Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 1 - Борис Носик

С 1908 до 1918 года Арнштам жил в Петербурге-Петрограде, оформлял книги, издавал свой журнал, оформлял спектакли и даже заведовал каким-то просветительным комитетом в Наркомпросе. Казалось, что можно будет выжить. Он даже оформил книги самого Луначарского и самого Брюсова, сотворил панно «Рабочий с молотом». Но в конце 1919 года ЧК пристегнула его к какому-то наспех сфабрикованному «процессу 19-ти», так что, несмотря на заступничество Горького с Луначарским в его пользу, отсидел творец «Рабочего с молотом» девять месяцев в тюрьме, где, впрочем, создавал по заказу самого Госиздата какую-то «азбуку на тему революции» (скажем, так: «параша» – прибор для сгущения воздуха свободы, а может, еще чего-нибудь почище требовал Госиздат). К 1921 году Арнштам интеллектуально созрел и, получив с помощью тестя латвийский паспорт, двинулся через ненадежную Ригу в более надежный Берлин. В 1922 году он уже возглавлял берлинское издательство «Academia», участвовал в выставках, оформлял спектакли и фильмы, ездил на съемки в Испанию, рисовал афиши. Во время немецкой оккупации французские друзья прятали его в департаменте Дром.

Живя в Монморанси, Арнштам не только оформлял фильмы и рисовал афиши (привлекая к работе сына Кирилла), но и сам написал либретто, а также исполнил костюмы и декорации для балета «Нана» на музыку Томази (по роману Золя). Премьера состоялась в 1962 году в Страсбурге, имениннику было 82 года. Похоронив жену в Монморанси, Арнштам переехал в Париж и поселился в любимом квартале Пале-Руаяль. Он рисовал этот старинный архитектурный шедевр в разное время суток, готовя макет книги «Пале-Руаяль». Смерть застала его за работой, и его похоронили на кладбище в Монморанси, где он упокоился рядом с супругой. Было ему уже 89 лет. Полсотни лет напряженного, высокопрофессионального труда в эмиграции пошли ему на пользу.

В Монморанси похоронен и еще один русский художник – Иван Артемович Кюлев. Родился он в Ростове-на-Дону, учился у Серова и Коровина. Потом война, турецкий фронт, Югославия. В Париж к брату он переехал в 1926 году, причем весь его багаж пропал дорогой. Пришлось работать и упаковщиком и грузчиком, но участвовал он и в салонах. Рисовал иллюстрации к Гоголю. В 1930 году он вступил в общество «Икона», учился у старообрядца П. Софронова, преподавал рисование в Христианском студенческом движении. А в 1940 году написал картины на темы «Божественной комедии» Данте, Апокалипсиса и Книги Иова, провел несколько выставок – в Брюсселе, Медоне и во Флоренции. Скончался он 94 лет от роду в Русском старческом доме в Монморанси. На здешнем кладбище, кстати, немало былых обитателей этого дома…

В 1951–1953 гг. в том же старческом доме (авеню Шарля де Голля, дом № 5) прожили почти три года супруги-поэты Ирина Одоевцева и Георгий Иванов. Сохранилось письмо Георгия Иванова, посланное отсюда в США Роману Гулю с просьбой прислать в адрес здешнего русского библиотекаря «пачку старых – какие есть – номеров «Нового журнала»:

«…сделаете хорошее дело. Здесь двадцать два русских, все люди культурные и дохнут без русских книг. Не поленитесь, сделайте это, если можно. Ну, нет, это не русский дом Роговского (речь идет о русском старческом доме на Лазурном Берегу в Жуан-Ле-Пене. – Б.Н.). Я там живал в свое время за свой собственный счет. Было сплошное жульничество и грязь, и проголодь. Здесь Дом Интернациональный – бывший Палас, отделанный заново для гг. иностранцев. Бред: для туземцев с французским паспортом ходу в такие дома нет. За нашего же брата апатрида (любой национальности) государство вносит на содержание по 800 фр. в день (только на жратву), так что и воруя – без чего, конечно, нельзя, – содержат нас весьма и весьма прилично».

Такое вот вполне прозаическое письмо написал из Монморанси известный поэт. Но и стихи он писал здесь тоже:

Мне больше не страшно. Мне томно.Я медленно в пропасть лечуИ вашей России не помнюИ помнить ее не хочу.

И не отзываются дрожьюБанальной и сладкой тоскиПоля с колосящейся рожью,березки, дымки, колоски…

…Я вижу со сцены – к партеруСиянье… Жизель… Облака…Отплытье на остров Цитеру,Где нас поджидала че-ка.

Если выйти за черту города Монморанси, то можно обнаружить в его окрестностях немало трогательных следов старины. В полутора километрах от города, в деревушке Дёй, уцелели, даже и после военного обстрела, остатки очень старой церкви Святого Евгения. Некоторые памятники старины уцелели в деревне Сен-Брис-су-Форе. В трех километрах от города, в гуще леса, можно увидеть охотничий замок, в котором живали короли. Дальше, в деревне Сен-При (Saint-Prix), сохранились старинная церковь, а также замок Террасы, который летом 1840 года снимал своей семье для отдыха Виктор Гюго. Как некогда в замке Рош, Гюго наслаждался обществом детей – с одним строил шалаш, с другим кормил кроликов, а то и просто любовался красотой подросшей Леопольдины. Но при этом обстановка была более спокойная, чем некогда в Роше, ибо пленительной Жюльетты Друэ на сей раз не было под боком, в соседней деревне. 14 мая 1840 года Гюго писал в письме старой приятельнице:

«Если бы можно было вернуть улетевшие годы, я хотел бы все начать заново с тех чудных летних недель, когда мы проводили упоительные вечера вокруг Вашего фортепьяно, а дети играли вокруг нас и Ваш милый отец всех согревал и все освещал вокруг».

В те минувшие годы Гюго казалось, что все у него впереди, все великие достижения. Его опьяняли посулы будущего. Но вот он обрел все и понял, что ничего не могло быть лучше тех дней, когда детки его росли, подавая надежды…

Проехав (или прошагав по лесу) еще два километра от Сен-При, мы попадем в Сен-Лё-ла-Форе (Saint-Leu-la-Forêt). Здесь, под каштанами, в окружении могучих дерев прячутся целых два замка, один постарше, другой чуть поновей. Они высились еще и в начале XX века в местечке Сен-Лё-ла-Форе, то есть Святой Лё Лесной. Места эти издавна принадлежали принцам Конде, но в пору Революции были национализированы, а позднее, уже в эпоху Первой империи, были куплены братом императора, королем Голландии Луи Бонапартом и его женой королевой Гортензией, приходившейся в ту пору императору невесткой, и притом любимой невесткой. Всемогущая чета владела этими местами недолго, но успела снести самый старый из замков. А потом, как известно, в Париж вошла победоносная русская армии во главе с «белым ангелом» императором Александром I, и вот в один прекрасный весенний день 1814 года русский император посетил в Мальмезоне отставную императрицу Жозефину, с которой Наполеон развелся в 1809 году, поскольку она так и не принесла ему наследника. Во время визита Александра I Жозефине было каких-нибудь пятьдесят и она умела быть вполне обольстительной. А в тот день она очень старалась. Во время ее прогулки по саду об руку с русским императором явилась ее дочь, бывшая по мужу королевой Голландии, Пармы и Пьяченцы, а может, и еще чего-нибудь, – королева Гортензия. Она была в полном расцвете своих тридцати лет… Гортензия и не заметила, как они остались наедине с императором Александром, и она так вспоминала потом в знаменитых своих мемуарах:

«…Было трудно начать разговор… в присутствии завоевателя моей страны… К счастью, эта неловкость длилась недолго.

Мы вернулись во дворец… Он уехал, и мать выбранила меня за мою холодность».

Император не заставил себя ждать, он вернулся в прекрасный Мальмезон очень скоро и приезжал туда не раз, и один приезжал, и с прусским королем, и с великими князьями Константином Павловичем и Михаилом Павловичем, и с будущим царем Николаем. Гортензия вспоминала позднее, что Александр говорил ей:

«Моя мать-императрица просто в ужас пришла, узнав, что мои братья в Париже. Она боится соблазнов, которые таят в себе француженки. Я со страхом посылал их сюда в Мальмезон».

Так что Мальмезон для Александра был полон соблазнов.

Великие князья, впрочем, сумели противостоять соблазнам, чего не могу сказать с полной уверенностью о самом императоре.

«…Молодые великие князья, – вспоминает Гортензия, – выделялись благородством своих манер… и своими гуманными чувствами. Им пришлось проехать через многие наши деревни, лежавшие в развалинах, и они рассказывали мне об этом со слезами на глазах…»

Визиты императора и его встречи с молодой королевой участились.

«Однажды он сказал моей матери, – вспоминает королева Гортензия, – что если б он думал только о своем благе, то предложил бы нам дворец в России, да только мы не найдем там такой красоты, как в Мальмезоне, и мое хрупкое здоровье не перенесет суровости тамошнего климата».

Русский климат, снег, Сибирь вообще составляли тогда вечный предмет салонных разговоров. Но для хрупкой уроженки острова Мартиника, ее матери, и французская весна 1814 года казалась слишком суровой…

Однажды под вечер они все трое гуляли по огромному парку Сен-Лё, близ замка Гортензии. Жозефина весело опиралась на руку последнего в своей жизни поклонника. Она не отказала себе в прихоти надеть воздушное, легкое платье, забыв, как коварна весна во Франции. Была только середина мая, и к вечеру похолодало. Счастливая эта прогулка оказалась для нее роковой. Вернувшись домой, в Мальмезон, она слегла, но еще вставала несколько раз, переодевалась и выходила к царственным гостям, с легкой руки Александра навещавшим ее. 27 мая русский император прислал ей своего врача. 28-го он обедал в Мальмезоне с Гортензией и ее братом. Он находился неподалеку от угасающей Жозефины… Она умерла 29 мая. Император приказал воздать ей все почести, какие положены усопшей императрице…