Сумасшедший дом - Ричард Матесон

— В чем дело? — заорал Крис. — Неужели вы не хотите, чтобы студенты услышали, кем я вас считаю? Неужели вы не желаете, чтобы они заподозрили, что вы болван, скотина, осел?!

Рэмси прижал к груди дрожащие руки. Губы его неистово дергались.

— Хватит, Нил! — выкрикнул он.

Крис выбросил вперед руку и отпихнул грузного Рэмси в сторону, оскалившись:

— Убирайся с дороги!

Он зашагал прочь. Коридор пронесся мимо него. Он услышал, как зазвонил звонок. Звук был такой, словно исходил из иного измерения. Здание задрожало от пробудившейся жизни, студенты высыпали из аудиторий.

— Нил! — крикнул ему вслед доктор Рэмси.

Он шел дальше. О господи, выпустите меня отсюда. Я задыхаюсь, думал он. Моя шляпа, портфель. Плевать на них. Лишь бы уйти отсюда. Ощущая головокружение, он спустился по лестнице, окруженный толкающимися студентами. Они клубились вокруг него, словно попутный поток реки. Его разум был далеко от них.

Тупо глядя перед собой, он прошел по коридору первого этажа. Повернул и вышел в двери, спустился по ступенькам с крыльца на дорожку кампуса. Он не обращал внимания на студентов, которые таращились на его всклокоченную белобрысую шевелюру, помятую одежду. Он шел дальше. Я сделал это, думал он воинственно. Я прорвался. Я свободен!

Я болен.

Всю дорогу до Мейн-стрит и затем в автобусе он занимался тем, что освежал свои запасы гнева. Он снова и снова припоминал подробности тех нескольких минут в коридоре. Вызывал в памяти тупую физиономию Рэмси, повторял его слова. Он поддерживал в себе напряжение и злость. Я рад, говорил он себе с жаром. Вот все и разрешилось. Салли ушла от меня. Славно. С работой покончено. Славно. Теперь я волен делать то, что хочу. Напряженная и злобная веселость пульсировала в нем. Он ощущал себя одиноким, чужаком в этом мире, и его это радовало.

На своей остановке он вышел и решительно зашагал к дому, делая вид, что не замечает той боли, какую чувствовал, приближаясь к нему. Это всего-навсего пустой дом, думал он. Ничего больше. Несмотря на все сумасшедшие теории, это всего лишь дом.

Потом, войдя, он обнаружил, что она сидит на тахте.

Он едва не пошатнулся, как будто кто-то толкнул его. Он молча стоял, пристально глядя на нее. Она сидела, крепко стиснув руки. Смотрела на него.

Он сглотнул комок.

— Ну что же, — сумел выговорить он.

— Я… — Ее горло сжалось. — Вот…

— Что «вот»? — спросил он быстро и громко, чтобы скрыть дрожь в голосе.

Она поднялась.

— Крис, прошу тебя… Неужели ты… не попросишь, чтобы я осталась? — Она смотрела на него умоляющим взглядом маленькой девочки.

Этот взгляд привел его в неистовство. Все его сегодняшние мечты разбиты, он увидел все свои новые идеи растоптанными в прах.

— Просить тебя остаться! — выкрикнул он ей в лицо. — Господи, я ни о чем не собираюсь тебя просить!

— Крис! Не надо!

«Она поддается! — кричал его разум. — Она ломается. Дожми ее. Выброси ее отсюда. Вышвырни ее из этих стен!»

— Крис, — рыдала она, — не будь таким злым. Прошу, не будь таким злым.

— Злым!

Он едва не задохнулся от этого слова. Он ощущал, как дикий жар охватывает все тело.

— А ты не была злой? Довела меня до безумия, ввергла в отчаяние. Я не могу выбраться из него. Это ты понимаешь? Никогда не смогу. Никогда! Я никогда не буду писать. Я не могу писать! Ты опустошила меня! Ты убила во мне дар! Это ты понимаешь? Ты убила его!

Она попятилась назад, в сторону столовой. Он последовал за ней, руки у него тряслись, он ощущал, что это она довела его до подобного признания, и за это он ненавидел ее еще сильнее.

— Крис, — шептала она в испуге.

Казалось, его ярость разрастается, как делящаяся клетка, заполняя его бешенством, пока уже не осталось ни костей, ни крови, одна только обвиняющая ненависть, обретшая плоть.

— Ты для меня никто! — прокричал он. — Ты права, никто! Убирайся отсюда!

Глаза ее широко распахнулись, рот превратился в разверстую рану. Внезапно она пробежала мимо него, в глазах сверкали слезы. Она выскочила за дверь.

Он подошел к окну и смотрел, как она бежит вдоль домов, а ее темно-каштановые волосы развеваются у нее за спиной.

Вдруг закружилась голова, он осел на тахту и закрыл глаза. Впился ногтями в ладони. О господи, как я болен, снова затянул его разум.

Он дернулся и став тупо озираться по сторонам. Что это было? Это чувство, как будто он погружается в тахту, погружается в доски пола, растворяется в воздухе, сливается с молекулами дома. Он тихонько захныкал, оглядываясь по сторонам. Голова болела, он прижал ко лбу ладонь.

— Что? — бормотал он. — Что такое?

Он встал. Как будто бы это был дым, и он пытался унюхать его. Как будто бы это был звук, и он пытался расслышать его. Он обернулся, чтобы рассмотреть это. Как будто бы это было нечто, обладающее шириной, длиной и глубиной, нечто зловещее.

Он содрогнулся, снова упал на тахту. Огляделся вокруг. Ничего не было, все неподвижно. Это могло быть только у него в голове. Мебель стояла точно так же, как прежде. Солнечный свет лился через окна, разделяя воздух словно газовыми занавесками, оставляя золотистые узоры на наборном деревянном полу. Стены по-прежнему были кремовыми, потолок такой же, как раньше. Однако что-то все темнело, темнело…

Что?

Он вскочил на ноги и заходил по комнате, ощущая, как кружится голова. Он забыл о Салли. Он оказался в столовой. Дотронулся до стола, посмотрел на темную дубовую столешницу. Прошел в кухню. Постоял у раковины, посмотрел в окно.

В самом конце квартала он увидел ее, идущую неверной походкой. Должно быть, она все это время ждала автобус. И вот теперь не может больше ждать и уходит от дома пешком, уходит от него.

— Я пойду за тобой, — пробормотал он.

«Нет, — подумал он, — Нет, я не пойду за ней, словно…»

Он забыл, словно кто. Он смотрел в раковину. Ему казалось, что он пьян. Все предметы расплывались по краям.

Она вымыла чашки. Разбитого блюдца не было. Он посмотрел на порез на своем большом пальце. Ранка подсохла. Он о ней уже позабыл.

Он вдруг быстро обернулся, как будто бы кто-то подкрался к нему сзади. Посмотрел на стену. Что-то разрастается. Он чувствует это. Это не я. Но кто же еще, должно быть, это просто воображение.

Воображение!

Он грохнул кулаком по раковине. Я буду писать. Писать, писать. Сяду и выложу все словами: это отпущение тоски, ужаса и одиночества. Спишу все это с себя.

— Да! — закричал он.

Выбежал из кухни. Он отказывался мириться с инстинктивным страхом внутри себя. Он не обращал внимания на зловещее предчувствие, от которого, кажется, сгущался сам воздух.