Брат гули-бьябона. Рассказы и повести о снежном человеке. Том II - М Фоменко

Когда все успокоилось, найдан посмотрел на меня… Нет, я напрасно думал, что он равнодушен. Он понимал мои чувства и тихо заговорил на невнятном непали.

— Рай, — говорил он. — Только попав туда, странник, ты приобрел бы блаженную способность явиться в мир всего один раз, как великие мудрецы, и тем достигнуть нирваны… Почва рая, запомни, из рассыпанных кораллов, лазурита, хрусталя, и она плодородна. Пыль не пылит там, а предметов неприятных на вид нет вообще. Там все прекрасно и ничего не найдешь неприятного, такого, что не было бы поучительно для ума и радостно для сердца. Там нет мрака, ибо там постоянно блистает свет будды Абиды.

Над водой летают разные птицы, которые только по цвету и голосу похожи на наших… Там нет грубиянов, лжецов, умножающих зло и вред. Там называют друг друга словами «милый» и «друг»…. Все обитатели там обладают свойством помнить прежние деяния и знать мысли других, благодаря чему они знают все дела и мысли существ всех миров…

Я слушал его и думал — нет, найдан, меня нельзя обратить в эту веру. Я видел войны и видел радость, я видел нищих людей и колоссальные богатства. Я всегда хотел рая на земле, я не хочу в рай, где птицы только голосами и цветом напоминают наших… Глаза слипались. Я чувствовал страшную усталость, и найдан произнес:

— Теперь время спать. Но перед сном давай преклоним колени и возблагодарим всемогущего за его благодеяния.

Я жалел старика, но теперь притворился, что не понимаю его непали, и когда найдан разочарованно удалился, бросил на пол мешок…

Глубокой ночью меня разбудил крик кукушки. Совсем рядом, невидимая; она выкрикивала странные сочетания, похожие на английское «брейн-фивер» — воспаление мозга.

«Брейн-фивер! — орала она. — Брейн-фивер!»

Я со страхом ждал в лунной ночи следующего крика, боясь, что легкие у птицы не выдержат: с таким надрывом она кричала свою безумную фразу. Спать я уже не мог и, тихо встав, вытащил ледоруб, пистолет и запас галет и кофе.

Проходя мимо каменной кельи, я заглянул в окно и увидел найдана. Он сидел на соломенной подстилке, перебирая четки, а на божнице перед ним стояли крошечные фигурки будд. Там был Шакья-муни, со своей нищенской чашей в руках, грядущий будда Майдари, весь красный, как цветок мака, будда Арьябало, одиннадцатиголовый и многорукий, Бодхисаттва Манжушри с книгой и лотосом, и много других будд, мне неизвестных. Все они были раздеты до пояса и сидели с поджатыми под себя ногами, потупив глаза, не желая вслушиваться в молитвы и плачи. И осторожно, ничем не нарушив тишину, я двинулся снова в горы.

Шагах в ста от меня появились два больших тибетских волка и скачками бросились вверх по склону. Я видел, как они добрались до вершины гребня и долго бежали на фоне утреннего неба, упорно перепрыгивая с камня на камень… Я шел, открывая чудеса — то крошечную долинку странных скал, с которых, как коричневые грибы, свешивались осиные гнезда, то изящную аметистово-голубую примулу с желтым пятнышком посредине, уместившуюся в сыром мху, как в гнезде…

Грозная панорама горных цепей и пиков окружала меня, а совсем близко — казалось, я могу добросить до нее камнем — возвышалась стена льдов, наверху которой может и была родина йети… Стена походила на пилу, подножье усеяно фирном, и ноги завязали в нем, как в трясине. Я карабкался по обросшим густым инеем камням, соскальзывал с неустойчивых валунов и все-таки не останавливался.

Наконец, я вышел на ледник, на черное озеро, берега которого запорошило снегом, легло предо мной. Я ожидал, что скалы после шквалов будут голы, но они уже обросли козырьками снежных наддувов. Было холодно, и воду у берегов схватило корочкой льда. Я обошел берег и нашел смерзшуюся покоробленную палатку. Она была пуста, но я нигде не мог отыскать следов йети, того, крупного, который мог вернуться и забрать погибшего соплеменника…

Шероховатая поверхность скал обжигала пальцы, крошки льда алмазно поблескивали, и я медленно полз по скалам, думая о последней возможности — убить йети.

Эта мысль пахла предательством. Разве мог я взять на себя ответственность за уничтожение редчайшего существа, может быть, родственного человеку?

Но я шел и думал об убийстве, и страна льдов открывала передо мной все новые и новые пространства, безжизненные, холодные и пустые… Это существо, кем бы оно ни было, говорил я себе, должно быть изучено на месте и, по возможности, на свободе… Я думал так, а сам прикасался к карману, в котором лежал пистолет…

Не было ни следа вокруг. Судьба оберегала меня от убийства. Я вглядывался в цирки и кулуары, в гребни ледяных и каменных стен, умоляя промерзлую белую природу дать мне возможность хотя бы еще раз увидеть согбенный силуэт йети, так преданно ходившего по следам умирающего товарища.

Но ледяной мир молчал.

Через несколько дней я был в Катманду. Я добился своей цели, но меня это не радовало. Шерпа я разыскал внизу, в селении, и полностью расплатился за весь сезон. Но и это не служило мне утешением.

Узкое окно отеля выходило на сумеречную свалку. Темные стены комнаты были оклеены библейскими текстами и олеографиями на ту же тему. Отвратительные искусственные цветы торчали повсюду.

Все три окна выходили на западную сторону, отчего в комнате всегда было сумрачно. Город, лишенный европейских шумов, был тих, «Сноувью» — «Отель с видом на снега» — вот как называлась эта часть моей мечты… Я усмехнулся.

Сорок лет назад я был назначен в гуркхский полк и уже тогда мечтал о закрытой стране Непале, въезд в которую стал возможен для иностранцев лишь после падения тирании Ран в 1959 году…

Усевшись в единственное кресло, я попытался сосредоточиться. Что я могу рассказать о виденном?..

Я думал: самые близкие наши родственники — шимпанзе, горилла и орангутанг. Несколько дальше стоит гиббон. Этот вывод, к которому пришли естествоиспытатели прошлого столетия во главе с Дарвином, неоднократно пытались пересмотреть и опровергнуть. Но эти попытки потерпели крах. Анатомические, палеонтологические, физиологические и биохимические исследования привели к почти всеобщему признанию правоты взглядов Дарвина. Но столь же несомненно, что ни шимпанзе, ни гориллу, ни орангутанга, ни тем более гиббона нельзя рассматривать как прямых наших предков. У всех у них предок был только близким к нашему и, видимо, родствен ему.

На Южных склонах Гималайского хребта, думал я, найдены были в свое время обломки челюстей и зубы третичных человекообразных обезьян — рамопитеков. Некоторые признаки позволяют считать, что рамопитеки были ближе к человеку, чем ныне живущие человекообразные обезьяны. В частности, клыки рамопитеков выдавались не так сильно, как у шимпанзе или у гориллы. Но зубы и обломки челюстей все же представляют слишком незначительные остатки, чтобы с уверенностью предположить, что именно рамопитеки и были непосредственными предками человека, хотя эта возможность и не исключена… В Восточной Африке в слоях примерно того же возраста также были найдены останки человекообразных обезьян, и особенное внимание привлек к себе так называемый «проконсул», о котором мы можем судить не только по зубам, но и по относительно целому черепу… Но ближе всего к человеку стоят так называемые австралопитековые обезьяны Южной Африки. Большое количество сравнительно хорошо сохранившихся останков позволило хорошо изучить их строение. Хотя австралопитеки и не были, видимо, непосредственными предками человека, они все же были близки к нам. И самым существенным оказалось то, что австралопитеки были двуногими, то есть не ходили на четвереньках. Живя вне области тропических лесов, они охотились на павианов, убивая их с помощью трубчатых костей и нижних челюстей копытных животных…