Грозовой август - Алексей Котенев

Поговорив, Иволгин и Цыбуля вместе подошли к полосе препятствий, где занималось первое отделение. Два бойца подползали под проволокой к финишу, трое стояли на старте, а коротыш Юртайкин, зацепившись гимнастеркой за колючую проволоку, лежал на траве, как пойманный в капкан. Ефрейтор Туз громко подал команду «Смирно», и все солдаты замерли на своих местах, опустив руки по швам. Только Юртайкин лежал под проволокой на полосе препятствий, не в силах двинуться.

— А вас шо, не касается?! — гаркнул на него Цыбуля. — Встаньте, як положено!

— Лежу, товарищ старшина, — ответил печально Юртайкин. — Рад бы, как говорят, в рай, да проволока не пускает.

Солдаты едва сдерживали смех.

— Рядовой Забалуев, видчипыть цего экземпляра, — распорядился Цыбуля.

Здоровенный и добродушный на вид солдат склонился над проволокой и стал вызволять Юртайкина из беды, приговаривая:

— Эх, Сеня, Сеня!.. Попался ты, как гольян в невод. — Глянув на подошедшего Иволгина, добавил, будто объяснял причину случившегося: — Вятский он у нас. А они большие не растут.

— Ладно, ладно, костромские больно растут, — огрызнулся Юртайкин, выбравшись наконец из ловушки. — Это не у вас в Костроме да на той стороне дрова градом выбило?

— А не у вас, случаем, корову на баню затаскивали, траву там съесть? — парирует Забалуев.

— А ты как думал! Вятские ребята хватские — семеро одного не боятся. Семеро на стогу, один подает — кричат: «Не завалива-ай!»

Цыбуля заметил в глазах младшего лейтенанта искорки смеха, предусмотрительно отвел его в сторону.

— Между прочим, потому и трудно воспитывать цего вертопраха Юртайкина. Вызовешь его стружку знымать, а вин як сморозе шо-нибудь — хочь хрыстысь та тикай. Дай боже самому не рассмиятыся. У его даже ложка с надписью: «Эх, Андрюша! Нам ли жить в печали!»

— Это хорошо, люблю веселых, — улыбнулся Иволгин.

— Конечно, личному составу шо не смияться? Обмундирование выдають, годувать — годують, — продолжал нахмурившийся старшина. — Хиба ж ему погано живеться — личному составу? А нам смияться не положено.

— Почему же не положено?

— Потому шо в армии субординация и дисциплина. Мий дядько Прокоп, старый солдат, так говорыв про дисциплину: «Воиньска дисциплина жмэ нижнего чина. А нижний чин того, кто учить его». Зразумилы?..

Во втором часу дня автоматчики с песней вернулись в расположение батальона. У землянки их встретил Будыкин. Приняв доклад Цыбули, он солидно кашлянул в кулак и, оглядев строй, негромко, чуть заикаясь, сказал:

— К нам в роту прибыл новый офицер младший лейтенант Иволгин — фронтовик, гвардеец, орденоносец. Сегодня он примет ваш взвод.

Автоматчики с любопытством смотрели на нового командира, на его орден Славы, гвардейский знак и первые одиноко поблескивающие звездочки на погонах. Иволгин чувствовал на себе эти взгляды, старался скрыть волнение, но не мог. Кровь ударила ему в лицо, чуть подрагивали пальцы. Да, теперь он уже не Сережка-озорник, теперь он командир и начальник для своих подчиненных. Хватит ли знаний, умения стать по праву их начальником? «Слово командира имеет силу государственного закона», — не раз слышал он в училище. Значит, его слово должно быть таким же мудрым и значительным, как государственный закон. Но где же, где взять эту мудрость? «Ничего, обойдется, — подбадривал он себя. — Не боги горшки обжигают!»

VII

Жизнь на Бутугуре шла давно проторенным путем. Один день походил на другой, как походят друг на друга выбеленные солнцем былинки прошлогоднего пырея под окном будыкинской землянки. Утром подразделения шли на занятия в падь Урулюнгуй. Потом обед. Снова занятия. Командиры взводов возвращались в землянку только вечером, когда спадала жара. Приходили усталые, сметали с сапог желтоватую цветочную пыльцу, мылись до пояса под гремящим рукомойником и, расположившись в «приемной» — крытой легким травяным навесом пристройке к землянке, — блаженно отдыхали, пока их не загоняли в землянку надоедливые комары.

Старожилов тяготило это однообразие, а Иволгину все здесь было в новинку: что ни занятие — свежий пласт воинской науки, что ни человек — открытие. А люди в его взводе подобрались занятные. Один Юртайкин чего стоит! Узнать каждого — дело не легкое: один от первого прикосновения раскроется перед тобой, другой, наоборот, свернется, как еж, и носа не увидишь. Отчего так? Может быть, без должного такта прикоснулся?

Иволгин уже несколько раз пытался заговорить с рядовым Посохиным. Но пока ничего из этого не получалось. Спросил как-то про службу, тот ответил:

— Знамо дело, служится.

Поинтересовался, не скучает ли он по детям, и услышал какую-то загадку:

— Про то знает одна грудь да подоплека.

Еще чудней ответил Поликарп, когда Иволгин спросил, какое у него образование.

— Образование-то? — переспросил он. — Но дак оно, паря, ково же... Среднее у меня образование, как у всех. — И с той же серьезностью добавил: — Среднее между грамотным и малограмотным.

Вот и разгадай такого человека!

Иволгин уже знал фамилии всех солдат взвода, с некоторыми успел потолковать, а вчера познакомился даже с одним несуществующим бойцом. Автоматчики пошли накрывать к обеду столы, а Забалуев кричит им в след: «Про Никишкина не забудьте!» Эту фамилию Иволгин слышал уже не раз. «Что за Никишкин?» — удивился он и начал докапываться до сути дела. А ларчик открывался просто. Ерофею Забалуеву из-за его большого роста не хватало солдатского пайка. Специальный усиленный паек выхлопотать почему-то не удалось. Поликарп Посохин в шутку предлагал выдавать Забалуеву полторы порции за счет «малолитражного» Юртайкина, но Сеня категорически воспротивился: «Что я, не человек, что ли, на полбрюха жить?» Вот и приходилось ходить на поклон к повару.

Дневалил как-то Забалуев на конюшне, пришел позже всех в столовую и попросил выдать заявленный старшиной расход. Налил повар порцию овсяного супа, а Забалуев просит:

— Наливай, браток, еще одну... на Никишкина.

— На какого такого Никишкина? — удивился повар.

— Да вон, в углу сидит, не видишь, что ли?

Глянул повар в пустой угол, потом сочувственно посмотрел на огромного Забалуева, перевел взгляд на малюсенькую тарелку супа и налил вторую порцию — на Никишкина. Так и пришел в будыкинскую роту сверхштатный боец Никишкин.

Батальонный поэт Илько Цыбуля так воспел мифического Никишкина в своей поэме «В когтях судьбы»:

Его не увидишь ты в списках,На поверке его не найдешь,А он вот живет — Никишкин,К обжорству зовя молодежь...

Как-то вечером, вернувшись с занятий, Иволгин со смехом рассказал Драгунскому о несуществующем бойце своего взвода. Валерий даже не улыбнулся.

— У тебя хватает еще сил смеяться? — отрешенно спросил он, сбрасывая ремень. — Ну погоди, погляжу я, что ты запоешь, когда провоюешь хоть одно лето с тарбаганами? Поверь мне: не веселая песня долбить каждый день одно и то же: «Оборона в горно-лесистой местности», «Оборона на укрепленной полосе» и т. д. и т. п.

Драгунский побрился, надел тельняшку — он все никак не возвращал ее Иволгину — и, поерошив перед зеркалом бакенбарды, продекламировал:

— Он пришел к нам с берегов Черноморья, принес с собой матросскую лихость и преданность революции. Настоящий был моряк!

С приподнятого тона Валерия сбил появившийся с ведром Посохин.

— Попить не желаете? — спросил он. — Вода холодная.

Драгунский выпил два ковша, вытер губы, пошарил по карманам, хотя табаку у него не было уже несколько дней.

— Между прочим, лежал у меня на тумбочке окурок, но его, к сожалению, кто-то увел...

Поликарп замялся:

— На кой ляд он кому нужон?

— Судить надо этих интендантов за такое снабжение.

Драгунский быстро надел гимнастерку и, не застегнув ворота, чтобы видно было тельняшку, направился в санчасть.

— Нужон мне окурок, я сам могу одолжить табачку, — проворчал вслед ему Посохин, не замечая, что у входа в землянку стоит замполит Русанов.

— Кто здесь табачком разбогател? — спросил он, улыбаясь. — Поликарп Агафонович разбогател?

— Да нет... Это я не к тому, — опустил глаза Посохин. — Окурок у лейтенанта потерялся. Еще на меня подумает.

— Фу-ты, тоже мне пропажа!.. Стоит ли про окурок толковать? Кому он нужен?

— Про то и говорю.

— Предположим, вы его искурили. Ну и что же?

— Ежели бы искурил — не обидно было бы, к чему отпираться?

— А куда же он девался, окурок-то? — хитро улыбнулся Викентий Иванович. — Как дело-то было?

— Ну как было... — нехотя промямлил Поликарп, опускаясь на прикрытое дощечкой ведро.

Иволгин почувствовал, что завязывается долгий разговор. Чтобы не мешать, он прошел из «предбанника» в землянку и начал подшивать чистый подворотничок, изредка поглядывая в проем двери на сидевших поодаль собеседников.