Любовь и Рим - Лора Бекитт

– Я не имею ничего против Юлия Цезаря, он великий человек и многое сделал для Рима, – говорил тот, кого звали Гаем, – я выступаю против диктатуры вообще, отрицательно отношусь к обожествлению чьей-либо личности. Одно дело построить крепкое здание и совсем другое – начать украшать его сверх всякой меры. Человек – не бог; дай ему единоличную власть, и все закончится одним: вместо выборов – назначение на должности своих лиц, сохранение привилегий тем, кого выгодно держать при себе. Кстати, ни один диктатор не может считать свое положение прочным – слишком уж он зависим от тех, кто помог ему прийти к власти.

– Что ж, – сказал Сервий Понциан, – так устроен человек: хотя и сознает, что ему никогда не обрести бессмертия, могущества и других совершенств богов, все равно будет стремиться достичь состояния, близкого к божественному.

Противоположность сущего и должного – вот в чем трагизм нашей жизни. Вспомни Гесиода:[5]

Путь нетяжелый ко злу, обитает оно недалеко.Но добродетель от нас отделили бессмертные богиТягостным трудом: трудна, высока и длинна к ней дорога.

– Дух соперничества разрушителен, – задумчиво промолвил его собеседник, – гражданские войны, чем бы они ни закончились, не приведут к добру.

– Боишься очередного передела собственности в пользу военных? – спросил Сервий, на что заинтересовавший Ливию человек отвечал с изрядной долей презрения:

– Тебе известно: я настолько богат, что могу без особого ущерба пожертвовать казне четверть того, чем владею. Другое дело, я не хочу позволять государству вмешиваться в мои дела…

– Кстати, давно хотел спросить: ты остаешься в Риме?

– Пока не решил. Возможно, в ближайшее время уеду домой.

– А как же прекрасная Амеана? – с улыбкой произнес Сервий Понциан.

И тот, кого звали Гаем, со смехом продекламировал:

Выдался случай – скорей сбрасывай с шеи ярмо.Право, одна только ночь тебе и будет тоскливой:Всякая мука любви, коль перетерпишь, легка.

Услышав эти слова и смех, Ливия поспешно отошла и затерялась в толпе. И когда они с Юлией возвращались домой, на какой-то миг девушке почудилось, что этот мир с будто бы парящими в прозрачном воздухе белоколонными храмами, колыхавшимися по сторонам дороги сожженными солнцем травами, горящими зеленью парками и обжигающими порывами знойного ветра существует отдельно от ее собственного, застывшего в глубоком безмолвии, лишенного красок и тепла внутреннего мира. С трудом пересилив себя, Ливия спросила у ничего не подозревавшей подруги:

– Юлия, ты никогда не слышала о женщине по имени Амеана?

– О! – немедленно воскликнула девушка, и в ее возгласе было возмущение и любопытство. – Конечно, слышала, а ты – нет? Это одна из самых известных и бесстыдных римских куртизанок. Ее повозка обогнала нашу колесницу, ты не помнишь? Лично я запретила бы таким, как она, спокойно разъезжать по тем дорогам, какими следуют порядочные граждане!

– Я тоже! – с отвращением промолвила Ливия. Больше она не проронила ни слова, а вернувшись домой, вызвала Эвению.

– Хочу распорядиться насчет новой рабыни, – сказала она старой служанке – Дай ей работу на кухне или где-нибудь еще: здесь, в комнатах, эта девушка мне не нужна. Проследи за ней: если она неопрятна, неуживчива или ленива, я прикажу ее продать!

Эвения поклонилась, в ее лице не отразилось никаких чувств.

– Будет исполнено, госпожа.

…Вечером, во время ужина Марк Ливий сказал дочери:

– Как только Луций Ребилл вернется в Рим, мы назначим день свадьбы. Думаю, осень – самое подходящее время. Уверен, к тому времени война закончится, и Цезарь успеет отпраздновать очередной и завершающий триумф.

«Какое отношение имеет Цезарь с его триумфами к моему замужеству?!» – хотелось воскликнуть Ливий. Но она кротко промолвила:

– Хорошо, как скажешь, отец – И видя, что он одобрительно кивает, прибавила: – Мне надоело ждать. Приданое готово. Чем скорее ты выдашь меня за Луция, тем лучше.

И тут же потупилась, поймав удивленный, непонимающий взгляд возлежащего напротив Децима.

За четыре дня до наступления календ секстилия (28 июля) Ливия и Юлия перебирали приданое Ливий, сидя в возвышавшейся над колоннадой перистиля комнате второго этажа. Это без сомнения было самое прелестное помещение в доме, напоминающее сельский уголок. Снаружи шла оплетенная виноградом стена, под крышей свили гнезда ласточки; в небольшое оконце виднелись омытые огненным ливнем яркого летнего солнца древесные вершины с блестящими, точно отлакированными листьями. Снизу доносился навевающий дремоту шум воды – расположенный в центре перистиля фонтан рассыпал мириады радужных брызг.

В комнатке с источавшими прохладу каменными стенами блуждали дымчато-зеленые тени. Здесь не стояло иной мебели, кроме кровати из клена с изящным изгибом изголовья и маленького круглого столика-подставки о трех ножках. Но сегодня Ливия распорядилась втащить сюда два огромных, обитых бронзовыми пластинами сундука: кроме ворохов обычной одежды и белья в нем лежали очень дорогие вавилонские, индийские и египетские ткани, часть которых досталась Ливий еще от покойной матери.

Хотя в доме Юлии стояли такие же сундуки почти с таким же содержимым, девушка увлеченно рассматривала приданое подруги.

– Когда вернется Луций? – поинтересовалась она.

– Не знаю, – равнодушно отвечала Ливия, – отец говорит, скоро.

– Вам бы не мешало видеться почаще, – сказала Юлия. – Вы ведь, кажется, даже ни разу не целовались.

– Я и не собираюсь целоваться с Луцием!

– То есть как? – удивилась Юлия.

– А ты целовалась с Клавдием?

Юлия захихикала с явно притворной стыдливостью; ее глаза лукаво поблескивали в тени длинных ресниц.

– Ну… да.

– Разве можно целоваться до свадьбы?

– Не знаю; этого захотел Клавдий, а я так растерялась, что позволила. А уж если разрешишь один раз, то от второго никуда не деться. Хотя, признаться, я вовсе не считаю, будто в этом есть что-то дурное.

Некоторое время они молча складывали одежду.

– После столь долгой разлуки Луций обязан сделать тебе подарок! – заметила Юлия – А ты сплети ему венок из цветов!

Ливия вспыхнула:

– Еще чего! А ты плела Клавдию?

– Конечно.

– Мне кажется, ты его все-таки любишь, – задумчиво произнесла Ливия.

Юлия беспечно пожала плечами:

– Не знаю. Я уже говорила тебе: Клавдий мне нравится. Хотя иногда я думаю, мне также мог бы понравиться и другой человек.

– С другим ты тоже стала бы целоваться? – колко спросила Ливия.

Но Юлию не так-то просто было смутить.