Доктор Данилов в тюремной больнице - Андрей Шляхов

— Отоспаться! — буркнула Елена. — Если получится.

— Получится, — заверил Данилов. — Я приеду в Москву в час с небольшим, пока доберусь до дома, будет уже около двух, так что выспишься превосходно.

— А нельзя ли мне приехать в субботу и посмотреть твое новое место работы? — поинтересовалась Елена.

— Нельзя, внутрь пускают только родственников заключенных, да и то не дальше штаба.

— Жаль.

— Такой порядок. Так я приеду?

— Приезжай, конечно, буду рада, — ответила Елена, но никакой радости в ее голосе не чувствовалось. — Только не вздумай явиться с оружием!

— С че-е-ем? — не понял Данилов.

— С оружием! Тебе разве не выдали пистолет для самообороны?

— Ты что, Лен?! Ты еще про погоны вспомни. Я обычный вольнонаемный сотрудник, гражданский человек. И если хочешь знать, на территории колонии с оружием ходят только часовые на вышках. Все остальные — с дубинками и баллончиками со слезоточивым газом.

— Представляю тебя с дубинкой!

— Я имел в виду охрану, а не себя! — рассердился Данилов. — Мне, как врачу, ничего, кроме фонендоскопа, не положено!

— Если у вас так спокойно и безопасно, то почему охрана ходит с дубинками?

— Потому что таковы традиции. Если хочешь, я буду звонить тебе каждый вечер и докладывать, что со мной все в порядке.

— Звони, когда хочешь, только будь осторожен, не лезь на рожон и не совершай подвигов. Обещаешь?..

— Клянусь! — ответил Данилов.

Кажется, пронесло. Он опасался, что Елена воспримет новость более бурно, но все обошлось малой кровью. Теперь можно было купить пива, закуски и пригласить Конончука в свои апартаменты (по договоренности с больничным завхозом Данилов заселился в свою бывшую комнату 12-а) на небольшое домашнее торжество по поводу выхода на новую работу.

Глава третья

Один день Владимира Александровича

— Сегодня осмотр этапа, — объявила майор Бакланова. — Двадцать семь осужденных. Олег Алексеевич, смотри, не напортачь!

Неправильное ударение на «у» больше не резало слух Данилову, мало того, он понемногу начал считать этот вариант произношения правильным. Ведь что такое норма? Показатель, свойственный большинству.

— Ну, сколько можно вспоминать, Лариса Алексеевна! — страдальчески простонал двадцатишестилетний стоматолог Глухов. — Ошибся разок, с кем не бывает…

Глухов считал, что лучше быть лейтенантом внутренней службы, нежели армейским, и потому после окончания института устроился на работу в колонию. Он постоянно сетовал на отсутствие возможностей для совершенствования и профессионального роста. Со стоматологическими материалами и оборудованием в колонии было плохо. Потому зубы лечили по старинке, большей частью просто удаляли, когда с минимальным обезболиванием, иногда и без оного.

У Баклановой Глухов ходил в фаворитах. Против природы не попрешь, даже при отсутствии своих детей хочется кого-то опекать, наставлять, гладить по голове. От глажения по голове Бакланова воздерживалась, а опекала и наставляла Глухова по полной программе.

— Сколько нужно, столько и можно! — нахмурилась Бакланова. — Ошибка — когда здоровый зуб вместо больного выдергивают, а когда путают стоматологические карты, это преступная халатность! Врач, допустивший такое, становится невольным пособником в случае побега!

— Пособником считается тот, кто помог сбежать, — возразил Глухов.

— И тот, кто помог скрыться! — Бакланова хлопнула по столу короткопалой ладонью. — Допустим, сбежавший зэк сделает пластическую операцию, полностью изменив свою внешность. Как его опознавать? По стоматологической карте! А лейтенант Глухов по безалаберности карты перепутал, Иванова к Сидорову записал, а Сидорова к Иванову!

Собравшиеся на утреннее совещание (слово «пятиминутка» здесь не употреблялось) в кабинете начальника медчасти заулыбались.

— Надо всегда думать о последствиях! — еще один хлопок ладонью о стол. — Как только что-то такое случается, берут за жабры всех причастных, и каждому приходится самостоятельно доказывать, что он не верблюд, а белая лебедь! Поэтому с картами, Олег Алексеевич, будь аккуратен, а вы, терапия, — Бакланова обернулась к Данилову и его медсестре, — четко описывайте татуировки, родинки и шрамы.

— Татуировку можно свести, родинку удалить, а зубы вставить по новой… — пробурчал себе под нос Глухов.

— Товарищ лейтенант! — Бакланова повысила голос. — Еще одно слово, и будет выговор!

Глухов сверкнул глазами, но промолчал. У майора Баклановой угрозы не сильно расходились с делом. Пообещала выговор, значит, будет.

— Все свободны! — объявила Бакланова. — Владимир Александрович, задержитесь.

Данилов сел на стул, с которого только что поднялся.

Когда все вышли, Бакланова спросила:

— Вопросы по приемке этапа есть?

— Нет, — Данилов не видел в медицинском осмотре прибывших ничего особенного, осмотр — он и в Африке осмотр, и в исправительной колонии.

— Хорошо, если что, Марина всегда подскажет. Как вы с ней, сработались уже?

— Да.

Медсестра Марина делала все, что было положено ей по должностным обязанностям, отвечала на вопросы, изображала улыбку, если Данилов шутил, и все. Сама разговоров не заводила, несмотря на то что свободного времени в обычные, безэтапные, дни было достаточно, в ответ на шутки не шутила и вообще была какая-то снулая, что ли. Данилов даже поинтересовался у Конончука, лучше знакомого с обстановкой, не тяготит ли ее какое-нибудь горе, но в ответ услышал, что вроде бы ничего, если не считать одиночества, но из него вряд ли стоит делать трагедию.

— Или обратитесь к Бяковскому…

Лейтенант внутренней службы Александр Сергеевич Бяковский, за совпадение имени и отчества с классиком прозванный Пушкиным, считался лучшим фельдшером медчасти. «Двадцать пять лет на зоне! — говорил о себе Бяковский. — Таким сроком мало кто из осужденных может похвастаться!» Всем медсестрам, в том числе и старшей, Бяковский при каждом удобном случае напоминал, что он, как фельдшер и лейтенант, относится к начсоставу, а они — к младшему начсоставу. В разговорах с врачами Бяковский неизменно напирал на то, что опыт куда важнее диплома. Данилов с его недолгим сроком работы в колонии слышал это уже дважды. С заключенными Бяковский был неизменно груб. Нормально, даже заискивающе-подобострастно он держался только с начальством. Майор Бакланова считала Бяковского ценным сотрудником, начальник колонии здоровался с ним за руку, все остальные дружно сходились на том, что Пушкин — придурок, и ничего более. Спрашивать что-то у него Данилов никогда бы не стал, потому что знал, что вместо ответа или совета придется выслушать очередную тираду, посвященную приоритету опыта над дипломом.

— Скажите-ка мне, Владимир Александрович, — Бакланова обожала устраивать летучие экзамены, — когда в исправительных учреждениях положено проводить полные телесные осмотры?

— Осмотр прибывшего этапа, осмотр на наличие телесных повреждений после драк или при подозрении на издевательства по направлению оперативного дежурного с составлением акта телесного осмотра, осмотр после применения спецсредств…

К специальным средствам относились наручники и резиновые палки, предназначенные для отражения нападения заключенных или пресечения неповиновения.

— …при освидетельствовании на наркотическое опьянение, когда надо найти следы инъекций на теле, и на амбулаторном приеме, если есть необходимость.

— Забыли про осмотр при подозрении на наличие свежей татуировки, — добавила Бакланова. — Вы в курсе, что их нанесение запрещено, за это полагается шизо?

— Да, — кивнул Данилов. — Только если бы мне не сказали, то сам я в жизни бы не догадался. Каждый с татуировками.

— Но тем не менее сделать татуировку в колонии — серьезный проступок. По результатам осмотра в этом случае мы составляем акт только тогда, если находим свежую татуировку. Ничего не нашли — ничего не пишем…

Прием этапа — не просто прием осужденных в колонию для отбывания срока (пересчитали, сверили, и до свидания), а гораздо более сложная процедура. Прием этапа — знакомство осужденных с тюрьмой и учреждения с осужденными. Прием этапа — полное (по мере возможностей, разумеется) медицинское освидетельствование осужденных и выдерживание их на карантине в течение двух недель. Он нужен для того, чтобы помешать распространению инфекционных заболеваний.

Этапирование заключенных можно охарактеризовать одним словом — мытарство. В спецвагонах и спецмашинах тесно и душно, кормят в дороге плохо, если ехать не больше суток, могут не накормить ни разу, поэтому пассажиры прибывают в колонию далеко не в лучшей физической форме и не в лучшем расположении духа. Некоторые заключенные в основном первоходки, едущие отбывать первый срок, в дороге хорохорятся, пытаясь по-быстрому заработать авторитет. Про таких людей бывалые зэки с иронией говорят: «На этапе мы вора, а на зоне — повара», — намекая на то, что косившие под блатных по прибытии на зону покорно идут работать, чего настоящие блатные избегают.