Горит ли Париж? - Ларри Коллинз

Посидев еще немного, Хольтиц собрался уходить. В вестибюле его ждал ординарец капрал Гельмут Майер. Хольтиц отдал ему первое распоряжение. «Майер, — приказал он, — приготовьте мне комнату в „Мёрисе”». Затем, повернувшись к Бойнебургу, добавил с едва заметным сарказмом: «В ближайшее время, господин генерал, мне понадобится командный пункт, а не резиденция».

Стоя в дверях и наблюдая, как «хорх» Хольтица удаляется, проезжая мимо покрытых пышной листвой каштанов Ранелагских садов и далее по направлению к Булонскому лесу, Бойнебург схватил своего молодого помощника за руку.

— Поверьте мне, Арним, — пробормотал он, — хорошие времена для Парижа прошли навсегда.

13

Для Пьера Лефошё хорошие дни закончились с сокрушительными ударами в дверь его квартиры на пятом этаже дома № 88 по улице Лекурб сразу после шести вечера 7 июня. В тот вечер гестапо одним махом арестовало Лефошё, возглавлявшего парижское Сопротивление, и большинство его помощников. Для гестаповцев это был самый большой улов за четыре года[16].

Теперь, измученный и сломленный многодневными пытками, Пьер Лефошё лежал на соломенном матрасе в темной тюремной камере и прислушивался к ночному звуку. Это было металлическое громыхание железных колес тележки для кофе. Скрежет этой тележки о кирпичи галереи четырьмя пролетами ниже имел особое значение для Пьера и 2980 других заключенных тюрьмы «Френе».

Это было равносильно объявлению немцами, что очередная партия заключенных покинет в тот день «Френе» и направится в концентрационные лагеря Германии. Всякий раз, когда Пьер слышал этот звук, он впадал в оцепенение; затем где-то в темноте он слышал, как одна за другой распахиваются двери — двери тюремных камер тех, кто был выбран для отправки. В предрассветной тьме охрана выдавала каждому из них последнюю чашку кофе, которую они могли выпить на французской земле. В такие утренние часы Пьер не мог расслабиться до тех пор, пока не убеждался, что тележка миновала запертую дверь в его собственную камеру.

Сероватый свет начал медленно освещать ночное небо. Теперь Пьер мог дышать спокойнее: наступал рассвет. Теперь он мог быть уверен, в этот день, 10 августа, кофейная тележка не приедет. Он знал, что проведет еще один день, свой шестьдесят четвертый, во «Френе». Еще один день, в который он не будет депортирован в Бухенвальд или Дахау. Еще один день, в течение которого союзнические армии подойдут еще ближе к Парижу, неся с собой надежду, что каким-то образом они освободят его, прежде чем очередной эшелон, его эшелон, отправится в Германию.

Не только для Пьера Лефошё, но и для всех остальных узников гестапо в Париже каждый из тех августовских рассветов приносил особые мучения, заставляя испытывать одновременно надежду и страх. В парижских тюрьмах томились в ожидании свыше семи тысяч человек — цвет французского Сопротивления. В сложенном из серого камня форте Роменвиль содержалось 250 женщин. Им удавалось ежедневно следить за ходом наступления союзников с помощью обрывка туалетной бумаги, который вкладывался в банку джема — единственное, что охранники разрешали приносить в тюрьмы. В нескольких милях от форта в деревянных армейских бараках Дранси 1532 еврея — последние из тысяч, останавливавшихся там на пути в газовые камеры Аушвица и Дахау, — пристально следили за событием, которое возвестит об их отправке. Таким событием было прибытие колонны желто-зеленых автобусов, тех самых парижских городских автобусов, на которых многие из них ежедневно ездили на работу до войны.

И все же, как это ни странно, для некоторых пленников гестапо депортация в Германию означала облегчение. Многие из них, как Ивонна Панье, бретонская журналистка, содержавшаяся во «Френе», были уверены, что все, кто останется после последнего конвоя, будут расстреляны. Для таких людей, как капитан Филипп Кёэн и Луи Арман, любой исход казался лучше, чем ежедневная угроза пыток в здании гестапо по улице Соссе. Кёэн, заместитель резидента разведывательной службы Жада Амиколя, и Арман, железнодорожный служащий, организовавший подпольную сеть Сопротивления на французских железных дорогах, были во «Френе» новичками. Гестапо еще не оставило надежды выжать последние све-деиия из этих измученных пытками людей. Для них каждый новый день означал возможность того, что их заберут из тюремных камер и доставят в камеры пыток на улице Соссе.

А в нескольких милях — и световых лет — от «Френе», в квартире по улице Монтрозье, 1, у окна стоял толстяк в шелковом халате с монограммой. В уме он перебирал имена всех немцев, которых знал в Париже. Рауль Нордлинг, генеральный консул Швеции, знал многих. В течение четырех лет он руководил заводами фирмы СКФ, выпускавшими подшипники для вермахта. Как дуайен консульского корпуса в Париже, он регулярно присутствовал на всех официальных церемониях. Стоя у своей коллекции картин импрессионистов, Нордлинг методично перебирал в памяти всех известных ему людей, кто мог бы навести его на немца, которого он разыскивал именно в тот день. Он знал его только по имени Бобби. Они встретились лишь однажды, в 1942 году, на террасе кафе «Ше Франси», что на площади Альма. Их познакомил один из немногих немцев, которому Нордлинг доверял, бизнесмен из Берлина. Швед подозревал, что он был связан с абвером — германской военной разведкой.

После той встречи его друг сказал: «Если вам когда-нибудь понадобится открыть любую дверь в Париже, обратитесь к Бобби».

Преследуя именно эту цель, Рауль Нордлинг в то утро ломал голову над тем, кто бы мог его вывести на Бобби. Двери, которые он хотел открыть, были дверями камеры Пьера Лефошё, Луи Армана и остальных политических заключенных в Париже. Нордлинг знал, что в Кане и Ренне отступающие эсэсовцы уничтожили всех заключенных. Он был уверен, что то же самое произойдет в Париже. На сегодняшний день он ничего не добился. Теперь Нордлинг решил обратиться к новому командующему парижским гарнизоном. Но ему было нужно, чтобы кто-то подготовил почву. Он был уверен: именно Бобби, если его удастся найти, сможет это сделать.

В эти минуты Эмиль «Бобби» Бендер запаковывал свой последний чемодан в реквизированной квартире по улице Эле, 6. Через несколько часов он покинет Париж. Его шеф, полковник Фридрих Гарте, глава абвера во Франции, приказал ему явиться вечером в Сент-Мену, однако у Бендера были другие планы. С помощью абверовского пропуска он намеревался в тот же день выехать в Швейцарию, встретить свою любовницу в Цюрихе и на том закончить для себя войну.

Это расставание будет печальным для седеющего сорокапятилетнего пилота первой мировой войны. Под «крышей» представителя швейцарской целлюлозно-бумажной фирмы он действовал в Париже в качестве агента абвера с 18 июня 1940 года. Его первым заданием было проникновение во французские деловые круги и составление донесений на них. Затем ему поручили деликатную работу по выявлению и реквизированию драгоценностей, продажа которых в Швейцарии давала твердую валюту для финансирования программы абвера по глобальному шпионажу. Но Бендер занимался не только этим. С 1941 года он был одной из ключевых фигур в антинацистской сети, созданной в абвере.

Телефонный звонок Нордлинга застал его всего за несколько минут до выхода из квартиры. Швед раздобыл наконец-то номер его телефона у немецкого офицера Эриха Пош-Пастора фон Камперфельда, австрийца по национальности, тайно сотрудничавшего с Сопротивлением. Бендер оставаться не хотел. Но после долгих уговоров пообещал шведу задержаться «на несколько дней», пока не сделает все от него зависящее для освобождения заключенных. Бендер решил, что у него еще будет время пересечь границу Швейцарии.

С его стороны это была большая ошибка. Через две недели он попадет в плен к французам. Но в течение этих двух недель он в значительной мере вернет свой долг этому городу, в котором, несмотря на свой зрелый возраст, был известен лишь как повеса, — долг за те драгоценности, которые вытряхнул из парижских сундуков.

14

Генералу Вальтеру Варлимонту, стоявшему в одиночестве в зале для совещаний в ставке фюрера, затемненные светомаскировкой строения штаба Верховного главнокомандования вермахта казались призрачным городом. Снаружи лес был неподвижен. Волки и шакалы больше не нарушали тишину растенбургской ночи своим воем; минные поля и ряды колючей проволоки под напряжением, окружавшие ОКВ, давно отогнали их в более отдаленные укрытия. Их рычание сменили другие звуки: гудение вентиляционных механизмов, постукивание телетайпа и, прежде всего, перезвон телефонов, которые двадцать четыре часа в сутки уносили нервную энергию Вальтера Варлимонта и сотен таких же, как он, чьи жизни вращались вокруг наступавшего дважды в день момента, когда на своих стратегических совещаниях повелитель «третьего рейха» изрекал решения, определявшие ход войны.