Участковый - Сергей Лукьяненко

— Так что же… — Пашка свободной рукой сдвинул шапку на затылок. — Теперь совсем барабанить запретите?

— Вот что я тебе скажу, товарищ Павлик Галагура… — раздумчиво проговорил Денисов. — Ритм — великая сила! Человечеству об энтом известно ишшо с древнейших времен. Чичас кое-кто считает, что барабаны только на парадах нужны, но на самом деле… Ритм — он и одурманить может, и воодушевить, и в пляс повести, и напугать до полусмерти, и на подвиг позвать. И тут крепко надобно понимать, для чего у тебя палочки в кулаках зажаты. Слыхал когда-нибудь, как шаманы под бубен камлают? А сколько полков барабанный бой из окопов на битву поднял — представляешь? Проходили небось по истории? И как же я могу запретить тебе барабанить, ежели в твоих руках, возможно, именно такая силища, которая когда-нибудь, в нужный момент, поднимет целую армию, обратит врага в бегство? Не-ет, друг мой Павка, тебе обязательно нужно продолжать, набивать руку, как правильно говорит Тимофей Петрович, учиться управлять энтой Силой. Ты уже взрослый человек, пионер — подойди к Агафоновым, договорись с ними о времени своих репетиций… А то ить и в самом деле нехорошо получается, когда пожилые люди опосля обеда только лягут вздремнуть, а тут «бара-раз, бара-два»! Подойди, не бойся, обещаю, что они к энтому вопросу отнесутся с пониманием. Что же касается твоих… хм… незапланированных упражнений — тут сложнее. Пройдет ишшо год-другой — и ты поймешь, что ничего глупого в твоих мыслях нет, но пока мне трудно будет тебе объяснить… Скажи, — прищурился Денисов, — а как ты выходишь из ситуации, когда ненужные мысли одолевают в присутствии посторонних? Ну или, например, когда мамка с папкой в соседней комнате отдыхают?

— Никак не выхожу, — вытерев капельки пота с кончика носа, тихо ответил мальчик. — Терплю. Но не всегда получается. Сегодня вот все дома, не постучишь особо-то, ну, я и не утерпел. — Он с удивлением и даже испугом посмотрел на кулек с конфетами, будто не мог понять, как тот оказался в его руках. — Леденцов ей купил… Ну это же совсем с ума рехнуться! Я же в жизни не смогу ей эти леденцы отдать!

— Ты, я погляжу, совсем взопрел! — забеспокоился участковый. — Домой бегом помчишься, понял? Я ишшо секундочку у тебя займу. Так вот, терпеть — энто плохо, отравление мозгов приключиться может! Ежели ритм тебя выручает в трудную минуту — стучи на здоровьишко, но будь хитрее. Как говорится, не барабаном единым…

Денисов встряхнул кистью правой руки и двумя пальцами тихонечко, практически бесшумно пробарабанил на собственной рукавице замысловатую ритмовку. Улыбнулся и еще раз спросил:

— Понял?

— Понял! — улыбнулся в ответ Пашка. — Спасибо, Федор Кузьмич!

— Бегом марш!

Мальчик деловито надвинул шапку, подтянул шарф на положенное место и только после этого шагнул к выходу. У двери обернулся:

— А вы тоже барабанщиком были?

— Был, Павка, был, — и, расстегивая тулуп, пробубнил уже себе под нос: — Я кем только не был…

— А можно мне вас попросить… ну, как барабанщик барабанщика?

Денисов, угадавший намерения Галагуры, закатил глаза — дескать, вот только почтальоном мне на старости лет служить не хватало! Однако руку за кульком протянул:

— Давай уж, передам в целости и сохранности.

— А вы точно знаете, кому передать? — озабоченно нахмурился Павка.

— Да уж сообразил, не беспокойся. Бегом, я сказал, едрить твою редиску!

Продавщица, с тревогой коротко поглядывавшая на участкового, никак не могла взять в толк, что случилось с таким доброжелательным всегда Денисовым: набросился на мальчонку, отчитал его громким, но, к сожалению, неразборчивым шепотом, отобрал конфеты, еще и непедагогично ругнулся вслед. Это как же понимать? А может, не в мальчонке дело? Может, это такая демонстрация была — дескать, гляди, Раиса, что тебе сейчас предстоит! Еще, чего доброго, штрафанет за что-нибудь…

И тут пожилой милиционер окончательно напугал продавщицу, потому что медленно, плавно, будто на лыжах скользя, пошел по пустому магазину, раздумчиво оглядывая прилавки и с тихой улыбкой мурлыча под нос.

— Рая, Рая, Раечка, — мурлыкал Денисов на неизвестный мотив, — Раечка ты наша, Раиса…

— Ты что это, Федор Кузьмич, мне песни поешь? — не выдержала она, устав попеременно бледнеть и краснеть от неизвестности.

— А энто я, Раиса, не тебе пою, а себя с мыслями собираю. У меня, понимаешь ли, по причине возраста и прочих забот иная информация в голове надолго не задерживается. — Денисов смущенно потер нос. — Мне Людмила утром наказала мыла купить и даже точное название произнесла, а я, старый дурак, позабыл! Вот и мучаюсь теперь…

— Фу-ты ну-ты! — с облегчением рассмеялась Райка, поняв, что мальчишку участковый грубо выдворил из магазина, чтобы при нем не позориться. — Да ты сразу бы у меня спросил! Людмила твоя всегда «Банное» берет. А то ходишь тут, обэхаэсовским глазом зыркаешь…

— Обэхаэсовским? — хохотнул в ответ Денисов. — Так-таки? Н-да, приложила ты меня, Раиса, приложила! Да ты что ж мне один кусок-то даешь? Ты штук пять сразу заверни. Точно «Банное» всегда берет?

— Да точно, точно!

Продавщица радостно суетилась за промтоварным прилавком: сложила лоснящиеся кремовые куски столбиком, ловко плюхнула столбик набок, на стопку квадратами порезанной оберточной бумаги, шустро замельтешила руками, в один миг соорудив аккуратную плотную упаковку — в самый раз в карман сунуть. Участковый одобрительно крякнул, но расплачиваться не спешил.

— Ты мне ишшо какой-нибудь колбасы, что ли, завесь с полкило…

— Да какая колбаса, Федор Кузьмич! — замахала руками Райка. — Продуктовая машина из района четвертый день не идет, последним доторговываю.

— Что, и сыру нет?

— Сыру? — прищурилась Рая. — Сыр есть. А вы разве сыр едите?

— Ну, раз колбасы нет — должен же я чем-то завтракать?

Странной походкой — то делая резкий шаг, то замедляясь — продавщица добралась до рычащего от усердия холодильника, достала оттуда внушительный полукруг «Пошехонского», настороженно поинтересовалась:

— Целиком возьмешь?

— Да куда мне?! Осьмушку.

До половины лезвия сточенным ножом она с усилием отрезала кусок, взвесила и замерла в нерешительности. Потом, будто опомнившись, засеменила к промтоварному прилавку, вновь запорхали руки, заворачивая сыр. Не глядя на участкового, продавщица отчего-то смущенно пробормотала:

— Рупь восемьдесят шесть с тебя, Федор Кузьмич. Записать или сразу отдашь?

Денисов усмехнулся, покачал головой.

— Отдам-то я сразу, только объясни мне для начала такую загогулину. Сколь тебя помню — всегда-то в магазине порядок: там продукты, тут промтовары, там в белую бумагу заворачиваешь, тут в коричневую. Как же энто так получается, что сегодня ты мне и мыло, и сыр в одинаковой упаковке отдаешь, хотя вижу, что белая бумага для продуктов на том прилавке, где весы, имеется у тебя в достатке?

— Не у тебя у одного склероз, Федор Кузьмич! — через силу улыбнувшись, попыталась отшутиться Раиса, но как-то быстро сникла, помолчала, а затем рубанула ладонью воздух. — Да пропади все пропадом! Все равно с меня не слезешь, верно? Ну, дура-баба я, что ж поделаешь? Ведь видела же, что у него, гада такого, глаза смеются, а все равно поверила! — И уже другим тоном, утишив голос до шепота, поведала: — Я, Федор Кузьмич, шибко нечисти боюсь, а он… Ну так напужал, так напужал! — Протянула руки через прилавок. — Заарестовывай теперь! Надевай наручники!

— Ох, Рая, Рая! — отшатнулся Денисов. — Ежели б тут было куда присесть, я бы от твоих слов так и сел! За что мне тебя арестовывать?

— За порчу государственного имущества! — с отчаянной решительностью заявила продавщица.

— Ишь ты! Энто, что ли, за то, что ты продуктовую бумагу чесноком натерла? — Он ошарашенно помотал седой головой. — Да ты и впрямь дура-баба!

— Доложил уже кто-то? — глядя исподлобья, пробурчала Райка.

— Кто-то? Да аромат и доложил! Тут же от чесночного духа глаза слезятся! Вот, видишь? Павкин кулек на вытянутой руке держу, иначе никак. Леденцы, между прочим, заменить придется. За твой счет, Раиса, поняла? Но ты мне лучше другое расскажи — что энто за шутка такая с чесноком и кто надоумил пошутить?

— Да уж какие шутки?! Напужал меня до полусмерти — говорит, завелись у вас в селе упыри. Пока, говорит, только скот употребляют, потому что свои они, местные, и по такой причине пока жалеют односельчан, но нынче полнолуние — они и на людей охоту начнут. А раз из-за морозов из села выбраться нельзя — они прямо тут и устроят резню. Я говорю — брехня! А он — это ты, дескать, Фроловым и Бочкиным расскажи, у них прошлой ночью по козе обескровили.

— Да от холода околели! — возмутился Денисов, который уже был в курсе этих трагических новостей.

— Вот и он так сказал, что власти это дело замолчат, чтобы панику, значит, не устроить, и что на самом деле не от мороза околели, а от того, что всю кровушку у них высосали! И про волка обескровленного мне напомнил, которого Красилов из лесу в том месяце приволок! — разволновалась Раиса. — Я ему опять — брехня! А он — ну, мое дело, дескать, предупредить, а дальше вы тут сами. А как сами? А что сами? Церкви в селе нет, сам знаешь. Икон я дома не держу, потому как Иван мой был шибко партийный. Где еще защиты искать? К тебе бежать? К председателю сельсовета? Вы же пальцами возле лба покрутите да посмешищем выставите. Да и от кого спасаться? Ведь непонятно же, кто упырь!