Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году - Николай Коншин

Отчаянный Богуслав был как громом поражен; он не настаивал, но объявил отцу, что если не позволит ему жениться на той особе, которую сам по собственному произволу избрал, то идет опять в службу. «Убей отца твоего, если хочешь, — отвечал на это старик, — ты видишь, что ему и без того недалеко уже до гроба».

Однако же усилившаяся, по-видимому, болезнь отца удержала благородного сына при одре его; он прекратил до времени свидание с Мирославцевой, но принял твердое намерение идти в службу, лишь только поправятся силы старика. «Я жертвую своим достоянием, — сказал он княгине Тоцкой, принимавшей сестрино участие в жалкой его любви, — пусть отдают его кому хотят, но за это покупаю свободу располагать собой; и если эта небесная душа любит меня, то я почту себя счастливейшим на всей земле».

Наконец ему объявлено от отца, коротко и ясно, что он жених, и хотя это объявление взволновало всю природу его, но он подавил негодование, чтоб не нанести, может быть, смертельного удара старику. «Пусть делают, что хотят, думал он, — я знаю, что я не женюсь на Озерской». — «Бал и приготовление к оному я отдаю в твое распоряжение, — сказал ему отец, — займись этим».

6 июля в 10 часов утра молодой Богуслав приезжает к князю и находит его в походных сборах.

— Я выступаю под Красный, — сказал ему Тоцкий, — в Смоленске из наличных войск составлен отряд, который идет встретить неприятеля. Поручаю твоей дружбе семью мою.

— Твоя семья будет моею, — отвечал Богуслав, — ступай с богом, возвращай им себя, а о положении их не заботься: мы найдем средство удалить от них малейшую опасность. Мы переговорим об этом. Княгиня, — продолжал он, обращаясь к жене его, — вам не до меня, но прошу вашего участия. Отец мой дает бал 18-го числа, и на этом бале устроена моя помолвка; эту нелепость мне разрушить легко одним словом, что неприятель в виду, то до праздников ли, что это только делает соблазн, но я не хочу разрушить бала; я хочу даже сам заняться приготовлениями и хочу, чтоб это был праздник моей помолвки: в моих мыслях этот бал дается в честь Софии, и на нем я предложу ей руку мою. Умоляю вас, милая княгиня, предупредите ее об этом и убедите не отказываться на приглашение; и сами будьте: под защитой вашего дружества я буду смелее. Если же она не будет, вопреки и приличию и всем надеждам моим, то скажите ей, что я уеду сам с этого бала и, где бы она ни была, объяснюсь у ног ее в любви моей.

— Да, — сказал князь, — это должно быть, я даю слово и за Софию, и за жену мою.

— Тоцкий, — вскричал Богуслав, обняв его, — во всяком случае мы с тобой не расстанемся: я уже послал Ардатова в Смоленск, он привезет мне приглашение от генерала В. — вступить в службу: это должно убедить отца моего. Где дело идет о спасении отечества, каждый гражданин обязан служить. Любезная княгиня, продолжал он, обращаясь к ней и взяв с чувством ее руку, — будьте моим ангелом-заступником, приготовьте ее к этому объяснению; и если ваша благодетельная душа найдет что сказать в пользу мою, то я надеюсь: права несчастного священны. Впрочем, да или нет, жизнь или смерть — я пойду под знамена родины; предстоящая война священна, здесь дело за свободу: здесь русские не останутся побежденными; каждая верста безмерных пустынь наших будет новою преградой неприятелю и защитником нашей независимости, но война будет упорна, должна кончиться чем-либо решительным и, следовательно, не кончится скоро. Обстоятельства мои могут между тем изменить свой вид; продолжительная разлука с отцом может смягчить его в мою пользу; если же и нет, то у меня есть голова и руки, я буду служить, и надеюсь доставить жене моей жизнь безбедную.

На другой день после сего Богуслав был у Мирославцевых с парадным визитом и лично пригласил их на даваемый бал. Ему не дано было положительного ответа, но ввечеру приехала добрая Тоцкая, и поездка была решена.

София заметила однако же из некоторого беспокойства княгини и кое-каких полуслов, что это приглашение имело в себе нечто необыкновенное.

— Послушай, милая Александрина, — начала она, стараясь проникнуть в ее тайну, — знаешь ты Озерскую?

— Я видала ее.

— Слышала ли ты, что Богуслав на ней женится? Странно, что он об этом не сказал ни слова, между тем как слухи носятся, что на бале будет объявлена его помолвка.

— Пойдем в сад, — сказала Тоцкая, — посмотри, какая прекрасная ночь, как светло вокруг. — Они вышли.

Долго ходили они молчаливо; княгиня долго как будто не смела приступить к предмету, который занимал ее всю.

— Послушай, моя Софья, — наконец начала она голосом, дрожащим от сильного волнения души, — у меня есть до тебя дело. — Мирославцева остановилась перед ней с готовым, казалось, вниманием, но не сказала ни слова. Сердце вещун; мороз пробежал по нервам ее; княгиня глядела ей в глаза; кажется, она выбирала, с чего начать; мысли, как молнии, рождались и гасли. — Тебя любят, моя Софья, — сказала она вдруг, прижав ее к груди, со всем восторгом участвующего дружества, — тебя любят, и я имею право тебе говорить об этом.

Мирославцева не отвечала… Удар, которого и боялось и ожидало сердце, был нанесен… судьба ее свершилась… она опустила похолодевшее лицо свое на плечо Тоцкой.

— Друг мой, — продолжала княгиня, — Богуслав достоин тебя; я тебе порукою и за его сердце и за твое счастие. Отвечай мне, согласна ли ты его осчастливить? — Мирославцева обвила рукой своей около ее стана, прижала ее к себе и все молчала. — Милая София, отвечай мне, реши и мою судьбу; я сама дрожу, как бы свою руку предлагаю тебе. — Тяжелый вздох вылетел из стесненной груди Софии, и княгиня почувствовала горячие слезы ее на открытом плече своем. Она сама заплакала.

Самые трогательные сцены подобных объяснений отражаются большою мрачностию. Природа человеческая как бы не признает возможности нашего счастия на земле… она с каким-то страхом встречает его. Не восторги блаженства, но приметы страдания являются первыми на лице счастливца.

Через час два друга сидели на скамье близ беседки, Мирославцевой принесли шаль: она дрожала, как в лихорадке. На лице ее было нечто тихое, но грустное, она опустила голову на грудь и молчала.

— Сердце мое от тебя не имеет тайны, Александрина, — начала она наконец, — да, я скажу тебе все: я любила Богуслава и со всею свободою открываюсь, что горжусь предложением, которое он делает. Но быть женой его не могу. Почему эта тайна не принадлежит мне, итак, ни ты и никто в мире не узнает ее от меня.

Разговор продолжался долго; княгиня говорила со всем жаром чувства; Мирославцева отвечала мало, грустно, но решительно. Они возвратились в комнаты.

— Если тайна твоя, — сказала она Софии, — заключается в том, что знаешь тяжелый нрав и страсти отца его и потому предчувствуешь, что на этот брак не может быть дано его согласия, то для корыстолюбивых видов отца жертвовать счастием сына не требуют ни божеские, ни человеческие законы. Богуслав уже не дитя, — заключила она, — он имеет природное право быть свободным; он предоставляет за это отцу все свое достояние, на его произвол.

— Заклинаю тебя, Александрина, не искать от меня объяснения моей тайны, ибо я не могу открыть ее, но я буду на бале; туда я привезу последнее мое решение и тебе первой открою его. Александрина, — продолжала она, обняв ее, — будь другом моим во всяком случае; дружба твоя останется единственным моим сокровищем, когда закон долга восторжествует над бедным сердцем моим.

Наконец настал день бала, день решения судьбы Богуслава. Мирославцевы приехали: мать была спокойна; но какое-то двусмысленное участие заметил он в ее глазах. София, очаровательная София, была вся любовь. Княгиня еще не приезжала, ее ожидали.

Пред самым фейерверком верный камердинер, соратник молодого Богуслава и единственный поверенный его сердечной тайны, доложил ему о приезде Ардатова, дожидающегося его на перемолвку без свидетелей в части сада, примыкающей к зверинцу, близ калитки, выводившей на проселочную дорогу, с которой обыкновенно сходились с деревень рабочие в сад. Ардатов, подъехав к саду с этой дороги, послал своего человека отыскать камердинера и велеть ему выслать к себе Богуслава. Коляска его стояла тотчас за калиткой, сзади обширных кустарников, опушавших садовую стену.

— Вот тебе письмо от генерала, — сказал он, подходя навстречу к своему другу, — ты будешь иметь случай прочесть его у первой плошки. Именем отечества ты призываешься служить, а назначение получишь лично, в Смоленске.

— Я уже начинал заботиться, — отвечал Богуслав, обнимая его с восторгом, — ты так долго не являлся. Ну, слава богу; теперь к делу. Друг мой, не знаешь ли ты чего-нибудь от княгини насчет ее объяснения с Софией?

— Нет, — сказал Ардатов, — но ты должен быть спокоен: сестра приняла так к сердцу твою судьбу, что не можешь желать лучшего адвоката. Она вчера была в лагере у мужа, сегодни воротилась в Смоленск утром, но я не застал ее дома; здесь она непременно будет, если еще не приехала; я же еду обратно: генерал приказал мне в шесть часов утра ехать в лагерь, с его приказаниями.