Жаклин - Джеффри Вентура

«Однажды, – пишет далее автор статьи, – она попыталась поджарить для „всепонимающего“ Ирвинга бифштекс по случаю дня его рождения. Он прокомментировал это событие так: „Теперь я знаю, что за подарок ты мне приготовила: язву“».

«На безупречном небосклоне их брака есть только одно темное пятнышко, из-за которого любовь и терпение Ирвинга время от времени подвергаются серьезному испытанию. Это чеснок. Джеки его обожает, а Ирвинг терпеть не может. Она способна есть чеснок в сыром виде, а его мутит от одного запаха. Он до того ненавидит чеснок, что, когда Джеки пыталась заставить их шестилетнего сына Гая съесть хотя бы дольку, Ирвинг жаловался, что от ребенка разит, как от салями».

Если говорить серьезно, то, может быть, Джеки с Ирвингом потому и бросились очертя голову в работу, что она помогала им отвлечься от тяжелой семейной драмы. В 1948–1949 гг. они еще надеялись, что их сын Гай просто отстает в развитии. Но к 1953 году, когда появилась только что процитированная статья, у них уже не осталось сомнений: мальчик страдает аутизмом.

Аутизм – это особое состояние психики, когда вследствие мозговой травмы или по какой-либо другой причине человек полностью замыкается в себе и не приемлет помощи извне. С первых месяцев его жизни, когда счастливые, ни о чем не подозревающие родители и дедушки с бабушками возили Гая в коляске по аллеям Центрального парка, его болезнь постоянно прогрессировала. Для супругов, ведущих открытый образ жизни, привыкших самостоятельно выходить из любых положений, беспомощность перед лицом болезни оказалась трагедией. Приняв нелегкое решение поместить мальчика в специальную лечебницу – возможно, до конца его дней, – Мэнсфилды перестали упоминать о нем в своих интервью. «Он имеет право жить так, как хочет», – сказала Джеки. Кто мог бы измерить глубину их страдания? Они любили Гая так же сильно, как друг друга. И решили оградить его от своей популярности.

Глава 7. ХВАТИТ БЫТЬ «ДЕВУШКОЙ ШИФФЛИ»!

На протяжении двадцати лет Джеки играла на сцене, и особенно в телепостановках и коммерческих роликах. В течение последних четырех лет – с 1953-го по 1957-й – о ней говорили, что она одевается лучше всех на телевидении. Она почти стала телезвездой, как вдруг весной 1957 года скончался Роберт Сьюзен. Смерть отца стала для Джеки еще одним страшным ударом, невосполнимой утратой. Она до конца своих дней ощущала на себе его влияние. Его уход послужил еще одним поводом для самопроверки: оправдала ли она его ожидания?

Мэнсфилды принадлежали к верхушке шоу-бизнеса, его элите. Джеки узнавали на улицах, но она сознавала, что по большому счету мало чего добилась. Она была счастлива, но отнюдь не довольна собой. «Мне осточертело изображать девиц, которых то и дело душат или закалывают, – признавалась Джеки. – Я знала себе цену как актриса – не слишком высокую. В начале каждого года мой импресарио заверял меня в том, что это будет мой год. Однако, выходя от „Сарди“, я слышала, как мальчишки кричали: „Эй, смотри, вон идет „девушка Шиффли“! Стоило пятнадцать лет лезть из кожи вон, чтобы стать „девушкой Шиффли“! Передо мной встал выбор: оставить все как есть или круто изменить свою жизнь. И я решила писать“».

Ее решимость окончательно окрепла после того, как Джордж Эббот отказал ей в новой роли. Джеки пришла в негодование. Эдди Кантор утешал ее: «Знаешь, детка, если бы ты направила свою энергию на что-то такое, что принесло бы тебе настоящий успех, Джордж Эббот стал бы кусать себе локти!» И Джеки всерьез задумалась о литературной карьере.

Собственно говоря, она давно уже просиживала ночи напролет за письменным столом, сочиняя короткие, обычно научно-фантастические рассказы и даже один роман под названием «Звездный крик». Но, памятуя о провале пьесы «Дорогая я», свои новые литературные опыты никому не показывала.

Ирвинг советовал писать о том, что она хорошо знает. А среди тех, кого Джеки отлично знала, была Жозефина – маленький перекормленный пуделек, возомнивший себя человеком. После Ирвинга Жозефина была вторым средоточием ее жизни. Знакомые отмечали, что Джеки питала к собачке почти материнские чувства. Пожалуй, это так и было, если принять во внимание трагедию с Гаем. Впрочем, в их окружении мало кто знал эту историю. Как раз в это время царила мода на домашних любимцев, и отношение Джеки к пуделю не воспринималось как что-то из ряда вон выходящее.

«Говорят, мы как мама и дочка, – говорила Джеки. – Давай-ка, Жози, расслабься, мама почешет тебе животик». Тот, кто читал «Каждую ночь, Жозефина!», помнит, что больше всего на свете – даже больше, чем свой утренний кофе, – Жози любила, когда ей чесали брюшко. Если гость гладил ее по спине или почесывал за ушами, она легонько ударяла его лапкой и вертелась до тех пор, пока ласкающая рука не оказывалась там, где нужно – у нее на пузике.

Из всех ее книг «Каждую ночь, Жозефина!» дает наиболее полное представление о личности Жаклин Сьюзен. Книга отменна по стилю и очень смешна; она согрета теплым человеческим чувством и дышит очарованием. Ее с полным правом можно назвать лучшим произведением Жаклин Сьюзен. Помимо Жози, в повести фигурируют многие родные и знакомые Мэнсфилдов, а также знаменитости шоу-бизнеса, такие как Ричард Бар-тон, Маргарет Лейтон и Лоуренс Харви.

На создание этой повести ушло в общей сложности девять лет. Первые отклики оказались восторженными. Книга немедленно разошлась тиражом 35 тысяч в твердом переплете и 1,7 миллиона в мягком. За сравнительно короткий срок бестселлер выдержал шестнадцать изданий. На «Жозефину», вместе с еще двумя книгами, поступила заявка из Китая. «Наверное, – шутила Джеки по этому поводу, – они посчитали, что речь идет о жене Наполеона, а не о честной девушке из рода пуделей».

На какое-то время Жозефина затмила известностью самое Джеки. «Когда мы приходим к ветеринару, ей оказывают такие же почести, как Каролине Кеннеди».

Жозефина выступила на телевидении – с желтыми бантиками в волосах и коготками, покрытыми желтым лаком. Герцог и герцогиня Виндзорские устроили в ее честь прием в «Уолдорфе». Воодушевленная этим успехом, Джеки забыла обет, данный ею Богу, когда Жозефина в свои восемь лет тяжело заболела: «Господи, сделай так, чтобы она дожила хотя бы до десяти лет, большего я не попрошу!» В десятилетнем возрасте Жозефина все еще излучала энергию, но Джеки жила в страхе: каждый день рождения Жозефины мог оказаться последним.

Жози ненавидела мороз, и каждую зиму Джеки уговаривала ее: «Потерпи, дорогая. Скоро настанет весна, а за ней – лето. Будет тепло и приятно». Когда Жозефине стукнуло пятнадцать, она начала глохнуть и слепнуть, много спала, но оставалась такой же сообразительной и любвеобильной, как раньше. Она сохранила восприимчивость к новому и способность учиться. Однажды Беатрис Коул была поражена, когда, заглянув к Мэнсфилдам, застала Джеки за приятной беседой с Жози – та радостно повизгивала.