Самурайша - Ариэль Бюто

Она произнесла эту фразу на безупречном японском — Хисако не знала, что в арсенале мамы Виолетты появилось новое — и сильное! — оружие. Языковой барьер между ее родителями и мамой Виолеттой был той невидимой преградой, которую могла преодолеть только она, а теперь он разлетелся вдребезги. Хисако бросается в атаку:

— Зачем вы лишили моего отца работы? — Она намеренно задает вопрос по-французски.

— Иза, маленькая моя девочка! Почему ты выдвигаешь столь тяжкое обвинение?

— Отец потерял работу в агентстве.

— Вчера?

— Четыре месяца назад.

— Тогда объясни, почему вчера, когда я пришла в агентство за билетом для сестры, именно он мне его оформил?!

Она снова говорит по-японски, чтобы заманить ее в ловушку неопределенности, где взрослые перестают казаться добрыми и ты больше не можешь им верить.

— Откуда взялись проблемы с деньгами, если отец продолжает работать?

Задавая вопрос, Хисако вдруг осознает правду, уродливую, как ложь, но с ужасом и нетерпением ждет подтверждения давно угаданного предательства.

— Пора сбросить маски, — шепчет по-японски Виолетта Фужероль и добавляет по-французски: — Твои родители бедны, потому что твой отец никогда не мог содержать семью. Восемнадцать лет они жили вполне обеспеченно, но потом курица, которая несла золотые яйца, улетела во Францию.

— Сколько? — ледяным тоном спрашивает Хисако. — Сколько вы им заплатили, чтобы заставить меня называть вас «мамой»? Ведь так все было, верно?

— Я оплатила твою учебу, — защищается Виолетта.

— Вы купили себе ребенка, которого не могло выносить ваше лоно!

— Я люблю тебя, как любила бы родную дочь, Иза. Я перестала платить твоим родителям, чтобы ты могла учиться в Париже. Но, если ты вернешься в Токио, я снова буду им помогать. Ведь ты вернешься, правда? Я сама займусь твоими делами, буду заказывать концертные платья. Я заново отделала спальню на втором этаже, она станет твоей. Когда-то в ней жил мой муж — до того, как поставил меня перед выбором: он или ты. Что мне было делать? Твои родители запросили слишком большие деньги за разрешение увезти тебя в Китай, и я осталась здесь. Не могла же я покинуть тебя в тот самый момент, когда ты начала походить на меня! Ведь не могла, а, Иза?

Блеск зеленых глаз померк, рассеялся в бледном свете гостиной. Иза — от Изабель, это имя она дала ребенку, которого полюбила всем сердцем и считала своим, — убегает, бежит через сад, толкает решетку, мчится по улице — вне себя и вне этого построенного на песке мира. Ложь… Обман… «Четвертая баллада» Шопена звучит у нее в голове, перекрывая шум машин и бешеный стук обезумевшего сердца.

Глава 13

Тео, 1996

Ну почему все взрослые такие вруны?! Клянутся, что поступают так ради детей. Уж постарались бы тогда делать это получше, чтобы мы не думали, будто то, что они хотят скрыть, хуже реальности.

Взять хоть такой случай. Как-то раз, в прошлом году, мы решили делать уроки вместе с Люка у него дома, но потом поссорились, и я вернулся раньше, чем собирался. Позвонил в дверь, услышал какой-то шум, мама очень долго не открывала, потом открыла. Она улыбалась, но как-то через силу, отобрала у меня ранец и не дала войти — послала купить молока, хотя в холодильнике было аж три литра. Чего я только не воображал по пути в бакалейную лавку! Однажды по телевизору показывали совершенно обескровленный труп на ковре в гостиной и женщину-убийцу, торопившуюся все убрать до прихода полиции. Я даже боялся возвращаться — вдруг мама не успела скрыть следы своего преступления!

Оказалось, в доме и вправду имелся труп. Едва я вернулся, мама отправила меня кормить Бюбюля, красную рыбку, которую я выиграл на школьном празднике. Я не идиот и сразу увидел, что Бюбюль с утра стал вдвое толще. Значит, это не Бюбюль. Должно быть, когда я вернулся от Люка, мама как раз подменяла его. Она поклялась, что это не так, но меня не проведешь. Мамино вранье было идиотским: я знаю, что красные рыбки живут недолго, а Бюбюль начал мне надоедать, ведь это я его кормил, и аквариум чистил тоже я.

После истории с рыбкой я с недоверием отношусь ко всему, что говорит моя мама, якобы желая защитить меня. Особенно с тех пор, как умер Эрик. Она будто бы не знает, кем была женщина, которая умерла вместе с ним. Я отвечаю — почитай газеты, там написано, что она была его женой. Я и не знал, что Эрик был женат.

Сегодня ночью меня осенило: женщину с фотографии я видел — и не один раз — в жизни, у нашей школы, после уроков. Все китаянки на одно лицо, но эту я могу узнать, потому что мы были знакомы. Ну, почти знакомы.

Это было в прошлом году. На тротуаре перед школой всегда полно мамаш с колясками, которые встречают детей после уроков. В тот день учительница задержала меня в классе после звонка — переписать домашнее задание. Когда я вышел, в школе остались два придурка с продленки — Венсан и Матье, а у ворот стояла только китаянка с коляской.

«Вы, наверное, разминулись, — сказал я. — В школе никого нет». Она грустно улыбнулась и ушла, толкая перед собой коляску. Не пришла в ужас от мысли, что ее ребенок плетется домой один.

Через неделю все повторилось. Я был дежурный и поливал цветы в классе, а когда вышел, столкнулся с китаянкой, которая — ну надо же! — снова пропустила сына! А может, дочь, хотя я почему-то представлял ее именно с сыном, а не с дочерью. Она улыбнулась мне первая, как хорошему знакомому. Я сказал, что все дети уже ушли, она ответила: «Ничего страшного!» — и удалилась со своей коляской.

В третий раз произошло нечто действительно странное. В последний день учебы перед весенними каникулами я вышел во двор вместе с остальными — такое случается — и увидел таинственную китаянку. Она стояла в сторонке, одна, хотя мамочкам всегда есть что обсудить. Я подумал, что она снова прошляпит своего отпрыска, потому что обычно, когда учительница выводит класс из школы, матери бросаются к детям, как наседки, а китаянка стоит столбом, вцепившись в ручку коляски. Дело, в конце концов, ее, мне болтать некогда: Эрик придет заниматься со мной математикой. Я как заяц петлял между колясками, ранцами и родителями, но далеко уйти не успел. Скрип тормозов, звук удара, крики напоминают саундтрек фильма, но это не кино. Очевидно, китаянка пошла через дорогу, не посмотрев по сторонам, и проезжавшая машина отбросила коляску на тротуар. Коляска сложилась в гармошку, на манер каскадерской тачки. Все стоявшие во дворе завопили от ужаса, матери прижали к себе детей, что выглядело верхом идиотизма — движение на улице сразу перекрыли.

Водитель, давший пинок коляске, с криком выскочил из машины, я отвернулся, чтобы не смотреть, а он сунул руки под одеяльце, чтобы проверить ребенка. Я поискал глазами китаянку и увидел то, чего никто не заметил: она убегала. Мне стало ее ужасно жалко, я подумал — мы похожи, она просто не хочет смотреть на своего мертвого, раздавленного ребеночка.

У меня за спиной уже никто не кричал, раздавались только ахи да охи. Я обернулся в тот момент, когда водила снова садился за руль, и кинулся к машине, чтобы не дать негодяю скрыться с места преступления, но меня перехватила мать одноклассницы. Я отбивался, пытался вырваться, но у нее железная хватка. Дети — мое слабое место. Я заорал, чтобы привлечь внимание других матерей, но мне ответили, что все в порядке, все хорошо, и приказали успокоиться. Я, конечно, не поверил: чем хуже обстоят дела, тем откровеннее взрослые врут детям.

Белая как полотно Люси берет меня за руку. «Не волнуйся, Тео. Китаянка всех провела. В коляске был не ребенок, а кукла». Удар оказался жестоким. Меня трясло, хотелось плакать, я не понимал, что чувствую — страх или облегчение. Мама Люси предложила отвезти меня домой, и мы сделали вид, что забыли о китаянке и ее фальшивом младенце. С тех пор я больше ни разу не видел ее у школы и в конце концов вообще забыл.

А потом увидел фотографию в газете. И прочитал, что Эрик был женат на какой-то японке, которая тоже умерла. Дикая чушь! Тем более дикая, что журналисты не знают самого невероятного: мертвая японская жена Эрика и моя китаянка с коляской — одна и та же женщина…

Глава 14

На первые гонорары за концерты дуэта Берней Эрик и Хисако сняли трехкомнатную квартиру на Монмартре, на самом верху Холма. Сидеть рядом за роялем, слушать музыку и заниматься любовью они могли бы и в одной комнате. Их брак был заключен стремительно и почти секретно, единственной «статьей» брачного договора стало поставленное Хисако условие никогда не врать друг другу.

«Если поклянешься всегда говорить мне правду, будешь моей единственной настоящей семьей».

Эрик и Хисако сидят в кабине большого колеса обозрения, она слегка отодвигается и опускает взгляд на тянущийся от площади Согласия сад Тюильри. Сверху переплетения аллей напоминают сеть вен, а фонтаны — сгустки темной крови.