Последний загул - Марина Серова

Подъехав к железным, похожим на гаражные, воротам, я остановила машину и, выйдя из нее, на вольном воздухе выкурила первую за сегодняшнее утро сигарету.

В доме было на удивление чисто. Это я заметила сразу, как только вошла в просторную прихожую. Неприятно было шлепать по такой чистоте в уличной обуви, и я разулась возле порога.

Дом меня огорчил. Против ожиданий не нашла я в нем ничего, способного пролить свет ни на личную жизнь Валерия Рогова, ни на его взаимоотношения с партнерами по бизнесу. Две сотни книг в многоцветных обложках, в основном фантастика, такое же количество компакт-дисков с рок-н-роллом и тяжелым роком и довольно богатая видеотека, рыться в которой я не имела ни малейшего желания. Да еще немного одежды — только самое необходимое. И никаких бумаг, записей или заметок. Не было здесь намека и на женское присутствие. Можно подумать, что жил здесь двадцатисемилетний благочестивый священнослужитель.

А фотографию этого священнослужителя я все-таки нашла — на удостоверении личности, выданном непонятной организацией, название которой хозяин старательно замазал шариковой ручкой. По сохранившейся дате установила — таким Валерий был три года и три месяца тому назад.

Странная полуулыбка на плотно сжатых губах, веселый, но исподлобья взгляд, нос с горбинкой и родовой, как у Семена Геннадьевича, квадратный подбородок. Волос на голове мало, а те, что есть, зачесаны, нет, зализаны — как коровьим языком, назад.

В целом не то что симпатичное, но довольно обаятельное лицо имел Валерий Сергеевич Рогов.

Обшарив все сверху донизу и ничего интересного больше не обнаружив, я с отчаянья влезла-таки в шкаф с видеокассетами. И сразу мне повезло — увидела на нижней полке несколько штук самодельных, с карандашными надписями на вкладышах. Внимательно осмотрев остальные, я прибавила к ним еще одну, найденную в самом укромном уголке шкафа.

Дом необъяснимо давил меня, заставлял нервничать от неясного, неприятного чувства, схожего со страхом. Случайные звуки, вроде скрипа неприкрытой двери или хлопка распахнутой мною же минуту назад форточки, заставляли вздрагивать и озираться. На просмотр отобранных видеокассет моральных сил уже не оставалось.

Решив, что Семену Геннадьевичу в ближайшее время они вряд ли понадобятся и что верну их ему обязательно, я побросала кассеты в сумку и взяла с собой, чтобы познакомиться с ними в более спокойной обстановке. Но найти в них что-либо мало-мальски полезное для себя я почти не надеялась.

Немного поколебавшись, удостоверение Валерия я оставила там, где его нашла, напоследок взглянув еще раз на фотографию.

Перед уходом, по привычке, не раз выручавшей меня в непростых ситуациях, я обошла все места, где задерживалась или что-либо брала в руки, — проверила, не оставила ли следов и, спустившись вниз, обулась и вышла наружу.

А забрасывая сумку с кассетами на заднее сиденье, подумала, что улов все-таки есть и что надо надеяться на лучшее.

Деревенька оказалась буквально в двух шагах от коттеджа, но дорога была ужасна.

Приказав машине стоять и смирно дожидаться хозяйку, я заперла ее и по зеленой травке вдоль перекошенного забора отправилась выполнять вторую часть запланированного — искать уборщицу здешнего роговского жилища.

— Туда! — шамкнул провалившимся беззубым ртом старик в овчинной безрукавке и бесформенной, от старости, солдатской шапке в ответ на мой вопрос и махнул рукой в сторону соседнего дома.

Когда я открыла калитку, за забором соседнего двора заколотилась в брехливом припадке небольшая собачонка. Пришлось остановиться из опасения нарваться на волкодава более крупных размеров. Из дома вышла женщина лет пятидесяти, в старой телогрейке и платке, вгляделась в меня и взмахнула рукой:

— Иди сюда, кого там принесло! — и сама заторопилась навстречу.

Поняла она меня с полуслова и огорчилась — я так подумала, — что не к ней в дом господь гостью привел.

— Любу тебе надо, соседку мою, а не меня. Любовь Андреевну. Она за тем домищем ухаживает. Вон ее забор, за которым кобелек надрывается. Матвеем его зовут. А зачем ты к ней? Родни такой, как ты, у нее вроде нету, — кричала она мне вслед, пока я не свернула в проулок.

— На-адо! — проворчала я негромко и уже без сомнений тряхнула калитку, возле которой с той стороны скакал и сердито лаял пес Матвей.

Хозяйка встретила меня хмуро. Недоверчиво выслушала пояснения о разрешении Семена Геннадьевича осмотреть его дачу. Долго и настороженно разглядывала удостоверение, далеко отведя его от глаз, и, вернув его, прикрикнула на Матвея, чтобы замолк он немедленно, собачий потрох!

— А чего Раиска на всю улицу голосила? — поинтересовалась она, снимая проволочное кольцо с потертого калиточного тычка.

— Любопытствовала, зачем мне к вам понадобилось, — ответила я, проходя за ней через двор к крыльцу в три ступеньки. Матвей то кидался под ноги, то смирно трусил рядом, поглядывая на меня вполне дружелюбно.

Несмотря на нелюбезный прием, Любовь Андреевна оказалась женщиной приветливой и общительной. В течение первых пяти минут я узнала от нее, какая стерва ее соседка Рая и что в свои пятьдесят восемь Любовь Андреевна вдова, увы, уже во второй раз. А к концу десятой минуты мы настолько прониклись симпатией друг к другу, что перешли на «ты».

— Год с небольшим прожил здесь молодой хозяин, — рассказывала Андреевна. — Тихо жил, грех жаловаться. Не пил, не гулял, нет, не замечалось за ним такого. Мы его даже женить хотели. Сначала в шутку, а потом и всерьез попробовали, как увидели, что живет совсем в одиночку. Куда там! От девок наших он как от чумных шарахался. Раз, а то и два в месяц съездит в город на сутки, я так думаю, встряхнется по этому делу, молодой ведь мужик все-таки, и — опять сюда. «Я, — говорил, — теть Люба, вечный двигатель торговли в здешней тишине изобретаю, и одиночество для этого — лучше всего».

Еды из города привозил всякой много, так что и мне перепадало. Обязательно чем-нибудь да оделит. А иной раз так, что и до дому еле допрешь. Я уж старалась огородами сумки-то носить, чтобы не видели, а то у Раиски каждый раз глаза от зависти на лоб вылезали. Говорила я ему, Валера, сынок, денег ведь все это стоит, он смеялся только.

А вообще разговаривали мы с ним мало. Чаще всего запирался он у себя на втором этаже и сидел до моего ухода. «Я, — говорил, — сам потом здесь, у себя, вымою, не трудитесь». А бывало и от порога меня спроваживал — чисто, мол, ничего не надо, и в дом не пускал. А мне что? Мне даже лучше.

Так что праздник недавний у него единственный был. После него Валерка и помер.

— Андреевна, а гостей его рассмотреть тебе не удалось? — задала я деловой вопрос.

— Что ты, милая! Я о гулянке только наутро от Райки узнала. Не скажи она, и не пошла бы туда. Убираться-то мне через два дня надо было. И не приди я тогда, пролежал бы он, бедный, эти два дня в ванне, утопленником.

— Почему утопленником? — спросила я быстро.

— А я откуда знаю! Так уж он лежал, что теперь поделаешь? Я когда дверь в ванную открыла да коленки его мокрые, из воды торчащие, увидала, сразу почуяла неладное. Слишком тихо все было, что ли? Уснул, подумала, будить надо, а то, неровен час, захлебнется. Сколько, Тань, мужиков по пьянке утопло! Ты знаешь, заробела даже. И Матвеюшка внизу, в прихожей, лай и вой поднял. Никогда с ним такого не бывало, чтобы в доме тишину нарушил. А тут, видно, беду учуял.

Андреевна замолчала, прикусив губу, вернулась к воспоминаниям.

— Милиция тебя допрашивала? — спросила я осторожно.

— Ой, душу всю вынули! Мне с сердцем плохо стало, а тут они как с ножом к горлу. Что, да как, да почему. Ведь сами все видели. Никто его из воды не вынимал до их приезда. Так и лежал, и смотрел открытыми глазами. Бе-едненький!

Любовь Андреевна уронила слезу, вытерла ладонью глаза и махнула рукой, как отогнала комара от носа.

«Из воды, открытыми глазами?..»

Я представила себе эту жутковатую картину, но поразмышлять над ней Андреевна мне не дала, рассказала нечто настолько интересное, что забыла я обо всем остальном.

— А я ведь, Татьян, этим, из милиции, не все сказала. Опасалась, что таскать будут, а мне беспокойство — как нож острый. Тем более что Валерке-то уж ничем не помочь.

Она округлила глаза и проговорила, понизив голос:

— Видела я кое-кого из Валеркиной компании. Утром, когда он наверняка уже мертвым лежал.

Она отшатнулась от меня и полюбовалась произведенным впечатлением. Было чем полюбоваться!

— Андреевна, я очень внимательно тебя слушаю, — поощрила я ее осторожно, чтобы не спугнуть удачу, и глаза опустила, стараясь скрыть овладевшее мною волнение.

— Как Раиса мне о гулянке-то сказала, я пошла туда сразу, не мешкая, чтобы пораньше с уборкой закончить. Дела у меня в тот день были и кроме этого. Да. И вот выхожу я из овражка, а тут и до дачи уже недалеко, и вижу — возле ворот машина стоит. Не наша машина, не русская. Ну, думаю, ночи вам, сволочам, мало было, и иду себе. Помню, помечтала даже, чтобы погнали меня сейчас оттуда. На базар я в тот день собиралась, в город. И белье с вечера замочила, а тут еще эта напасть! Да. Так вот, только я их про себя обругала, вижу — из калитки бабенка молодая выскакивает. Без юбки, в одних колготках и куртке. В ее куртку, Тань, двоих таких, как я, завернуть можно и еще место останется. Да. Только она появилась, дверь у машины-то и открылась. Знать, ждали ее там, а вот кто — не разглядеть было. Юркнула она внутрь, они и уехали. А я к дому пошла. А там — Валерка в ванне. И вода спокойная такая, прозрачная. У меня, Тань, ноги подкосились и с сердцем плохо стало.