Бонсай - Кирстен Торуп

Чтобы не стоять в одиночестве в школьном дворе, на глазах у всех, на переменках она запиралась в туалете. Сидела там тихо, как мышка. И все же дети узнали, где она прячется, и принялись стучать в дверь, и ей пришлось заткнуть уши. Прозвенел звонок, нельзя, чтобы ее снова выставили за дверь. Страшно, но нужно идти. Она не хотела сердить учителя. Все-таки он взрослый и, быть может, защитит ее от детей, если соблюдать правила.

Ей снова не повезло. Пока другие спешили на урок, один из мальчиков загородил дверь во двор. Мальчик был больше и сильнее нее. Она села на пол и заплакала. Мальчик по другую сторону двери услышал ее рыдания. Приоткрыл дверь и поглядел на нее. «Меня заставили», — сказал он и помог ей встать, и они пошли вместе к торговке сластями и купили себе на ее деньги утешение. У нее появился друг. Но только на один прогулянный урок. Больше ей с ним говорить не пришлось. Завидев ее, он поспешно отворачивался. Но все-таки он был свидетелем ее слез и разговаривал с ней. Поэтому она любила его. Из-за него с надеждой каждое утро шла в школу. Ждала, что он заметит ее и, может быть, улыбнется. Надеялась на чудо. Для нее одна уже надежда много значила. Хождение в школу обрело смысл, которого раньше не было.

Ей нравилось проводить время с тетками, сестрами матери, и с тетей Анной, когда они сидели за шитьем или вязанием. У нее было свое шитье, салфетка для бритья, для папы. Сестры матери много говорили. Особенно тетя Анна со своим изысканным и отчетливым произношением. А еще она носила золотые украшения. Нина слушала во все уши. Хотела побольше узнать о взрослой жизни. Знала, что однажды станет как они. Взрослой женщиной, которая вышивает скатерти и вяжет свитера взрослым сыновьям.

Кофе в фарфоровом кофейнике остыл. Голубой цвет датского фарфора такой грустный, какой-то кладбищенский. Они сидели в зале. Здесь топили, только когда ждали гостей. Комната прогревалась лишь к их уходу и вновь пустая стояла до следующего семейного сбора. Однако каждую пятницу в зале убирались. Потому что пыль ложилась повсюду, даже когда туда никто не заходил.

Тетя Герда положила шитье в корзинку и поднялась. Это было сигналом к обязательной прогулке по саду. Экскурсия к клумбам и кустам смородины и крыжовника. Неровные участки земли между цветами и кустами были выполоты и разрыхлены граблями. Нину больше интересовали куры, и она шла на птичий двор, огороженный сеткой «рабицей». В нос ударял сухой терпкий запах куриного помета.

В качестве подопытного кролика она выбрала большую коричневую «итальянку». Однажды ей удалось усыпить курицу и хотелось попытаться сделать это еще раз. Если три раза подряд ей удастся заставить курицу заснуть, можно будет считать себя гипнотизером. Она поставила курицу перед собой. Погладила перышки. Курица была доверчивая, ручная. Нина часто брала ее на колени, разговаривала, гладила коричневое оперение. Отношения у них были доверительные. Она называла курицу Ирис. Пришла пора испытать их дружбу. Нина знала, что обладает магическими способностями, что может подчинять своей воле небольших животных. Для этого требовалось лишь немного сосредоточиться. Она пристально посмотрела Ирис в глаза. Нервное мигание быстро прекратилось. Есть контакт. Не надо слов. Куры не понимают слов. Вызвав в сознании образ спящей Ирис, она посылала его курице при помощи взгляда. Через мгновение та уснула. Нина разглядывала дело рук своих. Ее переполняло чувство сильной радости. Чувство божественности.

Разделить радость с тетками не представлялось возможным. Они боялись «сверхъестественного». А сверхъестественным было все, что нельзя измерить и взвесить, все, не относящееся к материальному миру. Миру домашнего хозяйства, дойки и урожая. Область допустимого в отношении сверхъестественного ограничивалась тем, что они называли «богами погоды». Вся их жизнь зависела от богов погоды. Были хорошие годы, плохие годы. В зависимости от того, как вели себя боги погоды. Но в остальном цветок был цветком, грабли граблями, курица курицей. Все прочее было немыслимым. Между царством животных и растений и миром людей проведена четкая граница.

Тетки и ее боялись. Все, кто не находился на их волне, считались странными чужаками, угрозой существующему порядку, при котором надлежало работать руками и поторапливаться. Девиз: работать ради пропитания. Однообразие работы не привлекало Нину. У нее появился новый блестящий план: проникнуть в мир растений и загипнотизировать цветок, так чтобы тот расцвел. Хотела начать с желтого нарцисса. День рождения тети Герды был ежегодным семейным праздником. Приходился он на апрель, то есть на время Пасхи и нарциссов. Времени, чтобы подготовиться, достаточно. Магия — вопрос стратегии и математического мышления. Ей уже захотелось домой, чтобы приступить к изучению строения цветков желтых нарциссов по учебнику ботаники.

— Что это ты так улыбаешься? Задумала что-нибудь нехорошее? — спросила тетя Герда. Тон был теплым и ласковым. Ничего нехорошего она от Нины не ждала. Та была такой тихой и послушной. Слишком тихой и послушной, как она сказала ее матери, которая тут же кинулась на защиту:

— Не могут все люди быть одинаковыми. Она хороша такая, как есть.

Но когда они вернулись в дом, мама грубо дернула ее за руку и спросила:

— Почему ты не можешь быть, как все? Почему ты ни с кем не играешь?

— Мне скучно играть.

— Правильно тетя говорит. Ты странная.

— Тетя Анна тоже странная.

— Не смей так говорить.

У мамы был принцип: не говорить о людях плохо. Но Нина знала: с тетей Анной что-то не так. И Нине лучше с ней не видеться, хотя тетя была приветливой и у нее в сумке всегда водились конфеты. Янтарные леденцы, под цвет ее волос. Рыжий водопад вокруг овального лица, усыпанного бледными веснушками. Как и руки. Нина хотела, чтобы у нее были веснушки, как у тети Анны. Но с веснушками нужно родиться, так что эта возможность уже утрачена.

Может, все дело в ее рыжих волосах? Чтобы разгадать загадку, надо пообщаться с тетей Анной. Нина приходила к ней без ведома родителей. Но ничего из нее не вытянула. Тетя уклончиво отвечала на расспросы и всегда заканчивала наставлением почитать и уважать родителей. Нина начала поверять ей свои планы. О том, что собирается гипнотизировать нарциссы и животных побольше, вроде коров и собак. Тетка Анна весело рассмеялась ее выдумке и посоветовала продолжить изучение жизни растений и животных.

— Мы — дети природы. Никуда не денешься, — сказала она. Ее гостиная была уставлена цветочными горшками. На подоконниках, на обеденном столе, на журнальном столике, на маленьких столиках для цветов стояли растения. Воздух был густым и влажным. Душная тропическая жара, как в теплице. Голова у Нины делалась тяжелой; сидя на диване с чашкой шоколада неописуемо темно-коричневого цвета, она чувствовала, что ее клонит в сон. Шоколад отдавал горелым. Его разогревали вот уже несколько дней. Тетя Анна ничему не давала пропасть. Питалась остатками. Нину не соблазняла перспектива совместного ужина, она отговаривалась необходимостью делать уроки, что тетя Анна очень уважала. Ей так хотелось остаться, если бы только не испорченная еда и родители, запретившие общаться с теткой. Они вообще не любили, когда она шлялась по гостям, заходя в каждую открытую дверь.

— И что тебе дома не сидится? — сетовала мать, когда Нина наконец объявлялась к ужину.

Затворник всегда был с ней. Где она, там и он. Как тень, с которой она срослась. Он подолгу пропадал. И вот неожиданно — сидит на кухне, разговаривает с мамой. Нина избегала его, потому что вбила себе в голову, будто он хочет на ней жениться. Выбрал ее своей маленькой невестой.

В тринадцать лет, начав посещать занятия у пастора, Нина сама пришла к затворнику. Она и раньше много раз проезжала мимо его дома на велосипеде, но понятия не имела, как он живет. Постучавшись и не дождавшись ответа, Нина вошла.

Единственным жилым помещением была кухня. Сидя за столом у окна, он изучал свои латинские книги. Латынь была для него ключом к жизни. Стол завален книгами, бумагами, рисунками. Окно, не мытое много лет, покрылось коричневой пленкой от табачного дыма. Сквозь стекла ничего не разглядеть, и внутрь попадало немного света.

На нем был толстый, связанный английской резинкой шарф. Вокруг — тишина. Почти мертвенная. По стене лениво ползла муха. Его руки с длинными черными ногтями лежали на раскрытой латинской книге. На столе, поверх рисунков и бумаг, покоился человеческий череп. «Мементо мори», — было выведено черной тушью на серовато-белом лбу. Убрав стопку старых газет с табурета, затворник предложил ей сесть. Она не знала, зачем пришла.

— Мама в курсе, что ты здесь? — Похоже, он ее ждал.

Нина покачала головой.

— Куришь? — Он протянул ей пачку сигарет. Она не курила. Желтыми от никотина пальцами он вытащил сигарету.