Баллада о бомбере (сборник) - Михаил Веллер

V

На шестой день они подошли к болотам и увидели следы недавнего привала: кострище, наломанные ветки.

– Та группа, – сказал проводник. – Ее Евсей Антипов ведет, той же дорогой. Эту дорогу у нас человек, почитай, семь-восемь всего и знают. Сурожские ворота… Потому и не держит немец тут фронт, что держать его негде – топи кругом. Только тропочкой и пройдешь, да и то по воде иногда.

Он выломал себе шест, посмотрел внимательно по сторонам, перекрестился и ступил в ржавую и вонючую воду болота, ведя в поводу первую лошадь. Аккуратно вытянувшись в ровную цепочку, следом за ним вошли в болото остальные, ведя в поводу лошадей с тяжелоранеными на волокушах. Данила с автоматом плюхал метрах в двухстах сзади. Гривцов шел перед ним.

Через болото шли полдня и заночевали на островке сухой земли, опять со следами недавнего привала.

– Вот и полпути, – сказал проводник. – Неделю идем. Через неделю придем, ежели ничего не стрясется.

Они шли неделю, и за неделю с ними ничего не стряслось. К вечеру пятнадцатого дня, стоя на сухой земле, проводник сказал:

– Ну, вот и прошли, слава те господи. Теперь мы у наших уже. Там за лесочком взгорок будет – с него уже все видно станет. – И вытащил из кармана жестяночку:

– Закурить по разу на всех, ребята. Премия. Теперь можно.

Все разом оживленно загалдели, вертя самокрутки из заботливо сложенных квадратиков старой пожелтевшей газеты, когда проводник сделал жест рукой:

– Цыц! Тихо!..

И в полутьме все расслышали далекий немецкий говор.

– Всем – на месте, – приказал Данила и передернул затвор автомата. – Я пойду на разведку.

Он бесшумно исчез в кустах. Остальные с напряжением вслушивались, переглядывались. И вдруг раздался смех, русская родимая ругань и откуда-то из-за зарослей голос Данилы закричал:

– Эй, ребята! Вали сюда, все в порядке! Давай-давай!

Тревога оказалась напрасной: наши бойцы конвоировали группу пленных немцев. Двое немцев что-то не поделили между собой и принялись препираться, – их и услышал проводник.

– Ну, вот и пришли мы, – сказал проводник, когда бойцы угостились его табачком и посмеялись над их страхами. – Теперь – к месту, ребята.

Через два часа их маленький обоз окликнул часовой:

– Стой! Кто идет?

– Свои идут, – прогудел проводник. – Раненые партизаны вышли с временно оккупированной территории.

– Старший – ко мне. Остальные – на месте. – Часовой был по виду совсем мальчишка и действовал строго по уставу.

С сопровождающим их сержантом они подошли вскоре к штабу полка. Командир, усталый майор, покрутил ручку полевого телефона, вызывая особый отдел дивизии:

– Из тыла вышли ко мне. Да, партизаны. Погоди, тут еще один, говорит – сбитый летчик, из концлагеря бежал. Да. Хорошо. Есть.

И усталый майор внимательно посмотрел на Гривцова:

– Тебя отправлю в особый отдел – на проверку. Там все расскажешь. Вы, – кивнул он проводнику, – устраивайтесь пока, утром будет распоряжение насчет раненых.

Гривцов повернулся к Даниле:

– Ну, спасибо, ребята.

– Пожалуйста, – ухмыльнулся Данила. – Давай, скоро опять летать будешь! Вдруг еще и свидимся после войны…

Оба они прекрасно знали, что свидятся – вряд ли… На войне почти любая разлука – это навсегда… Да жива надежда.

Проводник погладил свою бороду, пожал руку Гривцову, лошади натянули постромки – и партизаны исчезли: раненые – чтоб вскоре попасть в госпиталя, а после – кто в армию, на фронт, кто – на тыловую работу, отвоевав свое на этой беспримерной войне.

– Садись, не стой, – майор кивнул Гривцову на самодельный табурет. – Давно сбили тебя?

– Товарищ майор, – Гривцов сглотнул от волнения, – тут наши дня три назад не выходили?

– А что? Знакомые там у тебя?

– Так точно.

– Кто?

– Девушка. Радистка. Была такая? Темноволосая, невысокая?

– Была, – утвердительно кивнул майор. – Подруга?

– Жена, – сказал Гривцов, со странным чувством слушая свой голос, произнесший вслух это слово.

– Дела… – сказал майор.

– Где они сейчас? – спросил Гривцов, прекрасно зная, что на этот вопрос майор ответить не в состоянии.

– Попробуй в особом отделе узнать, – посоветовал майор. – Сам понимаешь – откуда мне знать, куда такие группы по возвращении направляются. Ну, сейчас дам тебе сопровождающего, пойдешь в дивизию.

Ночью Гривцов сидел в землянке начальника особого отдела дивизии и, пересиливая дремоту, пересказывал свою длинную и причудливую историю. Особист спокойно кивал.

– Так как же ты все-таки, капитан, в плен-то попал, а? – спросил он наконец.

– Раненый, – снова сказал Гривцов. – Пистолет перезаряжал, еще одна обойма была, а они добежали, ну и… прикладом по голове.

– А бежал как?

– На бензовозе, – Гривцов снова пересказал этот эпизод. – Стоп, – вспомнил он, хлопнув себя по лбу, и достал из кармана сложенную вчетверо бумагу – «сопроводительное письмо» командира партизанского отряда.

Особист дважды прочитал «сопроводиловку» и заметно смягчился:

– Так ты и попартизанить успел?

– Немножко, – скромно сказал Гривцов, не вдаваясь в подробности – как они стреляли из миномета наугад по домику охраны.

Особист закурил «Казбек» и вынес решение:

– Отправлю тебя завтра в армейскую контрразведку. А там уже направят тебя куда надо. А что ты сидишь как на иголках? Спросить что хочешь?

Гривцов попытался объяснить, что ему очень-очень нужно узнать, где можно найти радистку из группы, которая вышла из немецкого тыла несколько дней назад.

– А вот в контрразведке армии, может, что и узнаешь. А вообще – не мальчик, сам понимаешь – знать это тебе не положено. Да и мне, честно говоря, тоже не положено.

Но ничего нового не узнал Гривцов и в армии… Все, что он мог сделать – это написать письмо на номер полевой почты, где сообщал сведения о себе, и обещал, как только его положение определится, сообщить и свою полевую почту. И оставалось ему гадать: застало ли Катю письмо, или она уже на новом задании, или ее перевели куда-нибудь, и чья-то равнодушная рука поставит на его письмеце казенное «Адресат выбыл», и – ищи ветра в поле…

…Уже наступил ноябрь, серенький, с мелким снежком, который завивался поземкой под ветром, когда в сумерки капитан в новой необмятой шинели, в фуражке с летными крылышками, шагнул в блиндаж командира дальнебомбардировочного полка и доложился:

– Товарищ подполковник! Капитан Гривцов для дальнейшего прохождения службы прибыл в ваше распоряжение!

Командир полка вытаращил слегка глаза и с радостным недоумением переспросил:

– Гривцо-ов?! Андрей!..

– Так точно. Я.

– Откуда?!

– Долго рассказывать, товарищ подполковник. Вот, – и Гривцов протянул аттестат, командировку, сопроводительную записку.

– Садись… Ну, прибыл! Стариков-то у нас осталось – раз-два и обчелся. Садись, что стоишь. Петр-ренко!! Петренко, сообрази-ка на стол быстренько.

Они не успели выпить по первой, как весть о том, что вернулся сбитый в мае Гривцов, с быстротой молнии распространилась по полку. Первым примчался техник Никодимов:

– Товарищ капитан! Товарищ капитан… – он неловко откозырял и обнял Гривцова. – А все… Вы один вернулись?

– Один, брат, – сказал Гривцов и вздохнул. – Помянем их… память…

Встав, они в молчании помянули их стопкой пахнущей бензином армейской водки, командир полка, капитан, и бывший его техник, и не помянули многих – на войне всех не помянешь… И лишь вечером, укладываясь спать в отведенной ему землянке, лежа в темноте и повторяя про себя Катино имя, думал Гривцов обо всех тех, с кем столкнула его судьба там, в немецком тылу, и без кого – как знать? – не был бы он сейчас здесь.

Он никогда не узнал, как в ночном лесу отстреливался от немцев его штурман, шутник Жора Гринько, который так хотел – в нарушение приказа – чтоб Гривцов вернулся обратно на аэродром вместе с Катей. Как пересчитывал выстрелы, сберегая последний патрон во второй обойме для себя, но из темноты вылетела, метя прямо в горло ему, овчарка, и последняя пуля из Жориного пистолета досталась ей, а сам он получил очередь в живот от щуплого ефрейтора, ее проводника.

Он не узнал, что старуха Глазычиха, приютившая их с Катей, была пристрелена полицаями на пороге своей избы еще тогда, когда Катя бежала, задыхаясь и всхлипывая, по лесу, а сам он, без сознания, бился головой о дно телеги, которой правил с белой повязкой на рукаве и пулеметом «машиненгевер» между колен, – не утерявший человеческого облика полицай Крыщук.

Не узнал он и того, что сам Крыщук в конце концов сбежал к партизанам, на коленях каялся в грехах и просил смерти от руки своих, и погиб, смывая грехи кровью, громя с партизанами проклятую полицейскую управу.

Что недоверчивый Яшка был взят во время налета на немецкий гарнизон в плен, согласился пойти служить в полицию и сгинул вместе с отступавшими немцами в сорок четвертом году.