Любовь и Рим - Лора Бекитт

– Внушительный город. Но мой отец говорил, что поскольку каждый камень прекрасных построек омыт кровью, слезами и потом тех, кто равнодушен как к благополучию, так и к несчастьям этой земли, он не может быть вечным.

– Твой отец был дерзок! – воскликнула пораженная Ливия.

– Он был умен. Что касается дерзости… Истина всегда дерзка, так считал он, потому что она часто опережает время.

Ливия задумалась. Хотя эта девушка и спала с галлом, не ее дело таскать тяжелые корзины. Да и кого она могла избрать там, в усадьбе хозяина? Конечно, встречались рабыни, которые охотно сожительствовали с господами, но как раз их-то и можно было считать распутными.

«Она сама сделала выбор и пострадала за это, – подумала Ливия. – А потом рассказала правду, за что поплатилась тоже».

Пройдя еще немного, девушка остановилась у прилавка с воздушно-прозрачными косскими тканями и только принялась их перебирать, как услышала звук множества шагов и чьи-то грубые окрики.

По улице вели толпу мужчин, наверное, осужденных или рабов, поскольку большинство из них было сковано цепями. Сопровождавшая их охрана бесцеремонно расчищала дорогу, и Ливия поспешно отскочила в сторону. Ее взгляд скользнул по фигурам людей, – очевидно, они были в пути не первый день: сбитые в кровь босые ноги тяжело ступали по горячим камням, короткие темные грубой шерсти туники насквозь пропитались потом, а лица были серы от усталости и пыли. Едва ли они замечали, что творится вокруг, они почти не поднимали глаз, эти существа с притупленным разумом и примитивными чувствами, душами, погребенными под жуткой громадой предрассудков и нечеловеческих законов. Их мысли были смутны, воспоминания беспорядочны; жертвы невозмутимой жестокости и неумолимого равнодушия, они покорились судьбе.

Ливия отвела взор; в этот миг один из рабов повернул голову и громко крикнул:

– Тарсия!

Девушка встрепенулась, едва не выронив корзину, и тут же подалась вперед, навстречу тому, кто произнес ее имя, – он рванулся тоже, но был остановлен ударом.

– Назад!

Еще не до конца понимая, в чем дело, Ливия всмотрелась в лицо раба. Молодой, хорошо сложенный, белокурый, с пронзительно-голубыми на фоне летнего дня глазами, он выглядел достаточно привлекательным, во всяком случае, для варвара. В Риме такие юноши стоили очень дорого.

Тарсия пыталась протолкнуться поближе к нему, но охранник грубо отшвыривал ее.

– Элиар! – В ее голосе звенели слезы радости и боли. – Элиар!

Превозмогая себя, Ливия изобразила улыбку и протянула одному из солдат несколько денариев.

– Позвольте им поговорить!

Охранник неохотно согласился, и тогда Ливия сказала рабыне:

– Надеюсь, ты найдешь дорогу домой? Давай корзину, я ее донесу.

– Благодарю тебя, госпожа, – отвечала Тарсия, и в ее голосе звучала та неподдельная преданность, которую, равно как искренность сердца, не купишь ни за какие деньги.

Гречанка побежала за своим галлом, они что-то кричали друг другу, а Ливия стояла, провожая их взглядом, – нищих, несвободных, с искалеченной душою людей, которые были рады тому, что им вновь довелось повидаться и даже переброситься парой фраз.

Потом она повернулась и пошла прочь, глубоко задумавшись и позабыв обо всем на свете. Она так увлеклась своими мыслями, что не заметила, как очутилась на самом краю тротуара. Ее сильно толкнули, и девушка упала бы вниз, прямо под колеса огромной повозки, если б не какой-то мужчина в тоге, схвативший ее за локоть.

– Осторожнее! – воскликнул он, невольно прижав ее к себе.

Ливия молча кивнула, глядя на него словно бы сквозь туман, полумертвая от испуга. Ее колени подгибались, а сердце стучало как бешеное. Потом туман рассеялся, и девушка осознала, что перед нею стоит кто-то знакомый.

В следующую секунду ей чуть вновь не стало дурно, потому что это был… Гай Эмилий Лонг.

– Все хорошо? – спросил он, глядя на нее своими блестящими, темными, словно спелые оливки, глазами.

– Да, – пролепетала Ливия.

– Я заметил тебя в толпе, одну, идущую неведомо куда, и пошел следом, – признался Гай Эмилий.

– Я шла домой, – сказала она.

– Без сопровождения?

– Мне пришлось отпустить рабыню.

– Я провожу тебя, Ливия Альбина, – решительно произнес он. – Девушка не может ходить одна по улицам Рима!

«С почти незнакомым мужчиной – тоже», – подумала Ливия, однако не возразила.

Гай Эмилий отвел девушку от края тротуара и молча взял у нее корзину.

– Я должен извиниться перед тобой, – сказал он после неловкой паузы. – Я был резок с твоим отцом, но тебя не хотел обидеть.

– Ты ничем меня не обидел.

Они пошли по улице, мимо сверкающих от солнца зданий, солнца, казалось, превращавшего булыжники в мрамор, а гравий – в алмазный песок.

– Как ты меня узнал? – удивленно спросила Ливия, преодолевая неловкость.

Он улыбнулся, и словно бы поток света хлынул в душу Ливии, сметая ложные преграды, озаряя каждый потаенный уголок; ее собственный внутренний свет и идущий извне, – в преломлении этих чудесных лучей рождалось некое новое понимание жизни и поступков людей, их мук и сомнений, грез и надежд. Сейчас она не думала и не вспоминала о том, что прежде так возмущало ее в Гае Эмилии: ни о его связи с Амеаной, ни о презрительных фразах, брошенных отцу, ни о насмешливости в разговоре с Сервием Понцианом. Ей просто нравилось идти рядом с ним, а остальное не имело значения.

– Как я мог не узнать такую удивительную девушку? Помню, как ты играла в мяч, бегала и смеялась, словно ребенок, живущий лишь настоящим, ты не думала о том, как выглядишь и в порядке ли твоя прическа, все в тебе было так естественно и неповторимо… Ты окунаешься в жизнь, словно в стремительный поток, не думая о том, куда он вынесет тебя. Мне нравятся такие люди.

– Не знаю, такая ли я, – растерянно произнесла Ливия, не смея взглянуть в глаза Гая Эмилия, глаза, в которых она желала и боялась увидеть нечто большее, чем мимолетный интерес.

– Такая, – уверенно подтвердил он.

– А ты? – осмелилась спросить она.

Мрачная тень мелькнула в его лице и исчезла, словно змея, скользнувшая в траву.

– А я, к сожалению, – нет.

– Ты родился в Риме? – спросила озадаченная Ливия.

– Нет. Мой дом в Этрурии. А здесь я снимаю квартиру в инсуле.

– Но ты же из рода Эмилиев?

– Да. Только не тех Эмилиев, что занимают важные государственные должности и активно участвуют в политической жизни. Я никогда не стремился заниматься политикой.

– Почему?

Он усмехнулся:

– Хороший вопрос, Ливия Альбина. Не имею желания, и потом так завещал отец. Нет ни одной сколько-нибудь известной римской фамилии, которая не пострадала бы от политических преследований во времена диктатуры Суллы. Мой отец был тому свидетелем в юные годы, потому никогда не помышлял о политической деятельности. Наверное, он рассуждал правильно. Поверь, сейчас многие пребывают в растерянности и страхе, опасаясь за свою жизнь и имущество. К счастью, вряд ли подобное повторится в ближайшее время: несмотря ни на что, Цезарь уважает Помпея и не станет расправляться с его сторонниками.