На взмахе крыла - Перикл Ставров

«Не время, надежда, не время…»

Не время, надежда, не время.Ни горести нам, ни отрады.Но в пропасть свергаются годы,Но кверху взвивается пламя,Не надо, не надо, не надо…

Так жизнь изойдет расставаньем,Так сердце истает разлукой,За темным, скупым подаяньемТак бедные тянутся руки.Не время, надежда, не время…

Волнуется парус раздутыйВ покинутом небе, огромном,Минутку, еще бы минуткуНа берег, на берег, на темный.

Кристальней и звонче дыханьеВ предутренней зябнущей дрожиВ печальном, за дымкой, прощаньеСлова на слова не похожи.

Бессильная повесть утратыНа холод, на холод кристальный…В последнем, горячем пожатьеНе скомкав платочек прощальный.

Альманах «Круг», № 3. Париж: Дом книги, 1938

«Поговорим теперь о том, о сем…»

Поговорим теперь о том, о сем,О горести моей, о бедствии твоем,

О счастье, о войне, о синема,О глупости людской и об игре ума,

(Какой пустой, беспутный — пятый час!),О том, что в городе никто не знает нас,

За поворотом нас никто не ждет,Свобода песни нам печальные поет,

И скука сквозь вечерние огниЖужжащим роем осеняет дни…

Но все — в беседе двух друзей неутолимой,В разврате слове — все будет мимо, мимо…

«Современные записки», 1939, № 69

«Утро рассветною пылью туманится…»

Утро рассветною пылью туманитсяВ розовом облаке перистых чаяний,День начинают святые и пьяницыДля ожиданий, намеков, раскаяний.

…Как на беду ничего не случается.Жить очень хочется. Жизнь продолжается.

«Современные записки», 1939, № 69

Прощание

Если, словно в пустом ожидании,Беспредельное небо (знаешь заранее),Сиротливей и каменей зданья,Это значит — прощание…

«Новоселье», 1946, № 24–25.

Вокзал

Вознесенный фасадом особенно гол,Четко шаркают ноги о каменный пол,Суета, но не та,Не такая, как те,Не такая, как следует быть суете.

На часы и минуты разграфленная мука,Можешь дни тасовать, как картежную скуку,Можешь сердце по сходной продатьИ вослед платочком махать…

Только там, в затаенном вагоне,Бьется тот же ответ монотонный,Без стенаний, без слез, без досады,Механически — мертвой цикадой,И болтается — куклой во сне —Чей-то вымокший плащ на стене.

«Новоселье», 1946, № 24–25.

«Все ровнее, быстрей и нежней…»

Все ровнее, быстрей и нежней,Все прилежней колеса стучали.В голубом замираньи полейЗапах дыма и скрежет стали.

В серебро уходящая мгла,Лошадей и людей вереницы.Брызги влаги на взмахе крыла,Хриплый окрик разбуженной птицы.

Эта белая даль — не снежна,Эти тени дорог — не бескрайны,Оттого эта тайна нежна,Что осталась, как тени, случайной.

Только музыка все слышней,Только небо светлее и ближеВ голубом замираньи полей,На разъезде путей, под Парижем.

«Новоселье», 1946, № 24–25.

ПРОЗА. ВОСПОМИНАНИЯ

ПОЛУЗАБЫТОЕ(мемуары)

Парижское объединение писателей устраивает ряд литературных вечеров, посвященных памяти ушедших поэтов. Вот и мне хочется на этих столбцах вспомнить о нескольких замечательных фигурах литераторов, восстановить некоторые черты нашего смутного времени.

«Взвихренная Русь», «Ветер, ветер на всем Божьем свете»… В эти роковые годы, когда, как любили тогда писать, «в пламени войны и революции плавилась старая Россия», рушились вековые устои, гибли общепринятые понятия, в годы крови, лишений и ужаса поэзия приобретала особый смысл и особую сторону. Повседневная жизнь превращалась постепенно в беспрерывную цепь лишений и страданий, нервы были напряжены до крайности, и фантастический, нереальный мир поэтического воображения, всегда рвавшийся из «нищих уз земных» к вечности, для многих приобретал неповторимую значительность, сверхреальность… Да и в практическом мире все мыслилось в каких-то планетарных размерах, необыкновенное становилось повседневным, невозможное — осуществимым.

Много с тех пор писалось мемуаров и исторических исследований о событиях того времени, а вот особая неповторимая атмосфера постепенно забывается. Сохраняется лишь в некоторых в литературных «памятниках», как, например, в «Двенадцати» Блока, где возможны и естественны были сопоставления проститутки Катьки, что «шоколад Миньон жрала», с Иисусом «в белом венчике из роз».

В последние годы войны, в первые времена революции в Одессе, где я тогда жил, создавалась литературная «Южнорусская школа», из которой вышла впоследствии целая плеяда писателей времени расцвета советской литературы: Бабель, Багрицкий, Олеша, Катаев, Ильф и Петров, Кирсанов.

Одесса пережила бомбардировку с моря, беспрерывные уличные бои, голод, сыпняк, ужасы террора, восемь или десять смен власти — одессита больше ничто не удивляло. Помню время, когда город был поделен на три зоны: советскую, украинскую и добровольчески-союзную — и примерно раз в две недели одна зона «напирала» на другую в уличных боях.

В это время артист Б. Глаголин издавал журнал «Театруда» (на обыкновенном языке следует читать "Театр труда"), где печатались статьи некоего А. Бабичева, по профессии инженера, по существу — клинического параноика. Статьи его начинались приблизительно так: «Я, антихрист, призванный вершить судьбы мира», — и развивал он в них мысль устройстве планетарного театра, где зрителями были бы не только жители нашей Земли, но также Марса и Нептуна.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});