Череда - Лидия Арабей

Городок находился далеко от железной дороги, но при заводе имелась своя машина-полуторка, и Микола, взяв с собой вещевой мешок, сел в кабину и приказал шоферу отвезти его на станцию.

До станции было километров двадцать с гаком, и первые километров десять они проехали с ветерком. Иван, маслозаводский шофер, только вздыхал, говорил с сожалением, что, может, последний раз везет своего директора, может, тот из Минска уже не вернется, большим начальником там останется. Микола похлопывал Ивана по плечу.

– Ничего, если что, я своих людей не забуду. – Намекал шоферу, что если сам будет большим начальником, то и его заберет в столицу.

Но на каком-то ухабе машина вдруг подпрыгнула, что-то ёкнуло у нее внутри, и она стала. Иван пошел к капоту, открыл его, поковырялся в моторе, вернулся назад в кабину, но машина не заводилась. Он снова пошел к мотору, снова начал в нем ковыряться, он тот как онемел, не подавал голоса.

Микола сначала терпеливо ждал, даже шутил, что если у Ивана будет портиться машина, то в столицу он его с собой не возьмет, найдет там лучшего шофера. А потом стал все чаще поглядывать на часы.

– Ты что? Мы же на станцию опоздаем, – начал он подгонять Ивана.

Иван и сам уже нервничал, но как ни крутился возле мотора, как ни копался в нем, не мог найти причину, почему тот заглох.

А дорога была глухая, ни одной машины не видно.

Больше часа Микола ждал, что вот сейчас Иван что-то сделает и они поедут, а потом махнул рукой, забросил рюкзак за плечи и пошел на станцию пешком.

– Если исправишь, догонишь, – зло бросил Ивану.

Микола так шпарил, что весь взмок, но когда пришел на станцию, увидел только хвост поезда. Он выругался, сплюнул. Следующий поезд шел через сутки.

Что делать целые сутки? Это же с ума сойти можно, ожидая, и тут Микола вспомнил, что недалеко от станции есть городок, в котором Павел остался работать в редакции.

Делать все равно было нечего, и Микола отправился в местечко искать Павла. Пока дошел туда, пока отыскал редакцию, злость у него немного отошла, решил, что большой беды не случился, если он приедет в Минск на день позже. В редакцию он входил уже веселый, довольный тем, что сейчас увидит друга и себя покажет, вспомнят, как воевали, поговорят о жизни.

Встреча была радостная и шумная, друзья тискали друг друга, обнимали, хлопали по плечам, а потом, как это водится у мужчин, решили отметить встречу – замочить.

Зашли к Павлу на квартиру, Микола помылся, почистил сапоги, оставил свой рюкзак, и друзья направились в столовую.

Павел был в суконной куртке, сшитой на какой-то американский манер, – дали по талону ЮНРА, – в старой шапке ушанке, которая ему еще в партизанах, в кирзовых сапогах. Палочку, правда, в последнее время уже не брал с собой, нога, кажется, совсем не болела. А Микола выглядел хоть куда – желтое кожаное пальто ниже колен, подпоясанное широким ремнем, сапоги хромовые блестят, лицо выбритое, гладкое, щеки розовые, как у девушки, брови черные. Такого кавалера не могла не заметить даже Ванда. И она заметила, прошла раз, другой возле их столика, поглядывая на Миколу своими звонко-синими глазами, потом остановилась возле них, вынула из кармана фартучка блокнотик.

Обычно к столику, за которым сидел Павел, подбегала Таня, но сегодня Ванда будто перебила ее, и Павел почему-то не пожалел, наоборот, обрадовался.

Они с Миколой выпивали, говорили и никак не могли наговориться, вспоминали партизанских друзей, кто теперь где живет или воюет, некоторых уже не было на свете – погибли на фронте.

Микола несколько раз рассказывал, как его машина испортилась, как он опоздал на поезд. Ругал дороги, плохие в этой глухомани, ругал машину, что она старая, поломанная.

– Но ничего, нет худа без добра, – отходил Микола. – Если б не эта машина, не увиделись бы мы с тобой.

Павел быстро захмелел, может, потому что пил редко, не было с кем, а может, оттого, что был пока не очень крепким, на столовских харчах не разъешься, а Микола сидел как огурчик, только на щеках его рдел румянец.

– Как ты думаешь, зачем меня вызывают в Минск? – все спрашивал он у Павла. – Может, орден дадут, нас ведь представляли к орденам, и тебя тоже представляли, я помню. А тебя, Павел, не вызывают, нет?

– Нет, не вызывают, – отвечал Павел.

– А может работу новую дадут, а? Оно-то мне и здесь неплохо, но в большом городе все же б́ольший размах.

Павел видел, что Миколе на его маслозаводе неплохо, наверное, как сыр в масле катается, вишь, какой гладкий, розовый и кожанку где-то раздобыл, сапоги хромовые.

А Микола разговаривал с Павлом и все время водил глазами за Вандой, которая ходила по залу, чувствуя, что на нее смотрят, что она нравится. Бегала по залу и Таня, как всегда, озабоченная, неуклюжая. Она, конечно, видела, что Павел сидит с незнакомым ей человеком, но не подходила к ним, потому что обслуживать их взялась Ванда.

Микола, показывая глазами на Ванду, подмигнул Павлу:

– Девка на ять… Если б было время, я б тут с ней…

Павел не знал, действительно ли было бы у Миколы что-нибудь с Вандой, но позавидовал другу, его смелости: вишь ты, он, Павел, здесь живет, каждый день видит Ванду и не решился к ней подступиться, а этот только появился и уже готов.

– Да нет времени, надо ехать, столица вызывает, – говорил Микола. – Видно, я, брат, вылезу из этой глухомани. А что, покорпел тут – и хватит, скоро война кончится, такая жизнь начнется!..

Павел опять позавидовал другу: вот Миколу вызывают уже в столицу, может, в столице и работу дадут, а он, Павел, останется здесь навсегда. У Миколы жизнь только начинается, а у него, у Павла, уже кончилась.

– Ну, а ты что думаешь делать? – спросил вдруг у него Микола. – Ты же у нас был такой грамотный… Газету набирал, писал заметки.

Павел почесал затылок, налил еще в стаканы – Миколе, себе, – и захотелось Павлу исповедаться. Столько живет здесь один, словом не с кем было перемолвиться, поговорить по-человечески. Подбивал на откровенность еще и хмель.

Они чокнулись стаканами, выпили, закусили, хлебнув по нескольку ложек борща, и Павел сказал, вздохнув:

– А я, брат, влип, все для меня уже закрыто, жениться надо…

Микола с интересом посмотрел на друга и тихо засмеялся. Этот смех услышала Ванда, которая стояла недалеко, возле другого столика, и оглянулась на них, повела своими синими глазами.

– Влип, говоришь? – смеялся Микола. – Жениться надо? А кто же она? Может, вот эта, на которую я нацелился? – показал он на Ванду.

– Нет, не эта, – покачал головой Павел.

В это время Таня возле окошка, что вело на кухню, ставила на поднос тарелки с борщом и кашей. Нагрузила поднос как поднять и понесла к столику, который стоял у окна. Ее полные губы даже приоткрылись от натуги, гребешок едва держался в волосах, казалось, вот-вот упадет, она часто переступала ногами в черных ботинках со шнуровкой. Павлу стало немного досадно, что Таня не такая, как Ванда, он сейчас будто другими глазами увидел ее, глазами того же Миколы и отчего-то застеснялся. Ему не захотелось показывать Миколе Таню, но он тут же подумал, что это будет не по-товарищески, раз уж признался, что собирается жениться, то надо и Таню, свою будущую жену, показать.

– Вон она… Та, что поднос несет… Я же тебе сказал, что влип, – наклонился Павел над своей тарелкой.

Микола будто застыл с ложкой в руке, уставился на Таню, как на некое чудо, потом покачал головой.

– Ну и ну! – тихо сказал он и вдруг фыркнул, сдерживая смех.

Павла этот смех словно резанул по сердцу, стало обидно и жалко себя, но он ничего не сказал, только есть перестал и положил ложку.

А Микола наклонился низко над столом, пододвинулся к Павлу всем телом, так, что Павел видел совсем близко его лицо с прилипшими ко лбу волосами, с капельками пота под носом, зашептал с жаром Павлу в лицо:

– Ты что, сдурел?.. Заслонить себе свет… Хоть бы девка была стоящая, а то… – Микола махнул рукой.

Павлу опять стало обидно, уже за Таню, что Микола о ней такое сказал, но Микола был его гость, его друг, и Павел сдержал обиду.

– Тут, брат, такое дело, – начал он виновато, словно оправдываясь. – У нее ребенок будет.

Таня между тем поставил на стол, на который несла, тарелки, взяла одной рукой поднос, пошла опять к окну, что вело на кухню, стала возле него, спиной к залу. Павел оглянулся на нее, увидел гребешок в волосах, который Таня уже поправила, увидел белые завязки фартука, ноги в черных, будто детских ботинках, и ему снова стало жалко себя и уже как будто стыдно перед другом.

– А может, она тебя обманывает, опутать хочет? И такое бывает, – зашептал Микола, опять наклоняясь к другу.

– Не-е, – покачал головой Павел.

– Может, ребенок будет не твой… Это тоже бывает…

– Не-е, – опять покачал головой Павел.

– Так что ж ты, скажи ей, чтоб сделала аборт.

Павел снова оглянулся на Таню, которая все еще стояла возле окна, что вело на кухню, и сказал, не очень уж и тихо, зная, что Таня оттуда не услышит: