быть у меня где-то здесь, в храме, сейчас принесу, — ответил Дормий, после чего вышел через неприметную дверь за алтарём, а наёмник принялся разглядывать храм.

Собственно, кроме статуи, ничего интересного здесь и не было. Через из распахнутого окна падал прямо на неё, делая все сколы и выщербины ещё заметнее. Ко всему прочему, приглядевшись, Таринор заметил, что у статуи не хватает носа. Хоть сейчас она выглядела неважно, но, должно быть, некогда она действительно внушала благоговейный трепет перед Холаром всякому, приходящему в храм. Таринор представил, как кто-то сидел в маленькой душной комнате и старательно обрабатывал каменную глыбу, пытаясь создать нечто прекрасное, и невольно проникся уважением к кропотливому труду неизвестного скульптора.