Родные и знакомые - Джалиль Киекбаев

В имении Дашкова — другой управляющий, тоже откуда-то со стороны, Сунагат видел его несколько раз. Этот, в отличие от Вилиса, толст, как тутырмыш [35], подбородок свисает складками, по носу щёлкнешь — кровь брызнет. Поначалу Сунагат было решил: это и есть хозяин (какой же быть хозяйской фигуре, коль не такой!), но выяснилось, что толстяк касательства к заводу не имеет…

Дорога нырнула в лес, и сразу на Сунагата обрушился птичий гомон — попискиванье, посвистыванье, соловьиное щёлканье. Соловьёв вокруг, казалось, неисчислимое множество, только не разглядишь их среди ветвей. Сунагат и раньше ходил этой дорогой, но не один, и за разговорами о том, о сём не обращал внимания ни на лес, ни на птичьи голоса. А сейчас посмотрел по сторонам и изумился: до чего ж красив осинник! Осины стояли плотно, высокие и прямые, как стрелы, лишь у самых вершин прикрытые зелёными шапками. Их мелкие листья-монетки трепетали, просеивая солнечный свет. А внизу, у дороги, к этому свету, словно взмахнувшие крыльями цапли, тянулись папоротники. Впрочем, вскоре Сунагат перестал их замечать. Все его мысли устремились к родному аулу.

Гумерово он миновал, не останавливаясь. Лишь поднявшись на седловину между холмами, разделяющими село и аул, на миг замедлил шаг: впереди за речкой, за могучими осокорями завиднелись дома Ташбаткана. Сердце Сунагата забилось сильней. Да кто же не взволнуется при виде земли, вскормившей и вспоившей его!

Он спустился в пойму. От речки повеяло прохладой. Налетели комары, облепили лицо, шею. Чтобы отпугивать их, Сунагат сорвал в уреме черёмуховую веточку, пошёл, помахивая ею. Вспомнилось детство. Мальчишкой он исходил эту урему вдоль и поперёк. Близкое сердцу место…

А вот и брод через Узяшты. Он перешёл речку по мосткам, уложенным выше брода, присел на корточки у воды, с наслаждением ополоснул лицо, напился из ладони.

Ниже по течению послышались девичьи голоса. Сунагат посмотрел туда. Из прибрежных зарослей, попискивая, высыпал гусиный выводок. Девочка лет двенадцати-тринадцати — Сунагат не узнал её — погнала гусят прутиком в сторону аула. Следом, погоняя отбившегося гусёнка, появилась Фатима. Шла она босиком. Две туго заплетённые косы спадали на грудь девушки.

— Кош-кош! — прикрикнула она, раскинув руки, словно бы загораживая гусёнку путь к воде. Тот кинулся догонять выводок. — Кто ж так ищет гусей, целый день пропадала, негодница! — побранила девушка сестрёнку. Сунагата она не заметила.

— Как живём, Фатима?

Девушка мгновенно обернулась.

— Хорошо живём! — сказала удивлённо, но удивление на лице тут же сменилось улыбкой. — Атак [36], оказывается, Сунагат-агай… Не узнала…

— Заважничала, а? Даже соседа не узнаёшь.

— Так ведь сколько уже живёшь на чужой стороне, как узнать… Подумала — прохожий урыс [37].

— Неужто сильно изменился?

— Да нет. Но в картузе как-то…

— Не идёт он мне?

— Да нет же!..

Они вместе пошли к аулу. Увидев на выгоне столб, Сунагат спросил:

— Никак игры будут — столб поставили?

— Были уже. На прошлой неделе.

— Вот как! Весело было?

— Очень. Вернулся бы раньше…

— Не знал. А что — со мной было бы веселее?

Лицо Фатимы снова тронула улыбка, но она не успела ответить. Сзади, у брода, заскрежетал галечник, затем в воду с шумом въехала телега. Кто-то, нетерпеливо подёргивая вожжи, не дав лошади напиться, переехал речку.

— Кто это так гонит гружёную подводу?

Фатима смутилась.

— Да Талха же…

И верно, припозднившись, Талха что есть мочи гнал тяжело нагруженную подводу с гумеровской мельницы.

— Ой, я побегу, — заторопилась Фатима. — Получу у Салихи-енгэ подарок за радостную весть.

Но не хойенсе [38] было в её мыслях. Девушку обеспокоил Талха. И принесло же его, когда не надо! Теперь начнёт трепаться, что своими глазами видел Фатиму с Сунагатом у речки. Пойдут толки — рты не позатыкаешь.

Талха на сей раз ни в чём не был виноват, наехал случайно, но опять расстроил…

Сунагат смотрел вслед Фатиме, пока она не скрылась за домами. «Когда я уходил на завод, совсем ещё маленькая была. Как выросла! И похорошела… Совсем переменилась. Разговаривает смело…» — подумал он.

На краю аула ему встретился Зекерия. Крепко пожали друг другу руки.

— Тебя, туган [39], вовсе не узнать, — сказал Зекерия. — Как добрался?

— Не пожалуюсь.

— Это хорошо…

— Игры, оказывается, вы провели.

— Было дело. Здорово получилось. А тебе кто сказал?

— Да вот только что с Фатимой разговаривал.

— А-а-а… Ты гляди, как бы Талха не проведал про ваш разговор, — засмеялся Зекерия.

— А что ему проведывать, он сам нас видел. Приревнует, что ли?

— Может и приревновать, — ответил Зекерия, но распространяться об отношениях Талхи и Фатимы не стал. — К матери в Гумерово не заходил?

— Нет, прямиком сюда.

После смерти отца Сунагата его мать переехала в Гумерово — вышла замуж второй раз. Зекерия знал, что его приятель не любит встречаться с отчимом и сейчас направляется к тётке и езнэ [40].

— Самигулла-агай в эти дни вроде никуда не отлучался, — заметил Зекерия.

Они спустились вниз по улице к дому Самигуллы. Навстречу им из ворот выбежала девчушка, следом спешила Салиха. Обрадованная встречей, она всплакнула, вытирая слёзы уголком платка. Зекерия собрался было уходить, но Салиха настояла, чтоб и он зашёл в дом.

Самигулла всё ж оказался в отъезде, в лесу. Но уже вечерело, и он вот-вот должен был вернуться.

Талха рос баловнем. У Усман-бая было четыре дочери, а сын один-единственный, к тому же кинья — последыш. Самую старшую сестру выдали замуж, когда Талха ещё мало что смыслил. Остальные ждали женихов долго.

Вступив в юношеский возраст, Талха учуял, что судьба уготовила ему немалое богатство: дом из двух половин, крытый тёсом, амбары, сараи, полные всякой живности, пасека — всё достанется ему.

Однако Усман-бай, выдавая вторую дочь замуж в Гумерово, не поскупился на приданое. Вдобавок и в Ташбаткане, и в Гумерове, обсуждая новость, конечно, кое-что преувеличивали:

— Усман-бай за дочерью половину богатства отдал…

— Отдал, как же не отдать? Боится — две младшие без женихов засохнут.

Будущие богатства Талхи таяли, душа у него горела, а шутники поддразнивали его, то и дело плескали в пламя керосин:

— Если твой отец и этих дочерей так же проводит, что тебе останется?

Талха сносил злые шутки молча, но мимо уха они не пролетали, — парень, в конце концов, невзвидел своих сестёр, стал покрикивать на них:

— Дармоедки! Корову толком подоить не умеете. Хоть бы подвернулся какой-нибудь катаец — и без калыма отдать вас не жалко!

Вместо того чтобы приструнить сына, и Усман-бай, и его жена лишь посмеивались. А Талха расходился всё пуще, тем более что из-за сестёр его, девятнадцатилетнего, ещё и не думали женить. Усман-бай твёрдо придерживался обычая: пока не выдаст замуж дочерей, их младшему брату невесту не подберёт.

Наконец в самом деле нашёлся катаец, который высватал одну из сестёр, а затем и последнюю сбыли с рук в Гумерово.

Усман-бай с женой начали подумывать о невестке. Правда, пока что соображениями своими друг с другом не делились.

Мать Талхи, конечно, слышала, что сыну приглянулась Фатима, но поначалу особого значения этому она не придала. «Коль волею всевышнего привяжутся друг к дружке…» — вот и всё, что сказала по этому поводу. Но со временем мысль о Фатиме завладела ею. С отъездом дочерей вся работа по дому свалилась на неё, нужна была помощница. И апхын [41] постоянно твердила о том же.

Однажды у соседки за чаем жена Усман-бая неосторожно обронила:

— Даст бог, осенью у Ахмади дочь будем просить.

Имена парня и девушки не были названы, но тут яснее ясного, о ком и о чём шла речь.

Секрет, доверенный нескольким женщинам, — уже не секрет. Сказанное матерью достигло ушей Талхи. Он и до этого не скрывал, что имеет виды на Фатиму, а теперь вовсе осмелел. «Как мать сказала, так и будет. Отец всё равно перечить не станет…» — решил он. И встретив на улице сестрёнку Фатимы Аклиму, протянул ей конфетку:

— На-ка, свояченица!

Аклима, глупышка, прибежав домой, радостно сообщила старшим:

— Талха-агай дал мне гостинцу и назвал свояченицей!

Фатиму будто камнем по голове ударили. Еле хватило сил, чтобы побранить сестрёнку:

— Несёшь пустое! Он тебя разыграл.

Хорошо, что отца в это время не было дома, а то со стыда сгорела бы.

Магафура с Абдельхаком выходка Талхи возмутила. А вскоре им представился случай проучить нахала.

Они поехали на луг, в пойму Узяшты, чтобы обнести оградой стог сена, и встретились в уреме с Талхой, который возвращался в аул с накошенной для ожеребившейся кобылы травой. Талха не уступил дорогу встречным. Магафур, нарочно зацепив его телегу своей, порвал ему Тяж. Думал — поднимет шум, раскричится. Но Талха спрыгнул на землю, не проронив ни слова.