Маугли из Космоса - Марк Антоний

приходит уставший с работы. А значит, в избе должно быть чисто. Печь истоплена. На столе — разносолы. И графинчик запотевший. И плевать, что жена тоже только что прибежала с работы. Что у нее спину ломит от усталости. Что самочувствие неважное из-за женских дел. А впереди еще груда тетрадей с неразобранными домашними заданиями. Плевать. Он мужик, он работал, он устал.

С Мишей все было иначе. Мало того что в охотку носил воду и колол дрова, мыл посуду и скоблил пол, он еще постоянно находил себе новые дела. Укрепил пошатнувшийся от времени забор, наново перекрыл крышу, покрасил наличники, прочистил дымоход. Вот только от готовки Аля решительно его отстранила: не хотелось быть обреченной на жареную картошку на завтрак, борщ на обед и пирожки с малиной — на ужин. Отчего-то именно это незамысловатое меню запало Мише в душу, и ничего другого он сам готовить не умел или не хотел. Да и с курами у него не заладилось: стоило ему зайти в курятник, как птицы поднимали оглушительный гвалт и принимались метаться по тесному помещению, сшибаясь на лету и теряя перья.

Так что яйца Аля вынимала из-под несушек сама. Она и не обратила бы внимания на поведение глупых птиц, если бы соседский добрейшей души пес не реагировал на приближение Миши утробным рыком, у любой собаки дворянских кровей означающим испуг и немедленную готовность биться насмерть. Только кошки со всей округи сбегались порой потереться о голенища отцовских сапог, врученных Мише в подарок: не босиком же ему расхаживать. Але иногда казалось, что странный ее гость жил здесь всегда. Терзающие воспоминания о бывшем постепенно размылись, развеялись дождевой моросью.

Теперь Алевтина просыпалась пораньше, чтобы украдкой посмотреть из окна на утренние упражнения гостя. Заканчивалась «зарядка» всегда одинаково: кувыркнувшись через голову, Миша замирал, перекошенный набок, выставив перед собой согнутые в локтях руки. Пальцы его при этом складывались в жесткие даже с виду клешни, склоненная набок голова подбородком упиралась в казавшуюся вогнутой грудь. Удивительно, но нелепая поза эта выглядела не жалкой, а угрожающей. Однажды Аля спросила у гостя, где он научился так двигаться. «На Бетельгейзе», — ответил тот спокойно и ткнул обгрызенной фалангой пальца в потолок. Аля обиделась, но виду не подала. Понимала, что гость еще не готов к серьезному разговору о себе. Не нужно его торопить: придет срок — сам расскажет.

Постояв в угрожающей позе, Миша шел к колодцу по воду. Аля навещала несушек и готовила завтрак. Выяснилось, что за один присест гость может запросто съесть восемь яиц, и это забавляло: куда столько помещается? Правда, Миша быстро набирал вес, из жалкого бродяги превращаясь в куда как справного мужика, хоть и поджарого, будто матерый волк. Теперь за завтраком они болтали обо всем, удивительно легко находя темы.

Аля не переставала удивляться широким познаниям Миши в области астрономии и физики, а также его способности сочинять захватывающие сказки о небывалых приключениях в далеком космосе и на других планетах. По вечерам, устав от корпения над учебниками, Аля подставляла шею и плечи под умелый массаж, а потом расслабленно сидела в кресле и слушала, как в звуках чарующего хрипловатого мужского голоса гибнут звездные корабли и рождаются галактические империи. А может — наоборот. Воспитанной на русской классической литературе Алевтине Казаровой трудно было разобраться в тонкостях галактической дипломатии и межзвездной навигации.

Эти сказки, без всякого сомнения увлекательные и поучительные — Миша как-то мимолетно заметил, что искусство дипломатии острее искусства войны, и Аля удивилась глубине и парадоксальности этой мысли, — все же не могли заменить серьезного разговора о нем самом. Алевтина все не решалась его начать. Ей казалось, что спроси она гостя напрямик, кто он такой и откуда, — и все кончится. Облачится Миша в странные свои обноски и исчезнет в промозглой ночи подступающей осени. И она опять останется одна со своими курами, учебниками и корявыми сочинениями двоечников. Не готова была Аля к новой резкой перемене судьбы. Пусть уже лучше рассказывает свои сказки. Они, по крайней мере, безобидны. А правда может оказаться слишком уж жестокой, чтобы закрыть на нее глаза.

Они сблизились так же естественно, как поздний август переходит в ранний сентябрь. Тем памятным для Али дождливым вечером осень словно решила заглянуть пораньше, да так и осталась, чтобы два раза не приходить. Глупо сетовать на незваную гостью, даже если та не забыла прихватить с собой мелкий серый дождь и ветер с неуравновешенным характером, имеющий дурную привычку гневно швырять в окна пригоршни облетевших желтых и красных листьев. Миша вдруг начал рассказывать о мальчике, который оказался в этих краях во время войны. Его эвакуировали вместе с матерью из осажденного фашистами Ленинграда. Мама погибла при бомбежке поезда, а мальчика отдали в Нижнеярский детский дом.

Однажды летом детдомовцев привезли в Малые Пихты. Кормили сирот не ахти, и потому они всюду искали, чем бы им поживиться. Мальчик к воровству был неспособен, а для труда — слишком мал и слаб. И вот местный хулиган настропалил его отправиться на Старый рудник, в отвалах которого можно было отыскать кристаллы самородной меди. Мальчик добрался до заброшенной выработки, где его застигли сумерки. Пришлось устраиваться на ночлег. Выкопав самодельную пещерку и подкрепившись, он уснул. Странный голубой свет с ночного неба разбудил мальчика. Свет исходил от летающей машины, засасывавшей породу из отвалов. Она же подхватила и Малыша.

Глава 6

Как-то, перед самой войной, Малыш побывал с мамой в комнате смеха в Парке Кирова на Елагином острове. Там, в кривых зеркалах, дяди и тети вполне нормального облика превращались в уморительных уродцев. Худые становились толстыми. Толстые — худыми. Вот и сейчас он словно смотрел в такое зеркало и видел в нем две странные личности, что уставились на него из-за прозрачной, но чем-то замызганной стены. Обе личности были голыми — во всяком случае, так показалось мальчику, — темно-фиолетовая кожа их была обтянута ремнями, напоминающими сложную портупею. И у каждой на этой портупее висело что-то вроде кобуры. Одна личность была рослой и толстой, почти прямоугольной, другая — худой и низенькой. У худой были плоские, выпяченные губы и выпуклые глаза, как у лягушки. Лицо толстой личности состояло из сплошных складок, из-под которых сверкали крохотные глазки, числом четыре. Эти глазки буравили Малыша так, что у него мутилось в голове.

Он не знал, сколько прошло времени с той минуты, когда вихрь из голубого света и пыли втянул его в зияющую